– Разве ты не помнишь?

– Мы были в Близком…

– И ты упала. Потому что думала, что умнее меня. А это значит, что дела обстоят совсем наоборот.

– Мы до сих пор в Близком?

– Я затащил тебя обратно в дверь. Нехорошо было там оставаться в твоем нынешнем состоянии. Тебе надо отдохнуть. Набраться сил. Хотя ты бы не нуждалась ни в том, ни в другом, если бы просто послушалась меня с самого начала.

– Как долго я спала?

– Неприятно долго. Ты эффектно упала.

Воспоминания возвращались к Сороке странными вспышками. Что-то тащило ее по полю из ярко-зеленой травы. До этого она два-три раза приходила в себя, но почти сразу же снова погружалась в глубокий, тяжелый сон. Энн-Мэри стояла над ней со стаканом, нервничала, заламывала руки и снова и снова звала Маргарет по имени.

– Где мама? – спросила Сорока. – Уже суббота?

– Суббота давно прошла, привет, она уже в прошлом. Сегодня воскресенье, моя маленькая принцесса, которая никого не слушает.

– Воскресенье? Я проспала больше суток?

– К счастью, тебя наградили эгоистичной скотиной-матерью, иначе она бы потащила тебя обратно в больницу, из которой сама недавно выписалась. Так поступила бы любая здравомыслящая мать.

– Да что ты знаешь о матерях?

– Только то, что знаешь ты.

Сорока хотела ответить, но Энн-Мэри выбрала именно этот момент и быстро зашла в комнату.

– Сорока? Мне показалось, ты что-то сказала. Мой бедный ребенок. Тебе уже лучше?

Конечно, Маргарет радовалась, что ее не отвезли в больницу, но невольно почувствовала себя… уязвленной. Какая мать позволит ребенку спать целые выходные, не задумываясь о том, что с ним что-то не так?

Сорока изо всех сил старалась притвориться, что ничего не понимает:

– Мам? Что случилось? Я уснула?

– О, дорогая, это было ужасно. Ты лежала в постели в субботу утром, вот ужасном состоянии. Вся в холодном поту и почти не шевелилась, пока я пыталась тебя разбудить, но я, по крайней мере, знала, что с тобой все в порядке. Ты сказала, что у тебя раскалывается голова. Хуже твоей мигрени я еще не видела. Помнишь, какие были у меня? Они начались, когда я была примерно в твоем возрасте, но, слава богу, сейчас, кажется, перестали появляться. Я так радовалась, что ни у одной из вас их не было, думала, что хоть одно поколение этого избежало. Бедный мой ребенок.

Но Сороке и впрямь полегчало. По крайней мере, Энн-Мэри ее проверяла. И если Маргарет действительно сказала, что у нее раскалывается голова (она не помнила этого разговора, но голова раскалывалась даже сейчас), то Энн-Мэри считала происходящее просто сильной мигренью. Сорока помнила, что в детстве ее не пускали в комнату к родителям, потому что мама лежала с мигренью, прикрыв глаза мокрой тряпкой, чтобы закрыться от света и охладить вспотевшее лицо. В такие дни ей постоянно говорили вести себя аккуратнее, потому что Энн-Мэри нуждалась в полной тишине.

– Все равно очень болит, – сказала Сорока.

– Ты точно переучилась и переутомилась, – ответила мать. – Я всегда говорила, что эти школы требуют от детей слишком многого. Можешь забыть о ней завтра. А может, и во вторник. Тебе нужно отдохнуть, Сорока, хорошо?

– Мне надо сделать домашнюю работу…

– Забудь. Проживут и без нескольких домашних заданий. Ты отлично учишься, не надо ради этого подрывать здоровье.

И этого было достаточно, чтобы радостно выкинуть из головы Амелию Эрхарт и Джойс Кэрол Оутс. Она чуть вытянулась в постели и сказала:

– Кажется, я проголодалась. Есть что-нибудь поесть?

– Конечно. Посиди тут, я принесу.

Энн-Мэри наклонилась над кроватью и поцеловала Сороку в лоб.

Поцелуй больше напоминал удар – взрыв боли, который ворвался в голову Маргарет.

Энн-Мэри вышла из комнаты.

– Спорим, ты теперь будешь меня слушать, а?

– Успокойся, – прошипела Сорока, снова положив руку на голову.

– Ты могла умереть. Самое меньшее, что ты можешь сделать, – это поблагодарить меня за то, что я отнес тебя в безопасное место.

– В Близком мне ничего не грозит. Я бы была в безопасности. Наш мир меня беспокоит сильнее.

– Ты уже меня не слушаешь. Может быть, в следующий раз я не буду так стараться.

Сорока не пошла в школу в понедельник и во вторник, а в среду Энн-Мэри ушла еще до того, как девочка проснулась, поэтому Маргарет, почти выздоровевшая, провела день в бассейне и наслаждалась часами одиночества.

Она почти не смотрела на сарай.

Сорока ощущала его присутствие, как будто он обладал собственной гравитацией, как будто делал все возможное, чтобы притянуть ее к себе. Но она еще чувствовала слабость в собственных венах и ощущение, что у нее что-то отняли, будто Сорока променяла часть себя на что-то другое, и сделка пошла не так.