ечно далеко до «орнамен-талч ста » Белого. История — октябрекнй переворот дан ЖИВО и убедительно, как движение масс: на движение все беллетристы .мастера. И<> сюжет — сухая, плохо натя! утдн проволока. Каверину кс удалось преодолеть гццноз.1 массового романа».

«Массовой роман» стал национальной формой искусства. Со времени талантливого, хотя и не по чину претенциозного «Голого Года» Пильняка он за-| другие роды прозы, и

)*) 0:;ш| из таких эпизодов вос-юизводится и нестоящей книж--.<• Верст».

*» «Городи и Годы» были перепечатаны в «Днях». Там-же. печати; I сь от] ывк! из «Москвы» Белого и из «Кюхли» Ть.нянова. Вообще среди зарубежной прессы, «Дни» приятно выделяются културиостью своего литературного отдела и определенным интересом к отечественной Литературе .

БИБЛИОГРАФИЯ

привлек почти что все лучшие силы. К массовому роману принадлежит и первый роман Артема Веселого, «Страна Родная» (оемля и фабрика, Москва 1926). Начав с великолепной полифонической прозы «Волнипы> (см, «Версты» № 1) Артем Веселый в «Диком Сердце», написанном тем же полифоническим сказом, показал себя мастером авантюрного, или скорей героического рассказа. В «Стране Родной» он несколько умерил свой стилистический разгул обнаружил новый редкий в паши дни дар, настоящего юмора, и написал мне кажется, лучший «массовой роман» изо всех доселе написанных. Артем Веселый не даром выбрал себе такое имя (я предпологато что это псевдоним) — в нем действительно есть какая то бодрящая веселость от которой мы давно отвыкли. Это не легкость А. Толстого, потому что у Артема Веселого есть мозги — есть сила суждения, есть приближение к тому истинному духу комедии, который как о том пишет в этой книжке «Верст» Рамон Фериан-дез,прслиологает установившуюся иерархию ценностей. Тема Артема Веселого совершенно схо дна с темой «Голого Года» — 1918-1021» года в дальнем уезде Восточной России. Но какая разница — какое отсутствие претензий , рассуждений и потуг на историософию: какой бодрый быстрый сказ; какое здоровье даже в юмористическом подходе к ужасам. II вместе с тем какой широкий изобразительный размах, какое подлинное проникновение духом этой новой формы «массового романа». В Артеме Веселом больше чем в ком нибудь я чувствую «бодрящий холодок» молодости, который позволяет мне надеяться на будущее русской литературы.

Единственное что мне не нравится в «Стране Родной» —- это эпизод деревенского быка бросающегося на поезд и накоыец раздавленного. Из дальнейшего видно , что это символ неизбеж-

ной неудачи деревни в борьбе с городом. Такия дешевые украшения можно оставить газетчи^ нам. Еще маленькая небрежность: эс-эрский начальник штаг ба восставших крестьян в одной главе называется Павел Иванович, а в других Борис Иванович. Это досадно.*)

Говорят, что Артема Веселого особенно урезывает коммуни^ стическая цензура {хотя, если не ошибаюсь, он сам коммунист). Это очень вероятно, так как ничего более «объективного», ничего менее «официозного» и в то же время более жизненного? чем «Страна Родная» (за исклв! чением совершенно лишнего эшР зода быка с поездом) в советской» литературе еще не появлялось.

Новый роман Леонова «Ба^ суки» (Государственное изда-телр ство , 1926) — разочаровывает, Это то же «масовой роман» .н< Леонов слишком склонен к рефлексии и интроспекции чтобн удачно справляться с этой фоф мой. Лучшее в «Барсуках» пер« вая часть, но и она скучна и полна реминисценций: все это былс

когда-то сделано гораздо лучше Ремизовым и Горьким. Этг слепые искатели правды отмё 1 чены знаком елгшком определенной эпохи. Тем не мене« Леонов остается большой 1 адеЖ| дой и большой «заботой >. Эт< писатель внутренне стеснена ы: советской несвободой, и позто| му (может быть подсознательна неискренний в своем творчестве По духу своему он тесно связа] с Горьким, — у него есть Горы ковское инстинктивное отвраща нне ко всякой грубости, Щ всему что (духовно) не в белья перчатках. II необходимость сать только о грязи и грубост: приводит Леонова к незаживг емому надрыву. Самое гла для Леонова найти свой сте$ жень и в нынешних обстоятед!

*) Эпизод из романа «Стра Родная» воспроизводится в В; стоящей книжке «Верст».

БИБЛИОГРАФИЯ

ствах это может быть безнадежно. Отсутствие же стержня пока эбееемысливает его как творящее целое. Единственные его Постижения «Туатамур» и «Ко-вякпн» еще только блестящие упражнения виртуоза за которыми не встает личности ху-жника и человека.

Кюхля» Тынянова ГГосудар-ственпое Издательство , 1925'), биографический роман о Вильгельме Кюхельбекере^ — произведение нового в русской литературе рода. Его сравнивали с «Ариэлем», биографическим ровном Андрея Моруа о Шелли но если II Моруа и Тынянов ставили себе задачей дать цельный образ исторического лица, у Тынянова есть то чего нет у Моруа — подлинное чувство истории. ( Приписывая Тынянову качества которых нгт у Моруа и вовсе не хочу ирипнсы-ь ему какое ипбудь превосходство над французским писателем: : по совершенству своего мастерства, по уверенной экономии средств, по умению гтг'очт:, роман, Моруа настолько выше Тынянова, насколько большой мастер может быть выше начинающего ученика.) Исторический роман еще не-вно был не в чести и казался жанром годным разве что для юношества. Жанр, соединявший познавательные задачи истории 'с задачами собственно художественными по самой природе 1евоей казался ублюдочным.. Но для нас различие между историческим знанием и искусством кажется гораздо меньше чем оно казалось эпохе односторонне эстетической в литературе и односторонне источниковедческой в истории. Нам все Ьнее, что историческое познание, как только оно перестает быть просто критической каталогизацией источников и переходят к синтезу, — явление почти того же порядка, что художественное творчество. С |йругой стороны роман, за ред-

кими и эксцентричными исклю ченнями, никогда не был, чисто «художественный» формой. От «Рппсезче с!е СДёл'еч* до Пруста он всегда стремился вобрать элементы познавательные, объяснительные — растолковывать и расширять наше знание, оценивать явления — психологические, социальные, исторические. Изображение «обществен ных типов» у Тургенева . толкование исторического процесса у Толстого, оценка моральных основ провинциального дворянства у Щедрина, были законными частями в сложном составе романа. Теперь и историки признают исторический роман цепным средством исторического познания, — и он возрождается уже не как популяризация готовых знаний, а как самостоятельный прием понимания прошлого. Новый исторический роман будет отделом истории в той же мере, что и художественной литературы.

Зарубежному читателю естественно сравнивать Тынянова с Алдановым. II тот и другой стремятся к историческому роману, понятому именно как пограничное явление между искусством и истолкованием прошлого. Но отношение к прошлому у них совершенно разное. Ал-данов идет от Толстого для которого индивидуальное разнообразие прошлого бессмысленно, историческое становление не представляет ценности, и вся история сводится , в конечном счете, к суете сует. Алданов <ке историчен» в том смысле, что для него неинтересна историческая индивидуальность эпохи; его интересует не то что отличает прошлое от настоящего, а то, что их сближает. Поэтому, несмотря на очень большую и и добросовестную эрудицию индивидуальности эпохи он дать не в состоянии. Но неизменное в потоке времени он видит и дает. На человеческую индивидуальность он очень зорок, и некоторые его фигуры останутся памятны: Алдановского Суворова — например, нельзя

1.1:1;,ЦШГ1> АФИН

не признать великолепным до-стиженизм. Но в этом Суворове нет ничего неотделимого от его времени, и он мог без изменений перенесен в обстановку скажем, Ледяного похода, как Толстовский Кутузов мог бы быть перепесен в обстановку крымской кампании.

В противоположность Алдано-ву , Тынянов определенно «историчен»: для него двадцатые годы неповторимы и непохожи па двадцатый век; вместе с тем он остро чувствует течение истории, неповторяющийся и непрекращающийся поток исторического изменения. Тынянов. надо заметить, один из наиболее видных историков литературы формальной школы; но моему мнению самый тонкий и чуткий изо всех формалистов. Т\го книга о «Стихотворном Языке», несмотря на отпугивающий жаргон, совершенно выдающаяся работа, и его недавнее исследование о Катенине и том же Кюхельбекере (Сборник «Пушкин в Мировой Литературе-, Лента-град, 1926) методологически лучший образен «формального метода». «Кюхля>, сразу заметно, книга начинающаго. Недостатки ее слишком очевидны — плохо расчитанные пропортши (особенно скомканность первых глав); явная спешка (повидимо-му издатель торопил к юбилею декабристов); невыработапный. срывающийся хотя в основе правильно намеченный , стиль; одно-сторонее (почти исключительно литературное) знакомство с эпохой, сказывающееся в дилетантски претенциозных рассуждениях о 14-ом декабря. Несмотря на это «Кюхлю» надо признать выдающимся явлением. Эпоха декабристов представлена с большой зоркостью, зоркостью одновременно исторической и художнической. Движение времени передано с убедительностью. Кюхельбекер дан как целое существование 1Ш \\ 7 егс1еп. в росте и увядании, — это уже ручается за подлинное дарование художника. Эпизодические лица, иногда слегка намеченные удач-