Папа сперва смеялся, думая, что это шутка, но через несколько часов уже сам смог нащупать новую нить, неумело сплетенную руками Элль и до того прочную, что сам он не мог ее оборвать. Новое волокно резало и обжигало руки, не оставляя ни следа на коже, но заставляя нервы гореть от боли.

— О чем ты? — со свойственной подросткам раздражительностью спросила Элли, накручивая на кончик пальца черный локон, но внутри она светилась от ликования. Она долго плела эту нить, выцепляла для нее только лучшие волокна.

— Что ты сделала с мамой?

— Я просто напомнила, как она любила тебя раньше, когда вы не ссорились каждый день.

Она нахмурилась, готовая отбиваться, защищать свое творение, даже если ее будут стыдить и ругать. Но отец лишь скрестил руки на груди и хмыкнул.

— Наконец-то ты добралась до настоящей алхимии, — и потрепал ее по голове. — Ослабь натяжение нити, чтобы мама не сошла с ума от любви, хорошо?

И Элль сделала, как было велено. И все было хорошо, даже славно. Несколько лет они жили почти счастливо, пока папа не уехал в освобожденный Темер, чтобы попытаться вернуть их деньги, оставшиеся в темерском банке. Нить между ним и Фрэн натянулась — хоть ослабленная, она все еще была прочной, и через расстояние начала бередить душу женщины. Мама не находила себе места, металась как полоумная, писала письма и сжигала их, потом садилась и писала вновь. Она ходила к местным гадалкам, чтобы хоть как-то успокоить взбесившееся сердце, Элль даже сама начала делиться с местными тетками своими сбережениями, чтобы те давали правильные прогнозы, но это не успокаивало Фрэн. Мама начала худеть. Потом перестала подниматься с кровати. Потом пришло письмо с черной печатью и соболезнованиями от людей, которые знали семью Фиуме только по документам, и мама закрыла глаза, позволяя нити выдрать ее сердце из груди.

***

Ханнеса не смутило, как замерла Элль, он подошел сам и обнял дочь, прижал к впалой груди. Руки без перчаток осторожно коснулись плечей, а в следующую секунду мужчина и сам отстранился. Потом вежливо попросил Пенни подать им чай. Смерил недовольным взглядом Ирвина.

— Ты. Вон отсюда. Позови Доминика.

Колко, хлестко. Элль вздрогнула от такой разительной перемены в голосе. А Ирвин кивнул, склонил голову и больше не поднял, пока за ним не закрылась дверь. Только когда он вышел, Элль нашла в себе силы спросить:

— Что здесь вообще происходит?

— Ты о чем, Элли?

Ее усадили в глубокое кресло, на журнальный столик поставили чайник и несколько разномастных чашек. Все внутри Элль сжалось. Она широко распахнула глаза, будто только так могла убедиться, что перед ней — не призрак, а настоящий живой человек. Ее отец, учивший справляться с алхимической силой, научивший слышать и чувствовать весь мир вокруг себя. Человек, который объяснял, зачем ей ходить в местную школу с другими Галстеррскими детьми и дома занимался ее магическим образованием. Человек, который после революции отправился обратно в Темер и пропал без вести на несколько лет.

— По почте вернули твои вещи, — с трудом выговорила она. — Сказали, ты умер во время стычки банд.

Ханнес прищурился и усмехнулся.

— Так складно получилось, что было неловко говорить, что следствие ошиблось, — улыбнулся он. — К тому же, моя дорогая Фрэн ни за что не согласилась бы вернуться в Темер. Ее исключительно устраивала жизнь на Архипелаге, так что я решил, что всем так будет лучше.

— Лучше?!

Перед глазами вспыхнула за несколько дней постаревшая на годы мама. Вся ее мягкость и доброта закаменели, ощерились. У нее будто сердце вырвали, а Ханнес улыбался, как будто принес мир в каждый дом и обставил все так, что все оказались в выигрыше.

— Отлично, значит, гнев ты ощущаешь, — кивнул он и принялся мерить шагами кабинет. — Это любопытно.

У него и раньше была такая привычка. Когда Ханнес думал, то просто не мог устоять на месте, а молчать — тем более. Постоянно бубнил себе что-то под нос, абсолютно не смущаясь возможных слушателей. Фрэн раньше ворчала, но Ханнес говорил, что в его голове просто слишком много мыслей.

Через пару мгновений Элль поняла, что он не просто задумчиво топчется, а ищет что-то на стеллаже у противоположной стены. Элоиза поднялась было, чтобы нагнать его с очередным вопросом, но устроившаяся в соседнем кресле Пенни Лауб положила руку поверх ее предплечья. Смиренная и кроткая старушка всем своим видом подавала пример: смотреть на Ханнеса можно было только с восхищением, не перебивать, не вмешиваться, не отвлекать. Очень напоминало правила, которые действовали в их доме для Фрэн, но Элль так или иначе позволялось их нарушать.

— А, вот оно! — мужчина вцепился обеими руками в тонкий корешок и, приложив немалые усилия, вытянул с полки походную тетрадь. Элль сморщилась, от пронзивших ее воспоминаний. Серая картонная обложка, проклеенный коричневым корешок, непонятного цвета листы из плохо переработанной бумаги. У Ханнеса был целый ящик таких тетрадей, и раз в несколько месяцев он закупал новые, потому что эти стремительно исписывал — так, что даже обложки с двух сторон были покрыты его заметками и набросками. О чем он писал? Элль никогда не интересовалась и не пыталась запомнить. Вроде, там был учебник по истории алхимии.