Первым на базе нас встретил отец Евлампий. Вымытый, отдохнувший, в постиранной рясе, еще чуть влажноватой, но надетой поверх новенькой военной формы. Его глаза, однако, продолжали гореть тем самым огнем Веры, который я ужу видел после того, как отцу Евлампию удалось отбиться от древнего демона.

— Ну что, чады? — спросил священник, крестясь. — Отпустила вас Первопрестольная?

— Не то, чтобы отпустила, батюшка… — пробурчал я, снимая шинель — в основном корпусе уже затопили печи. — Скорее, отправила дальше воевать.

— Но теперь уже не только с немцами, — добавил Фролов, — наша задача несколько усложнилась.

Священник тяжело вздохнул.:

— Так оно и есть… Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[2].

— А вы, отец святой, с этим как раз кстати, — произнёс капитан госбезопасности. — Товарищ Сталин велел вам передать: с сего дня все гонения на церковь — прекращаются! Ваши попы… э-э-э… священники, — быстро поправился он, — понадобятся в этой войне.

Лицо отца Евлампия на миг исказилось. То ли от облегчения, то ли от нового страха.

— Это и хорошо… и страшно… — тихо прошептал он, но мы с Фроловым это прекрасно услышали.

— Это почему же? — удивленно приподнял брови Лазарь Селивёрстович.

— Потому, чадо ты неразумное, — пробасил монах, — если уж власть имущие сами вспомнили о Боге и служителях его — значит, дела совсем плохи… Или настолько плохи, что без Него уже никак…

Воцарилась гробовая тишина, когда Фролов озвучил новое задание, предназначенное для батюшки самим товарищем Сталиным. Отец Евлампий медленно поднял голову, его мозолистые пальцы вновь начали искать на груди отсутствующий наперстный крест.

— Меня? На переговоры с Патриархом? — Голос священника дрогнул, но не от страха, а от осознания особой тяжести миссии. — Товарищи чекисты, вы просто не понимаете, чего требуете от меня… Да я в последний раз в Патриархии был… — Он замялся, пересчитывая что-то в уме. — Лет пятнадцать назад. Когда еще митрополит Сергий[3]…

— Именно поэтому вас и выбрали, — Фролов достал из портфеля папку с грифом «Совершенно секретно». — Вы единственный из нас, кому можем доверить, а самое главное — кто справится с этой миссией и при этом не запятнан… — Лазарь Селиверстович, на мгновение замолчал, подыскивая подходящее слово, — текущей церковной политикой.

Я наблюдал, как тень пробежала по лицу монаха. Он понимал — его отправляют как посредника между двумя мирами. Между старыми церковными иерархами и новой, страшной реальностью, где на кону стояло само существование веры. К тому же, кто, как не он — священник, призванный бороться с исчадиями Тьмы, сможет объяснить своим же собратьям, что нам всем грозит в случае провала.

К тому же, если я правильно помнил, в 1942-ом году, в условиях Великой Отечественной войны, именно патриарх Сергий, являющийся на нынешний момент местоблюстителем патриаршего престола, занял позицию лояльности к советской власти, что вызвало неоднозначную реакцию в церковной среде. С одной стороны, его действия способствовали сохранению Русской православной церкви в сложный период, а с другой — подвергались критике за уступки государству.

— Когда? — коротко спросил отец Евлампий, уже собравшись с духом.

— Сегодня вечером, — ответил чекист. — В 18:00 вас заберет машина. — Фролов достал из папки пропуск с печатью НКВД. — Местоблюститель патриаршего престола Сергий уже предупрежден. С ним договорились о встрече под видом… — он криво улыбнулся, — консультации по вопросам реставрации храмов.

Отец Евлампий недовольно фыркнул:

— Ну, да, конечно. Стоило сначала взорвать Храм Христа Спасителя, а после решить его «реставрировать».

— Батюшка, — я не выдержал, — речь сейчас идет совсем не о камнях! Вы же прекрасно понимаете…

— Я знаю, о чем речь! — резко оборвал меня священник. Его глаза вдруг загорелись тем самым фанатичным огнем. — Потому и трясусь, как будто в первый раз иду с одним крестом на матёрого оборотня… И не знаю, осенит ли меня Божественной Благодатью, чтобы сдюжить против исчадия… А тут… шутка ли — Церковь православную на Святой Руси вновь возродить?

Отец Евлампий глубоко задумался, обводя взглядом нас — людей в военной форме, но уже вовлеченных в войну, где не было привычных фронтов. В войну, которая Церковь Христова уже вела. В его взгляде читалось нечто большее, чем просто тревога — ответственность, от которой он не мог отказаться.

— Хорошо, — наконец сказал он, поправляя рясу. — Но если уж я иду к Патриарху, то говорить буду не как посланник от Сталина или НКВД, а как священник. Как мракоборец… И если Сергий мне не поверит… если он решит, что это очередная чекистская провокация… — Отец Евлампий замолчал, тяжело выдохнув.

— Тогда всё может закончиться очень плохо… — закончил за него Фролов. — Помощь церкви нам сейчас важна, как никогда… — Отец Евлампий… — капитан госбезопасности вынул из кармана заветную фляжку. — Может, для храбрости? — робко спросил он. — Самогонка отменная, на душистых травах…