На стекле проявилась корявая надпись на непонятном мне языке. Я выдохнул.

— Ну вот, хоть не зря бегал, — произнёс я вслух. Внезапно позади что-то щёлкнуло. Обернулся и увидел, что за мной распахнулась дверь, которую я даже не заметил. И это была не та дверь, через которую я сюда пришёл. В знакомом мне дверном проёме виднелся коридор с облупленной штукатуркой старого кинотеатра «Луч». Видимо, меня ждали.

***Я шагнул в проход и холод насосной станции остался позади.

В крови ещё гудел адреналин, рука сжимала цилиндр. Полутемный зал кинотеатра встретил меня гулкой пустотой. На прежнем месте — у экрана — сидел он. Четвёртый.

Он не поднялся. Только медленно протянул вперёд свои деревянные руки. Я подошёл ближе и вложил артефакт в его ладони. Он медленно поднял их на уровень своих глаз.

— Там что-то написано, — сказал я. — Не по-нашему. И что это вообще?

Четвёртый перевёл свой взгляд на меня.

— Это экстракт. Суть закреплённого переживания. Артефакт сохранил эмоциональный след в момент разрыва между мирами. Очень редкий тип.

Он снова поднял предмет на уровень глаз. Свет внутри капсулы чуть дрожал, пульсировал.

— И что теперь?

— Теперь ты получишь то, за чем пришёл. — Четвёртый неуловимым движением убрал артефакт и извлёк из-за спины папку. — Мы нашли фрагмент из дела, которое сейчас закрыто под грифом «Узел». Оно касается твоего деда.

Сердце глухо дёрнулось.

— Он был шаманом — это ты знаешь. Но ещё он смог пережить сдвиг — сильнейшее искажение реальности, схожее с тем, что ты испытал сегодня. Только не краткий всплеск. А долгий контакт.

— Где?

— В год пропажи твоего отца. По нашей оперативной информации, тогда погибла вся экспедиция. Твой отец исчез. Мы придерживаемся мнения, что он переместился в другую реальность. А Исмагил пытался в одиночку вернуть его и попал в эту аномалию. Вышел через три дня, без единой царапины, но изменённый. В первые дни он говорил тем, кто его встретил, что «вода пришла, но имя сдержало».

— Имя?

— Подробностей он не уточнил. Но мы полагаем, что речь о Лоскотухе. В отчёте он описывает «влажную фигуру с пустыми глазами, что пыталась дотянуться из зеркального мрака». Ты понимаешь?

Я кивнул. Понимал слишком хорошо.

— Он предполагал, что она может вернуться, — продолжал Четвёртый. — Потому и оставлял послания. Часть есть у тебя. Часть где-то в местах силы, где проходила его тропа.

— И что мне теперь со всем этим делать?

Хранитель медленно поднялся.

— Мы — не советчики. Мы хранители. Но есть фраза, которую он записал в самом конце. Она интересная.

Он вынул из папки тонкий лист. Я взял его. Узнал почерк деда.

«Имя её дрожит в детской песне. Кто споёт её — найдёт путь назад».

Я сжал бумагу. Шрам на ладони слегка потеплел. Где-то в груди откликнулась строка. Старая, из сна.

— Благодарю, — сказал я, не зная, что ещё можно сказать.

Четвёртый молча кивнул и растворился в темноте зала, как будто и не существовал никогда.

***

Я ехал домой. Мыслей в голове не было. В голове крутилась лишь одна фраза: «Имя её дрожит в детской песне».

Я припарковался у дома, но из машины не вышел. Просто сидел, уперевшись лбом о руль. Цилиндр с артефактом я оставил у Хранителя, но ощущение, что нечто чужое всё ещё прилипло ко мне, не уходило. Дед. Он знал. Так он спас отца? Или не смог?

В груди сжалось.

Я подумал о Насте. Как легко она улыбалась днём. Как тонко чувствовала, что мне нужно побыть одному. Но чувствовала ли она, как глубоко я падаю?

В квартире было темно и тихо. Я бросил куртку на стул, прошёл в комнату, лёг на диван. Потолок над головой чуть дрожал, как вода в старом стекле.

Мелодия всплыла сама собой. Давно забытая колыбельная, которую пела мать. Я пробормотал её строки себе под нос.

«За окном колышется вода,Не зови меня туда…»

Дальше строка терялась. Я закрыл глаза.

В это время суток город впадал в летаргию и забывал, что он мегаполис. Светофоры щёлкали как старик, чьи суставы предательски скрипят, а улицы тихо затаились, давая возможность тишине перетечь между бетонными пастями. Я вёл свою машину, а голова в это же время ехала куда-то в другую сторону. Туда, где клубки ниток выскакивают из конвертов, люди с засохшими руками говорят загадками, а прошлое слишком настойчиво начинает лезть в личную жизнь.

Вот и скажи теперь: это всё правда или у меня посыпалась психика ещё до тридцати пяти? Ну, наверное и так бывает. Один в этом возрасте находит себя в беге на марафонские дистанции, другой берётся активно открывать чакры. А я, похоже, выбрал третий путь: принимаю подарки от безумцев и разговариваю с тенями, которые оказываются совершенно не против ответить. Я иду по дороге, где каждый шаг — это вопрос жизни и смерти, где открывшиеся чакры чувствуются, как свои собственные раны. Мне даже кажется, что я уже не человек, а просто сборник непонимания, с шрамами вместо эмоций.