– Бабушка настояла, чтобы меня назвали Велимирой, сокращенно Мирой. А детей дяди Светика зовут Агафья и Мирон. Бронислав и Святослав. Мира и Мирон. Такая вот у нас странная семейка получилась из-за бабушкиной прихоти.

– Вы на нее сердитесь? На бабушку.

Велимира от души рассмеялась:

– Ну что вы. Если бы вы были знакомы с моей бабушкой, то понимали бы, что на нее совершенно невозможно сердиться. Она у меня чудесная. В прошлом балерина, всю жизнь танцевала в Мариинском театре. Примой не была, но и в кордебалет не входила. Солистка. Оттуда, кстати, и ее дружба с дядей Савой и Нюточкой. Характер у нее железный. Впрочем, у балетных иначе и не бывает. Дисциплина и жесткие самоограничения въедаются в плоть и кровь. Но нас всех – детей и внуков – она всегда очень любила. И жертвовать возможностью иметь детей ради карьеры не стала. Возможно, если бы не рождение папы и дяди Светика, она бы и примой стала, но, в отличие от Нюточки, была уверена, что главное предназначение женщины – семья и дети. Да и деда она просто обожала.

– А дед ваш кто?

– Был детским врачом. Очень хорошим. Его без преувеличения весь город знал. К нему со всей страны везли самые запущенные случаи, и он справлялся, представляете? Правда, дед давно умер. Я тогда еще совсем маленькая была. Бабуля очень переживала, но виду не показывала. На похоронах не проронила ни слезинки. Так и стояла с идеально ровной спиной и совершенно неподвижным лицом. Меня тогда это лицо так потрясло, что я до сих пор помню его выражение. Впрочем, я не понимаю, почему вы всем этим интересуетесь?

Не мог же Зубов ей сказать, что кто-то из членов ее обожаемой семьи может быть причастен к убийству гражданина Самойлова Бориса Аркадьевича. Или все-таки не к убийству? А вот про то, что гражданин Самойлов мертв, сказать все-таки пора.

– Видите ли, Велимира Брониславовна, – начал он мягко, – сегодня утром неподалеку от вашего учебного заведения был найден труп неизвестного мужчины. И у меня есть все основания полагать, что жертвой является Борис Аркадьевич.

– Дядя Борик? – Девица схватилась за щеки, которые на глазах из румяных становились бледными. Хоть бы в обморок не свалилась. Возись тут с ней потом. – Так вы из-за этого пришли к дяде Саве?

– Я пришел по просьбе моего друга посмотреть на картину Малевича, – терпеливо ответил Зубов. – Но на фотографии из семейного альбома увидел человека, труп которого осматривал утром. При нем не было документов, так что он пока проходит как неопознанный.

– Так не бывает, – слабым голосом сказала девица. Нет, падать в обморок она, пожалуй, не собирается. – Я не верю в такие совпадения.

– Я тоже не верю, но иногда они все-таки случаются. – Зубов вздохнул. – Велимира Брониславовна, нужна официальная процедура опознания. Так что либо вы скажете нам, как найти дочь Самойлова, либо вам придется проехать со мной и опознать гражданина Самойлова самой. Или вы предпочитаете, чтобы это сделал Савелий Игнатьевич? На правах родственника.

– Нет, что вы. У дяди Савы больное сердце. Он не должен пройти через такую неприятную процедуру. Вот только я все больше волнуюсь, куда он делся. Может быть, узнал о смерти дяди Борика и ему стало плохо? Боже мой, как я обо всем этом бабушке скажу?!

Исчезновение оперного певца теперь и Зубову начинало казаться весьма подозрительным. Алексей разговаривал с Волковым по телефону уже после того, как труп Самойлова нашли. Волков был в недурном расположении духа, совершенно спокоен и назначил Зубову встречу. Однако в назначенный час дома его не оказалось. Почему? Узнал о гибели брата своей покойной жены и сбежал? Но по какой причине? И как именно узнал? Ответы на все эти вопросы явно пролили бы свет и на ситуацию в целом.

– Вот что, Велимира Брониславовна, – заявил он твердым голосом. – Давайте проедем с вами на опознание. А дальше уже решим, где искать Савелия Игнатьевича.

Велимира Борисова с уверенностью опознала найденный у забора труп как гражданина Самойлова Бориса Аркадьевича, 1974 года рождения, уроженца города Санкт-Петербурга. Вернее, в момент его рождения город назывался Ленинградом, но это отношения к делу не имело.

Как именно Борис Аркадьевич мог оказаться привязанным за шею к ограде Университета промышленных технологий и дизайна, она понятия не имела. Несмотря на то что этот университет окончили она и дочь погибшего, сам он ни к одному зданию этого учебного заведения никогда в жизни не приближался.

Во время опознания Велимира вела себя довольно мужественно. Побледнела, конечно, и вцепилась в руку сопровождавшего ее Зубова, но в обморок не упала и вон из секционной судебного морга не бросилась.

– И что теперь? – спросила она у Зубова, когда неприятная процедура закончилась. – Нужно же что-то делать.

– Завтра будет определена причина смерти, – объяснил он. – Если выяснится, что Самойлов свел счеты с жизнью, то тело отдадут семье для погребения.

– Дядя Борик? Свел счеты с жизнью? Но это невозможно! – воскликнула она.

– Почему? Вы же сами сказали, что он был опустившимся человеком, потерявшим бизнес и семью, сильно пьющим и практически живущим на подаяния более богатого родственника. Почему ему не могло прийти в голову покончить со своим бессмысленным существованием?

В описании, которое он только что озвучил, что-то не билось. Какая-то деталь была лишней, мешала, колола глаза, нахально выбивалась из стройного ряда. Но какая?

– Дядя Борик был очень жизнелюбивым человеком, – покачала головой Велимира, сбив его с мысли. – Он пил и не работал, потому что ему так хотелось. Жизнь, которую он вел, полностью его устраивала. В его существовании было, если хотите, что-то эстетское. К примеру, он совершенно сознательно носил туфли на босу ногу. Представляете? Как Остап Бендер. Говорил, что штопать носки не умеет, а ходить в дырявых ниже его достоинства. И покончить со своим бедным существованием он мог совершенно другим способом, не накидывая петлю себе на шею. У него имелось что продать. Просто до последнего времени он наотрез отказывался это делать.