Меня проводили внутрь дома. Если снаружи дом был весьма сдержанным, то внутри он был очень богатый.

Я вспоминала свой первый в этой реальности визит в подобный особняк, к князю Дулову. Тогда у него мне показалось, что всё было уж слишком вычурно, нарочито много позолоты, бархата, кожи и красного дерева. Здесь же всё было по-другому. Позолоты гораздо меньше, зато больше натурального камня.

Пока я шла к Валентине Егоровне через сменяющие друг друга гостиные, успела посмотреть две, и обе были разными. Одна была отделана малахитом, я почувствовала себя в сказке про Хозяйку Медной горы. Другая, розовым мрамором, что почему-то напомнило мне древнегреческие мифы. Не знаю почему, просто такая вот ассоциация. Возможно, потому что в гостиной стояло несколько скульптур изображающих древнегреческих героев.

Сама Валентина Егоровна была в следующей гостиной или скорее комнате для девичьих посиделок. Стены, обитые мягкой розовой тканью, на окнах лёгкие занавеси из розового газа, небольшие картины, изображающие пасторальную жизнь, как мне показалось, где-то в Италии, мягкие диванчики, пузатые кресла и маленькие столики с фигурными ножками. Один из таких столиков был вырезан в виде слона или, скорее, слонёнка.

Валентина Егоровна была аккуратно причёсана, одета, бледна, но выражение лица у неё уже не было тем затравленным, каким я запомнила его на обеде у Нурова в Екатеринбурге. Увидев меня, она улыбнулась и предложила присесть в одно из мягких круглых кресел. Я садилась аккуратно, боясь провалиться, а как потом вставать? Но кресло оказалось анатомически правильным: казавшееся мягким, оно обладало достаточной жёсткостью под сиденьем, чтобы не проваливаться коленями вверх.

— Очень рада, Фаина Андреевна, что вы приехали, — сказала Валентина Егоровна. — Я уже сама подумывала вам написать… всё с духом собиралась.

Я посмотрела на неё, и мне показалось, что духа в этой маленькой, бледной, болезненно выглядящей женщине весьма много.

И тут она сказала совершенно неожиданно:

— Спасибо вам, Фаина Андреевна.

— За что? — удивилась я, совершенно не понимая, в чём дело.

— За то, что не побоялись, смогли достучаться до тех, кто действительно мог вам помочь… Потому что это уже было невыносимо, — сказала она, и в её глазах появилась боль. — Поверьте… он бы не остановился.

— Да, спохватилась она. — Сейчас я вам кое-что покажу, — сказала Валентина Егоровна, отошла к небольшому бюро, стоящему у стены, и вытащила оттуда несколько писем — или, скорее, стопку бумаг.

Когда она принесла их и положила передо мной, я поняла, что это действительно были письма.

— Почитайте здесь, конечно, я отдам вам их с собой, Фаина Андреевна. Но, возможно, у вас возникнут вопросы, — сказала она спокойно.

Открыв первое же письмо, я обнаружила, что это была переписка между Вышинским и Анной Игнатьевной Стрешневой. И я поняла, что сейчас начну читать и узнаю что-то, что, будь я настоящей Фаиной Андреевной, было бы для меня крайне неприятным. Так и вышло.

Фаина

Матушка Фаины, по-своему, видимо, любила дочь. Сына же не любила вовсе, потому что он был не её сыном, Иван был сыном Андрея Стрешнева от первого брака. Но больше всего она любила себя, и ни в чём себе не отказывала.

Оставшись вдовой, какое-то время жила в своё удовольствие, хотя и оплачивая обучение дочери. Но когда доходы от предприятий, оставленных мужем, иссякли, да ещё её обманул собственный любовник, и денег перестало хватать на развлечения, она действительно решила поправить свои дела за счёт дочери, и фактически продала её князю Дулову.

Но Фаина влюбилась в Дмитрия Алексеевича, и план с Дуловым провалился. Все те деньги, которые Анна Игнатьевна занимала у князя, нужно было возвращать. И вот тогда появился Сергей Николаевич Вышинский, крупный государственный чиновник.

Я оторвалась от писем и задала вопрос Валентине Егоровне:

— А откуда Сергей Николаевич узнал о месторождении на моей земле?

Валентина Егоровна рассказала.

Оказалось, что к нему пришёл некий крестьянин, проживавший в деревне Пышминская, он нашёл там самородок золота. Крестьянина не пустили дальше, и потому никто, кроме Вышинского, так и не узнал, что на земле Стрешневых может быть месторождение. Тогда у Сергея Николаевича и созрел план, как заполучить эту землю.

И что-то меня царапнуло в этом рассказе.

— А крестьянин прямо к Сергею Николаевичу пришёл? — спросила я, перебив Валентину Егоровну.

Она потупилась:

— Нет, конечно, он пришёл к старосте деревни, а тот к градоправителю.

И услышав это, я получила, наконец, недостающие ячейки этого странного пазла. Конечно же, куда же без Нурова. Но доказательств, как я понимаю, нет, если только сам Вышинский ничего не расскажет.

— Простите, Валентина Егоровна, — оторвалась я от своих мыслей, — продолжайте, пожалуйста.

Из дальнейшего рассказа я поняла, что самым простым решением было бы купить землю. Но родовую землю не так легко приобрести, она переходила старшему наследнику. Вышинский попытался выкупить землю у наследника, у Ивана Стрешнева. Но когда не получилось, он решился на крайние меры, потому что ему нужен был именно тот наследник, который сможет переписать землю на него.

Так погиб брат Фаины. И так погибла сама Фаина.

Анну Игнатьевну запугали настолько, что она подписала всё, не имея на это никакого права. Получила деньги от Вышинского и укатила в Париж, бросив дочь умирать.