— И он ничего не заподозрил?

— Мы смогли грамотно подать эту идею. А когда еще несколько влиятельных алхимиков подключились, выражая тем самым поддержку его правительству, он решил, что мы выбросили белый флаг.

— Но было же еще Подполье.

— Ах, да, наша дорогая Летиция и не менее дорогая Амаль. Как ты думаешь, кто был их профессором в старой Академии? — Пенни развела руки, и стала напоминать богиню, смиренно глядящую на предательство превзошедших ее учеников. — Надо отдать им должное, тогда еще совсем молодые, они прекрасно справились с задачей. Башня обеспечивала их информацией о заказах и планах Реджиса, а они эти планы обрывали, нарушали цепочки поставок. Все были в выигрыше до самого свержения этого безумца.

Превеликие боги, сколько лет уже тянется эта история. Элль попыталась сосчитать, но бросила это дело. Виски ломило от количества вопросов.

— Спрашивай, дорогая, — польщенно позволила старушка.

— Но вы не продолжили совместную… э-э-э… работу?

— К сожалению. После революции был форменный хаос, а девушкам, как выяснилось, очень понравилось чувствовать себя во главе, и они составили уже собственную партию. Разделили Темер на сферы влияния и списали старую профессоршу со счетов. Обидно, конечно, но спасибо им за уважительное отношение к моему возрасту. Я уже была не в той форме, чтобы руководить разборками. Да и подковерных игр мне хватило, хотелось встретить спокойную старость.

— И все же, вы здесь.

— Не могла остаться в стороне, когда увидела, к чему они ведут наш славный очищенный от скверны предрассудков Темер. К тому же появился Учитель. Мы работали прежде в Академии, он был профессором богословия и истории, и его идеи… они дали мне веру. И надежду, что мы не позволим городу пройти еще раз по этому кровавому пути. Мы хотели добиться бескровных перемен, но, знаешь, дорогая, я в это уже почти не верю. После того, что люди Летиции сделали с моей бедной Милли… — она шумно всхлипнула, так что Элль ни на секунду ей не поверила, но все-таки спросила.

— Милли? Которая служила в храме?

— Да, моя бедная девочка. В первую очередь она служила «Роху» и добывала для него информацию, чтобы правда поддержала справедливость. Но, видимо, Летиция вычислила ее, и мою пташку жестоко убили. Учитель даже отказался показывать ее тело.

«Учитель», — фыркнула Элль. Уже несколько раз это прозвище звучало в стенах башни. Пенни и сама прежде всего торжественно объявила, что господин Учитель желает встретиться с девушкой. Элоиза заведомо окрестила его психом и фанатиком, но сопротивляться не стала — для осуществления их с Ирвином плана ей нужно было узнать, как они додумались до оживления людей и что используют.

Чем выше они поднимались, тем больше Элль убеждалась, что этот Учитель явно не отличается особой скромностью. Как оказалось, он отвел под свои покои целый этаж в самом верху башни. Позерище. Элль без труда могла представить, что там, как и в случае с Летицией, за тяжелой дверью общая скромность и чистота сменялись массивной мебелью, изящными тарелками и бокалами, зеркалами и — почему-то — винным шкафом.

Но нет. Дверь была такой же, как везде. Деревянной, будто выбеленной морской солью. За ней оказались такие же коридоры, как и на этажах ниже. В глаза бросались черные узоры для нумерации комнат.

В одну из них Пенни открыла дверь — там оказался кабинет. Возле высокого, во всю стену, круглого окна стоял совершенно обычный письменный стол. Настолько обычный, что под две его ножи были заткнуты сложенные в несколько раз листы бумаги. Вдоль стен и до самого потолка тянулись стеллажи с книгами. Даже стена, в которой был дверной проем, была заставлена фолиантами. Видимо, поэтому при входе можно было увидеть табличку: «Уважительная просьба не хлопать дверью». Если задержать дыхание и прислушаться, можно было услышать, как стонут деревянные полки под весом возложенных на них знаний.

У окна стоял мужчина. Прямой, как струна. Невысокий и сухой, как повалявшаяся на пляже коряга, из которой соль выела весь цвет. Одиноко мерцала в свете солнца лысина — вокруг нее намечалась еще остававшаяся на голове поросль, от которой учитель тщательно избавлялся с помощью бритвы. Одеяние у него было простым, серым и немного старомодным. Он обернулся к вошедшим, отложил толстую книгу, которая до этой самой секунды безраздельно владела его вниманием.

У Элль перехватило дыхание. Она знала эти внимательные карие глаза, этот нос с горбинкой и треугольный подбородок, эти впалые щеки и хитрый прищур. Раньше он носил усы и бороду, но раз в год брился, чтобы отпустить растительность вновь. Мужчина — язык не поворачивался назвать его стариком — улыбнулся ей и распахнул объятия.

— Моя дорогая Элли, — тихо и тепло проговорил он, и его голос, как и раньше, звучал треском углей в камине и шелестом переворачивающихся страниц. — Как долго я тебя не видел.

— Папа, — только и выговорила Элль, парализованная, будто увидела призрака.

***

— Не хочешь рассказать мне, как это получилось? — спросил папа вечером. Весь день мама ходила за ним и во всем старалась помогать, а если он просил ее просто постоять и не мешать, то тут же принималась рассыпаться в комплиментах. Чуть ли не падала на колени, благодаря богов, что ей достался такой дивный муж.