— А потом? — спросил я, хотя уже начал догадываться.

— Потом начались исчезновения. Девки из деревни пропадать стали. Сначала молодухи, потом дети. А однажды нашли корову с выдранными глазами. Вместо них в глазницы были набиты водоросли.

Старуха с шумом втянула воздух.

— И всегда это происходило где-то рядом с водой. И всегда под утро. А кто ночью не спал, иногда видел, как по берегу бродит высокая баба в длинной белой одёжке с мокрыми волосами, закрывающими лицо. На плечах у неё дитя мёртвое сидит. А глаз у него нет.

— Значит, Кикимора — это она?

— Она. Да только не зови её так. Она не любит это слово. Оно для неё как кличка псарная. А имя своё она давно забыла. Или оставила в глубине того колодца.

— Зачем ты мне всё это рассказала?

— Потому что ты другой. Ты не боишься спросить. И не боишься увидеть. А таких немного. Вот и думаю, а может, ты тот, кто должен закончить её путь. Или хотя бы услышать. Ну и ты ведь за этим пришёл? — она хитро посмотрела на меня.

Потом подняла указательный палец с обгрызанным ногтем и ткнула им в воздух, нарисовав невидимый круг.

— У неё долги. А с долгами в Нави плохо. Там не прощают. Там всё помнят. Даже если ты сам себя забыл.

— И что же она делала с теми детьми?

— Отдавала. Не себе. Другим. За что — не скажу. Да и не знаю точно. Может, верила, что так от бед спасает. А может, ей сказали, что дитя своё вернёт, если других отдаст.

Старуха тяжело вздохнула. Потом вытерла глаз рукавом. Была ли это набежавшая слеза? Не знаю.

— Хочешь её найти — иди за запахом плесени. За звуком, которого нет. За теми, кто не плачет, хотя должен бы.

— Слушай хлопок одной ладони, ага. — ответил я. — А есть варианты как уйти от неё, если случайно встречу?

Она усмехнулась. И сказала:

— Если встретишь, уже не уйдёшь. Но если она тебя узнает — может и отпустит.

Я молчал, обдумывая сказанное. Кажется, старуха что-то недоговаривала.

— Вот теперь и подумай. Кто тут кого ищет — ты её или она тебя.

Мне все её слова вдруг показались совершенно ненужными. Излишне пафосными. Она говорила так просто, без нажима, будто рассказывала, как суп вчера варила. Но было что-то в её рассказе такое... Пока не смог до конца сформулировать мысль в голове, но если вкратце, кажется, я всё это уже знаю.— Спасибо, — выдавил я из себя наконец. — За рассказ. И за… ну, ты поняла.

— Поняла, — кивнула она, всё так же не отрывая взгляда от воды. — Иди, добрый молодец. Пока вода не проснулась.

Я развернулся и пошёл к машине, оставленной чуть дальше по дороге. Камешки хрустели под ногами, воробьи шуршали в кустах. Привычные звуки жизни, которые, однако, настораживали. Не покидало ощущение, что я вышел из театра, где шёл спектакль по запредельно увлекательному сценарию и я ещё не до конца поверил, что занавес уже опустили.

Пройдя немного, вышел на тропинку, но, не доходя пары метров до авто, услышал странный звук справа — со стороны заросших кустов, где не было ни тропы, ни дороги. Я задержал шаг, взглянул, и тут же забыл про машину.

Там, в стороне была вновь та же старуха. Она сидела неподвижно, как статуя, но у её ног в бетонном парапете будто открылся сложный узор с тонкой трещиной, идущей от края куда-то вглубь.

Она не смотрела на меня, но я услышал её голос. Кажется, уже не шутливый:

— Ищи там, где мох говорит по ночам. Где земля издаёт звуки. Там найдёшь ход.

«Где земля издаёт звуки. Опять квест. И снова высокие ставки.»

Шагов через десять вдруг споткнулся обо что-то твёрдое, немного выступающее из земли. Наклонился пониже, чтобы рассмотреть и увидел проржавевший железный лист, почти полностью скрытый мхом и землёй.

Сердце ёкнуло. Всё вокруг: шум камышей, капли с веток, далёкий лай собаки, вдруг стихло, как в провалившемся звуке кино. Вот кстати и мох. Говорит ли он по ночам?

Я опустился на колено, чуть раздвинул жухлую прошлогоднюю листву. Старым листом ржавого железа было что-то заварено. На стандартную крышку канализации совсем не похоже. Это всё выглядело гораздо старше и основательнее. Он уже, этот лист, судя по внешнему виду, давно врос в землю. На его ржавой поверхности по краю были выбиты символы. Они казались знакомыми. Я машинально дотронулся до кармана, где лежал старый костяной нож. Точно, что-то похожее было на его рукояти. Спираль и знак, похожий на старый тюркский фамильный знак — тамга. Такое чувство, будто нож сам вёл меня сюда.

— Ну вот, добрый молодец, — донёсся голос за спиной. — Нашёл, значит. Быстро. Везучий ты. Теперь вопрос — откроешь ли?

Я обернулся. Старуха по-прежнему сидела, но смотрела теперь прямо на меня. Оба глаза открыты — и слепой, и зрячий. Ощущение было, что глядит она не глазами.

— Что это? — спросил я, не вставая.

— Колодец. Или туннель. Или проход. Вниз. Туда, где мокрое шепчет. Где сплетаются волосы и черви. Место, где она спит. Или не спит, — её голос стал шепчущим, как струйки дождя по стеклу. — Я однажды туда ходила. Спросила: покажи мне, как ты детей прячешь. Она показала. Но потом говорит: ну и что ты сделаешь теперь с этим знанием? И она засмеялась, а я уйти уже не смогла. Вот и осталась тут.