Келли здесь, в одной из комнат.

Я начал вставать. «Могу я её увидеть?»

Она тоже встала. «Да, конечно. В этом и суть. Но должен сказать, мистер Стоун, я бы предпочёл, чтобы она вас не видела».

"Простите? Я "

Врач вмешалась: «Сначала я хотела бы вам кое-что показать». Она открыла ящик стола, вытащила несколько листов бумаги и подвинула их по столу. Я не была готова к такому шоку. Нарисованные Келли фотографии её погибшей семьи сильно отличались от фотографии счастливой улыбки, которая лежала у меня в рюкзаке.

На фотографии ее мать стояла на коленях у кровати, ее верхняя часть тела была распластана на матрасе, покрывало было красного цвета.

На другом снимке её пятилетняя сестра Аида лежала на полу между ванной и туалетом, её голова была почти оторвана от плеч. Красивое голубое платье, в котором она была в тот день, было хаотично забрызгано красным мелком.

Кевин, ее отец и мой лучший друг, лежал на боку на полу кабинета, его голова была размозжена бейсбольной битой, которая лежала рядом с ним.

Я посмотрел на доктора. «Именно в таких положениях я их и нашёл в тот день. Я и не заметил».

Я нашёл её в её «убежище», месте, куда Кевин хотел, чтобы дети бежали, если случалась какая-нибудь неприятность. Она ни разу не сказала мне об этом ни слова, и я никогда не думал, что она могла стать свидетельницей этой бойни. Словно всё было запечатлено в её памяти с чёткостью фотоаппарата.

Хьюз посмотрела поверх очков. «Келли даже вспомнила цвет одеяла на своей кровати в тот день и что играло по радио, когда она помогала накрывать на стол на кухне. Она рассказала мне, как солнце светило в окно и отражалось в столовом серебре. Она вспоминает, что Аида потеряла резинку для волос как раз перед приходом мужчин. Сейчас она просто прокручивает в голове события, непосредственно предшествовавшие убийствам, пытаясь, как я полагаю, добиться иного результата».

Я был рад, что её воспоминания не зашли дальше, но если лечение подействует, она наверняка начнёт рассказывать о том, что произошло потом. Когда это произойдёт, мне придётся обратиться в Фирму, чтобы разобраться с возможными «вопросами безопасности»; но пока им не нужно было знать, что она больна.

Психиатр прервал мои размышления: «Пойдемте со мной, мистер Стоун. Я хотел бы, чтобы вы поговорили с ней и немного подробнее рассказали о том, чего, как я надеюсь, мы можем достичь».

Она провела меня немного по коридору. Я ничего не мог понять. Почему Келли не разрешили ко мне подойти? Мы повернули налево и немного прошли, остановившись у двери с занавеской на небольшом стеклянном окне. Она слегка приоткрыла его пальцем и заглянула внутрь, затем вернулась и жестом пригласила меня сделать то же самое.

Я посмотрела сквозь стекло и пожалела об этом. Образы Келли, которые я хранила в памяти, были тщательно отобранными кадрами до её болезни: маленькая девочка, дрожащая от волнения на своём дне рождения на копии «Золотой лани», или визжащая от восторга, когда я наконец выполнила своё обещание отвезти её в Тауэр и она увидела королевские драгоценности. Однако настоящая Келли сидела на стуле рядом с медсестрой. Медсестра, казалось, болтала, вся в улыбке. Келли же не отвечала, не двигалась. Вежливо сложив руки на коленях, она смотрела в окно напротив, склонив голову набок, словно пытаясь что-то понять.

В её неподвижности было что-то пугающее. Медсестра тоже почти не двигалась, но неподвижность Келли была какой-то неестественной. Словно смотришь на застывшее изображение – картину маслом, изображающую молодую девушку в кресле, – рядом с фильмом о медсестре, которая сидела неподвижно, но через секунду-другую снова начинала двигаться.

Я видел это раньше. Это было четыре года назад, но это могло длиться четыре минуты.

Я стоял на четвереньках в гараже ее семьи, тихо разговаривал, передвигая коробки и протискиваясь в щель, медленно продвигаясь к задней стене и пытаясь отодвинуть назад образы бойни по соседству.

И вот она стоит передо мной, с широко раскрытыми от ужаса глазами, сидя, свернувшись в позе эмбриона, раскачиваясь вперед и назад и закрывая уши руками.

«Привет, Келли», — сказал я очень тихо.

Должно быть, она узнала меня – она знала меня много лет – но не ответила. Она продолжала качаться, глядя на меня широко раскрытыми, испуганными, тёмными глазами. Я заполз в пещеру и свернулся калачиком рядом с ней. Глаза у неё были красные и опухшие. Она плакала, и пряди светло-каштановых волос прилипли к её лицу. Я попытался убрать их с её рта.

Я взял ее за напряженную руку и осторожно повел в гараж.

Затем я взял её на руки и, крепко прижимая к себе, понёс на кухню. Она так дрожала, что я не мог понять, кивает ли она головой или трясётся. Через несколько минут, когда мы отъехали от дома, она почти окаменела от шока. И всё, именно эту тишину я и видел сейчас.

Доктор почти коснулся моего уха. «Келли пришлось рано усвоить уроки утраты и смерти, мистер Стоун. Как семилетний ребёнок, каким он был тогда, может понять убийство? Ребёнок, ставший свидетелем насилия, осознаёт, что мир — опасное и непредсказуемое место. Она сказала мне, что, похоже, больше никогда не будет чувствовать себя в безопасности на улице. Никто не виноват, но пережитый опыт заставил её думать, что взрослые неспособны её защитить».