— Возможно. — Он отпил чая. — Как лицо духовное я не могу не приветствовать истинное раскаяние. Однако Господь велел нам судить дерево по плодам его.

— Согласна с вами, отче. — Я тоже взялась за чашку. — Возможно, это дерево способно дать и добрые плоды. Правда, мне, грешной, трудно в это поверить.

— Понимаю тебя, Глафира. Лишь Господу дано прозрить в души человеческие, нам приходится быть осторожными в суждениях и поступках, касающихся других людей.

Он замолчал, внимательно меня изучая. Я опустила ресницы, проклиная про себя мои новые восемнадцать: с возрастом изображать бесстрастность куда легче.

— Я не перестаю думать об этом второй день, глядя на тебя. Когда-то я благословил тебя на постриг и должен был бы сожалеть, что тетушка не позволила тебе пойти по пути этого служения. Сейчас мне кажется, что тогда я видел душу, раненную почти смертельно. Душу, которая могла бы исцелиться вдали от мира либо погибнуть окончательно, оставшись в нем. Но Господь, кажется, исцелил ее. Неисповедимы пути его. — Он помолчал. — Я от души надеюсь, что это исцеление принес не тот же, кто нанес тебе рану, дочь моя.

Я усмехнулась.

— Говорят, то, что не убивает нас, делает нас сильнее. Я с этим не согласна: то, что нас не убило, порой может искалечить непоправимо.

Священник кивнул. Я продолжала:

— Господь велел прощать — но есть раны, которые лишь растравляются от прикосновения той же руки, что нанесла их. Еще есть те, кто уже не сможет поведать о своем прощении или непрощении смертным, — и этого уже не изменить.

— Интересная фраза о том, что нас не убивает. — Он погладил бороду. — В твоем случае пожалуй, верно, что зло иной раз делает нас сильнее — судя по тому, что я вижу сейчас. Ты права, не следует растравлять едва зажившую рану. Господь даровал нам разум для того, чтобы мы им пользовались, и способность учиться, чтобы мы извлекали уроки из своих ошибок. Это трудный путь… но я как твой духовник готов поддержать тебя на этом пути.

Кажется, мы поняли друг друга. Я сложила руки на груди и поклонилась.

— Благословите, батюшка.

— Господь благословит, — ответил он, кладя руку на мой затылок.

После того как отец Василий засвидетельствовал мою подпись везде, где нужно, я все же решилась спросить про гробы. Может, хоть в дар возьмет, кому пригодится. Услышав про «коллекцию», батюшка нахмурился.

— О смерти следует помнить всем нам, но это больше похоже на страх вместо упования на волю господа. Вы позволите мне посмотреть?

— Конечно!

Я кликнула Акульку, велела ей принести зажженную свечу, и втроем мы отправились на чердак. Оглядевшись, священник покачал головой.

— Вот этот, если вы желаете отдать его в дар церкви для малоимущих, я приму с благодарностью. А вот это, — он указал на гроб с сигнализацией, и на его лице появилось что-то вроде брезгливости, — говорит лишь о прискорбном маловерии. Господь знает час каждого из нас. Я буду молиться за душу рабы божьей Агриппины.

— Спасибо, отче. Вас не затруднит прислать кого-то за гробом? У меня, к сожалению, нет работников.

— Пришлю, — кивнул он.

Я поколебалась, но все же решила рискнуть.

— Что мне делать с этим… сооружением? Просто сжечь его было бы расточительностью. Доски…

Я осеклась под его изумленным взглядом. Акулька и вовсе ахнула, прикрыв рот рукой.

— Такая практичность неожиданна для юной барышни, — сказал отец Василий. — Обычно люди относятся к предметам погребения с трепетом.

Я вздохнула.

— Те годы, которые я провела в горе и покаянии, заставили меня думать… не как все. Я не горжусь этим и не стыжусь, но признаю, что в некоторых вещах мне нужно наставление человека здравомыслящего и знающего людей.

Батюшка усмехнулся в бороду.

— Гроб, конечно, символ смерти. Однако он не священен сам по себе. Его окропляют святой водой только вместе с усопшим. И с этой точки зрения то, что я вижу, — он снова указал на гроб с перископом, — лишь деревянный ящик. Созданный с определенной целью, не спорю. Но сама конструкция его противоречит замыслу божьему. Нет греха в том, чтобы использовать созданное для смерти ради блага живых. На что вы хотите пустить эти доски? Использовать при ремонте дома?

— На ульи. Хочу опробовать новую систему, позволяющую не убивать пчел по осени.

— Значит, то, что должно было быть вместилищем праха, станет домом для живых божьих созданий? — Он широко улыбнулся, бросил многозначительный взгляд на Акульку, которая таращилась на нас, разинув рот. — Благословляю тебя, дочь моя, на подобное дело. И с удовольствием благословлю и твою пасеку с новыми ульями.

Но если бы только гости мешали мне разобраться в собственном имуществе! Повседневные дела тоже не ждали — и ждать не собирались. Напомнила мне о них Стеша: