Я достал костяной нож. Он был холодным и, казалось, чуть пульсировал в руке. Странное ощущение, будто он знал, куда мы идём. И ждал. Я сделал шаг вперёд.

Дети не шевелились, просто смотрели. Я чувствовал, что они настроены не враждебно. Когда я приблизился к спуску, нож в руке снова дрогнул. Ветер с реки усилился. И тогда…

…ворота зашевелились. Нет, не ворота, а то, что было за ними.

Внутри, в темноте, что-то зашевелилось. Массивное, тягучее, как живая водоросль. Оно заскребло по полу, и я услышал шорох, не громкий, но такой, что по позвоночнику пробежала волна холода.

Я застыл. Нож в руке стал ледяным. Что бы там ни было — оно чувствовало, что я здесь.

Остановился у полуоткрытого прохода и почувствовал ветер с реки. Было непонятно, он пытался то ли толкнуть меня вперёд, то ли оттащить назад. Шум листвы, шелест по воде и невидимое дыхание темноты слились в единый фон. Я решительно шагнул внутрь.

Проход оказался не таким уж и глубоким — бетонный спуск, два пролёта лестницы, облупленные стены с ржавыми разводами и влажная сырость. Пахло болотом и чем-то ещё, острым и химическим. Как аммиак, намешанный с ананасовым освежителем.

На полу лежала старая резиновая кукла с выцветшими глазами. Один глаз провалился внутрь, второй смотрел на меня пустотой.

— Привет, — сказал я ей.

Она не ответила, что было, пожалуй, к лучшему.

Я прошёл дальше, в бетонный зал без окон, где стены были исписаны чем-то вроде символов. Не буквами, не рисунками, а полосками и кляксами, словно это трёхлетний ребёнок рисовал водорослями на грязном стекле. Где-то в углу монотонно, с удаляющимся гулким эхом, капала вода.

В центре лежало что-то похожее на кокон. Хотя нет. Это было похоже на огромный моток перепутанных водорослей, тряпья и волос. Массивный, чуть выше человеческого роста. Из него к стенам тянулись нити, будто искали, за что ещё им зацепиться.

И этот моток дышал.

Я сделал шаг ближе и нож в кармане снова потяжелел. Внутри у меня всё сжалось.

— Она заснула, — прошептал голос Шелеста у меня в голове. — Но это ненадолго.

— Кто? — спросил я, хотя и так знал ответ.

— Кикимора. Тебе о ней говорили. Ты пробудил в ней интерес. Она знала, что ты придёшь. Твой запах... слишком неправильный и чуждый для этого места.

Я медленно обошёл зал, стараясь не задеть ни одной из нитей, тянувшихся от кокона. Они слегка пульсировали, как вены. Где-то за спиной послышался хлопок — то ли упала капля воды, то ли треснула сухая доска. Я не обернулся.

На полу валялись вещи — детские ботинки, кукольная ручка, обломок погремушки. Всё старое, выцветшее и влажное. Всё в непонятных пятнах и разводах. В очередной раз взглянул на кокон. Он шевельнулся. Слегка, может на сантиметр, но я заметил движение. Я замер, как зверёк на дороге перед машиной.

— Пора уходить, — сказал Шелест. — Ты не сможешь победить её здесь и сейчас. Это её место, её гнездо. Здесь лежат её яйца. Здесь ей тепло. Здесь её правила.

— Но как же... — прошептал я.

— Что делать, ты решишь потом. Но не сейчас. Сейчас — останься живым.

И в это мгновение из кокона вырвался звук.

Он был негромким и чем-то напоминал первый вздох новорождённого. Я не мог объяснить, как слышал это — может, не ушами, а кожей. Мурашки пробежались до самой спины, и сердце ударило в рёбра.

Я сделал шаг назад. Ещё один. И ещё.

Где-то за мной хрустнуло. Я обернулся. Там стоял ребёнок с водорослями вместо рук. Один из тех, кто водил хоровод. Он не нападал, просто стоял. Маска из ила, глаза-провалы, и в них отражался я — бледный, с ножом странной формы в руке, на фоне поднимающегося монстра.

Он поднял руку и приложил палец к месту, где должен быть рот.

Тсссс.

Я понял, что мне предлагают уйти. Пока ещё можно.

Я уже почти дошёл до машины, когда справа, на границе поля зрения что-то мелькнуло. Не то лист упал с дерева, не то птица пролетела. Остановился, обернулся — никого. Хотел уже плюнуть и уехать, но что-то не давало мне этого сделать. Не знаю, что это могло быть, наверное просто интуиция.

Я медленно двинулся в сторону, туда, где бетонный парапет уходил прямо в воду. Там, чуть ниже, на плите, немного выступающей над водой, сидела старуха. Никаких «бабушка или бабуленька», а именно классическая старуха, из самых недобрых сказок. Вся в каких-то лохмотьях, со спутанными волосами. Услышав моё приближение, она слегка повернула голову. Возможно мне показалось, но вместо одного глаза у неё была белёсая пелена. Вторым она щурилась на воду. Старушечьи губы шевелились, будто она разговаривала. С кем — неясно. Никого рядом не было.