— Это она его?

— Отбивалась. Дивная девица. Гору могла с места сдвинуть, а все одно — ради какого-то прощелыги рисковать. И на что они все надеются?

Ирвин бы с радостью ответил что-то едкое, достаточное, чтобы закончить эту беседу о непредсказуемости женщин, их характеров и желаний. Подобные разговоры наталкивали заклинателя на мысли об Элоизе, и нервозность разливалась по телу, как зуд. Когда все только начиналось, Доминик говорил, что его бывшая невеста — стервозная девица, готовая продаться подороже за чувство собственной значимости. Он раз за разом пересказывал, как Элоиза предала их идеи ради сытой жизни под крылом Летиции, и скрежетал зубами, колеблясь от жгучей ненависти до неожиданно вспыхивавшей нежности, с которой он вспоминал о своей «милой, доброй, ласковой Элли» — какой он запомнил ее в начале. И тут же, сморгнув пелену воспоминаний, он принимался ругать ее на чем свет стоит за ту ночь, когда она не дала ему умереть во время инцидента в лаборатории. Ирвин слушал и кивал. Ему в общем-то было все равно — куда больше его беспокоила его новая жизнь после смерти, вспышки голода и то, как легко мог управлять этим голодом Доминик.

Но вот, он узнал Элль. Видел ее каждый день и не мог найти ничего общего с образом, который описывал Дом. Перед собой он видел просто одинокую девушку, которой жизнь столько раз отвесила щедрых пинков и тычков, что она просто не верила, что все могло быть иначе. И Ирвину становилось ее жалко. Искренне, по-человечески — насколько это вообще может чувствовать оживший мертвец — жалко. А еще что-то в нем стремилось к Элль. Ему нравилось, когда она была рядом, хмурилась, язвила. Смотрела на него, как на обычного живого парня. Но если она сама докопается до всей истории с «Поцелуем смерти»...

«И что ты тогда сделаешь?» — спросил детектив сам себя. Ирвин не знал. Наверное, ему хотелось бы предупредить ее. Или наоборот, запутать ее еще сильнее, чтобы она ни в коем случае не вышла на Доминика Верса вновь — хоть это и невозможно. Если Ирвин не справится, его оставят разлагаться и тут у него будет несколько вариантов: запереться в каком-нибудь подвале, перетерпеть голод и дождаться, когда от него останется куча костей, либо поддаться голоду и ходить чудовищем по подворотням, нападая на тех, кто горит жизнью ярче других. И в том, и в другом случае исход одинаковый — тяжелое одиночество и так и не найденный ответ на вопрос «Кто убил детектива Ирвина в первый раз?».

Внутренний голос отдался гулким эхом под сводом черепа, но Ирвин не успел довести мысль до конца. Из соседней комнаты раздался хруст крошащегося камня и крики полицейских, почти полностью растворившиеся в животном реве. Ирвин готов был поклясться, он решил, что почтенные жители квартала Рек настолько пресытились богатством, что завели в качестве питомца перепончатого медведя, но двери распахнулись, и на пороге возник обычный мужчина.

Обычный ослепленный болью потери, готовый уничтожить все на своем пути мужчина в наспех накинутой сизой мантии представителя Верховной коллегии. Она-то и отпугнула полицейских, которые должны были удерживать скорбящего подальше от места преступления, — по крайней мере, пока Ирвин и коронер не соберут всю возможную информацию.

— Где он?! — взревел мужчина, брызжа слюной. Это был здоровяк на две головы выше Ирвина. Трудно было сказать, сколько ему лет — крепкое телосложение и крупные черты ясно давали понять, что до старческой немощи почтенному господину еще далеко. Он не обращал внимания на полицейского, повисшего на его плече, будто тот был мухой. Каштановые волосы едва тронула своим ледяным касанием седина, и только глаза никак не соответствовали его пышущему здоровьем и яростью облику. Они были застывшими, как у мертвой рыбы, для которой лежание на прилавке наконец-то обернулось блаженством смерти.

— Господин, прошу вас, — Ирвин шагнул было ему наперерез, но тут же вернулся на прежнее место, решив, что целее будет.

Отец жертвы, господин Лерой Шарп, старший советник Верховной Коллегии, проигнорировал детектива и направился к укрытому простыней телу. Сорвал покров и замер, как изваяние, сверля мертвеца взглядом. Несколько мгновений он не двигался, а затем отклонился назад, будто ему выстрелили в грудь, запрокинул голову и, обнажив зубы, расхохотался.

— Ну, сукин сын! Все-таки получил от нее напоследок! Скотина, — плюнул на мертвеца, пнул его напоследок и развернулся.

— Сэр, прошу вас, — подал голос коронер. Ирв даже удивился. Обычно в случае опасности коронер и сам пытался уподобиться трупу.

Лерой Шарп обернулся и смерил коронера взглядом.

— Я в своем доме! Вы не имеете права указывать мне.

— И все-таки побойтесь богов, — вздохнул Ирвин, понимая, что стоит вмешаться. Реплику получше он придумать не успел, и его слова попали прямо в цель. Лерой перевел на него взгляд, полыхающий алым из-за полопавшихся сосудов.

— Если бы боги были, они бы сделали так, чтобы этот ублюдок не рождался, — выпалил мужчина, но его плечи опустились, будто вспышка ярости выжгла в нем последние силы.

— У меня есть пара вопросов, — только и сказал Ирвин. — Можем поговорить в другой комнате?

Господин Шарп кивнул и жестом приказал следовать за ним. Они расположились в небольшой комнате для курения. Окна здесь были плотно занавешены, камин не топился. Единственное зеркало над каминной полкой было покрыто сетью трещин, расползавшихся ровно от центра. На полу лежал комок ткани, которой, должно быть, занавесили зеркало, и в черных складках, как звезды в ночном небе, блестели осколки стакана. Лерой прошел прямо по ним, рухнул в кресло и тут же отвел руку влево, чтобы схватить графин с вином.