Товарищ "Чума" 10

Аннотация
<p>  Ангелы, демоны, древние боги, ведьмы и маги - всё переплелось между собой в такой запутанный клубок, что с первой попытки и не разобрать, кто друг, а кто враг, а кто просто погулять вышел. К тому же, Война продолжает набирает обороты, сея на полях сражений смерть, кровь и страдания...</p>

Пролог Октябрь 1942 г. Третий рейх Земля Анхальт г. Вернигероде Когда тени Каина растворились, а ледяной гнет его присутствия ослаб, Изабель резко выдохнула — и её безумный смех прозвучал в пустом зале, как треск ломающегося льда. — Он думает, что я уже проиграла? — прошептала ведьма, проводя пальцами по щеке, где ещё ощущались прикосновения проклятых душ. — О, Варгоши… Ты всегда видел лишь половину всей картины. Она щёлкнула пальцами — и в камине с неистовой силой вспыхнуло зелёное пламя. В его отблесках на стенах затанцевали новые тени — на этот раз не жертвы, а союзники. Их фигуры в длинных плащах странно горбатились в районе лопаток, а шепчущие голоса кружили голову и сводили с ума… Тени протянули к Изабель скрюченные пальцы, и она без страха шагнула в их объятия. Холодное дыхание ночи проникло в зал, разнося шепот, похожий на шелест крыльев гигантских ночных птиц — или на звук множества острых лезвий, скользящих по камню, делающих сталь еще острее. — Мы ждали… — прошептала одна из теней, а её голос пьянил сильнее крепкого алкоголя. — Мы помним… — добавила другая, и её слова обернулись гулким эхом в черепе Изабель. Верховная ведьма улыбнулась, обнажая острые клыки. В её глазах отражалось пламя — но уже не просто зелёное, а пронизанное чёрными прожилками с огненной окантовкой. — И мы придём… — Шелестящие голоса слились в настоящую какофонию звуков. С пола медленно поднимался дым, идущий из камина. Он сгущался, принимая очертания древнего могучего существа, видевшего границы империй, давно стёртых временем; моря, превратившиеся в пустыни и города, скрытые под толщей пепла. Чёртов упырь считал её разменной пешкой? Хорошо. Значит, он ещё не видел настоящей игры, в которую задумала сыграть Изабель. И в которой у вурдалака не было никаких шансов уцелеть. Потому что на её стороне теперь такие силы… Такие… Наконец существо, вышедшее из дыма и пламени, полностью материализовалось, оказавшись прекрасно сложенным юношей. Изабель никак не могла разглядеть его лица, пребывающего во тьме. Юноша распрямился, едва не достав головой до арочного потолка каминного зала, а затем расправил крылья, которых никто не видел на земле уже тысячелетия. Это были не банальные крылья из плоти, пуха и перьев, а нечто большее — сгусток тьмы, пронизанный мерцающими отблесками звёзд, как будто в нем самом была заперта целая вселенная. — Ты звала нас… — вновь зазвучали голоса теней. — И мы пришли… Изабель склонила голову, признавая их правоту. — Мы знаем твои мысли… — прошипела другая тень, её слова обволакивали разум, как извивающиеся змеи. — Мы знаем твои желания… Мы исполним их… Но прежде ты докажешь свою преданность… Одна из теней, самая высокая, шагнула вперёд. Её черты проступили на миг — лицо, напоминающее гротескную маску человека, но только если бы его высекли из вечного льда и оставили таять под горячим солнцем. В глазах горели две крошечные чёрные дыры, всасывающие свет. Тень протянула к Изабель изогнутый коготь. Его кончик капля за каплей источал липкую черную субстанцию, вязкую как смола и холодную как лёд в полярную ночь. — Кровь за кровь… — проскрежетал голос из пустоты. — Ты хочешь могущества? Тогда отдай часть себя. Как все мы когда-то отдали себя… Изабель, не колеблясь, провела ладонью по острому кончику когтя. Алая черта расцвела на ее коже. Хлынувшая кровь, смешанная с черной субстанцией, закипела в воздухе, превратившись в дымчато-алую пелену. Юноша с крыльями тьмы втянул его в себя, и в тот же миг его глаза вспыхнули — два уголька ада, мерцающие в глубине теней. Наконец-то Верховная сумела разглядеть его лицо, и едва не лишилась дара речи, узнав в нём того, чьё имя никогда не решилась бы произнести вслух. Был ли это он сам, выбравший такой странный способ земного воплощения, либо он был похож на него, как две капли воды, Изабель не знала. Да и не хотела знать, если честно. — Договор скреплен! — загремели голоса, и стены замка задрожали. Изабель почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди — будто ледяная рука вонзила когти прямо в сердце и слегка сдавила его, оставляя метку. Она не успела вскрикнуть. Боль была мгновенной, но ослепительной, как удар молнии. Верховная ведьма впервые за долгие годы почувствовала… страх. Не тот холодный, расчетливый страх перед сильным противником, а древний, животный ужас, от которого кровь стынет в жилах. Она поняла, что только что отдала больше, чем рассчитывала. Но было уже поздно. Юноша с крыльями тьмы сделал шаг вперед, и его черты наконец проступили во всём своём великолепии. Высокие скулы, бледная, почти прозрачная кожа, под которой просвечивали темные прожилки вен. Его губы, тонкие и изящные, растянулись в добродушной улыбке, обнажая два ряда идеально-белых и ровных зубов. Ничего прекраснее Изабель в жизни не видела. — Приветствую тебя, сестра! — произнес он, и у Верховной ведьмы перехватило дыхание. Она «узнала» этот голос. Она «слышала» его в шелесте страниц старинных запретных текстов, в шепоте мертвых деревьев, в криках жертв на алтарях… — Раав[1]… — прошептала она, и имя обожгло ей губы, как кислота. Это был древний демон, олицетворяющий предвечный Хаос, и с которым боролся сам Создатель ещё до сотворения мира. Она и не думала, что это создание, имя которого переводилось с древних языков, как Дерзкий, до сих пор существует. Тени зашевелились, зашуршали, словно стая хищных птиц, почуявших добычу. Юноша — нет, не юноша, а скрывающееся под его прекрасным видом нечто древнее и бесконечно страшное — склонил голову в легком поклоне. — Ты сумела верно назвать мое имя. Значит, я не ошибся в выборе. Вот теперь Изабель поняла, что она не просто заключила сделку. Она разбудила того, кого нельзя было будить ни за что на свете. Ведь это могучий исполин может нести в мир лишь одно — предвечный Хаос и разрушение. И теперь ей предстояло заплатить и за это. Ценой, которую она еще даже не представляла. Внезапно воздух в зале сгустился, наполнившись тяжелым, сладковатым запахом гниющей плоти. Изабель почувствовала, как её разум медленно погружается в туман — будто кто-то невидимый протянул пальцы к её памяти и начал перебирать воспоминания, словно листая страницы открытой книги. Он сделал ещё один шаг — и вдруг его образ дрогнул, словно отражение в воде. На мгновение Изабель увидела не прекрасного юношу, а нечто иное: тени, сплетённые в подобие человеческого облика, глаза — две пустые бездны, а за ними — бесконечная тьма Хаоса. — Ты думала, что призвала слугу? — Его улыбка стала шире, неестественно широкой, растягиваясь до самых ушей. — О нет, сестричка. Ты открыла мне дверь… Но, не бойся и не переживай, я не забуду о тебе. Раав засмеялся и пол под ногами Изабель задрожал. Даже замок от смеха демона начал меняться — каменные стены почернели, покрывшись паутиной трещин. — Время пришло! — прошептал Раав, и его крылья, будто сделанные из самой тьмы, распахнулись, заполняя собой пространство. Изабель поняла ужасную правду: её магия, её власть, её знания, желание и мечты — всё это было лишь ниточкой, за которую потянуло нечто гораздо большее. И теперь оно входило в мир — через неё. А демон смеялся. И смех этот звучал как треск ломающихся костей. В тот же миг дым из камина взвился вверх, закрутился в спираль и вырвался сквозь потолок, оставив после себя лишь запах серы и древнего праха. Тени исчезли, но их присутствие витало в воздухе, как обещание чего-то страшного и ужасного.Камин полыхнул в последний раз, и пламя погасло, оставив после себя лишь горстку пепла, сложенную в идеально ровный круг. На его поверхности проступили символы и руны — те самые, что когда-то были выжжены божественной силой на ребрах перворожденных демонов — падших ангелов. Изабель видела подобные конструкты в колдовских книгах, собранных её родом за долгие века. Затем она подняла глаза и поняла — демон Раав тоже исчез вместе с тенями из камина. Но в углах комнаты, где тьма была гуще обычного, ей казалось, что-то до сих пор шевелится и живёт своей жизнью. И так теперь будет всегда — ей никогда уже не остаться в одиночестве. А где-то далеко, за границами реальности, безумно рассмеялась уродливая старуха с лицом, сшитым из лоскутов чужих судеб. Иголка в ее руке блеснула, прихватывая суровой нитью новый обрывок чьей-то не самой радостной доли… [1] По версии, описанной в Псалме 73:12–17 сообщается о способе творения мира богом Яхве — укрощении морских змеев, символизирующих хаос. Это — Левиафан, Таннин и Раав («дерзкий»), соответственно. После борьбы с этими гадами Яхве создал день и ночь, установил порядок времен года, тогда как в официальном источнике Он сделал это гораздо раньше. Глава 1 Да, уж, с моим везением нельзя играть в азартные игры! Едва-едва разрулили одну проблему — так вторая уже ломится в двери, не даёт даже дух перевести. Возможно, сама реальность противится моему присутствию в этом мире, раз постоянно подкидывает такие проблемы. А архангел Михаил действительно каким-то образом нас нашёл. И отмахиваться от него теперь придется уже собственными силами — Смерть второй раз уже не встанет у него на пути… Или встанет? Но рассчитывать на очередное появление братишки, я не буду. Думаю, у нас тоже найдётся пара сюрпризов, если поскрести по сусекам. У меня один только дедуля чего стоит! — Что это? — взволновано воскликнула Глаша, неосознанно положив руки на живот, защищая самое дорогое. — Землетрясение? Или это не просто землетрясение? — прошептала она, и в её голосе прозвучали те самые тревожные ноты, которые я так боялся услышать. — Я хотел бы сказать, любимая, что это просто землетрясение… Но не могу… — Я виновато развел руками. — К нам «в гости» пытается набиться ужасно злой архангел Михаил… — Кто? — Глаза Глафиры Митрофановны уже который раз в течении нескольких часов после нашей встречи едва не вылезли из орбит. А так-то ей волноваться нельзя. — Архангел Михаил? А что делает здесь архангел? Вольга Богданович неторопливо поднялся с кресла, а затем его походка внезапно стала стремительной, словно мертвец забыл о том, что он не совсем жив. Старик подошёл к окну, сверкнул мёртвыми глазами и процедил сквозь сжатые зубы: — Не знаю, архангел это или нет, но дури у этого засранца хватает! — Как он нас нашёл?! — вырвалось у меня. — Мне казалось, что мы сумели сбить его со следа… — Если это действительно Вестник Создателя, то у них имеются свои методы поиска, — произнёс дед, обернувшись. — А ты еще и ведьмак ко всему тому же! Надо было обучить тебя нескольким связкам из Енохианских символов, скрывающих от этих «небесных птах» Создателя. Но, кто ж знал? Зелю тряхнуло еще раз, а где-то в глубине дома с грохотом посыпалась штукатурка — Вот чёрт… — Я сжал кулаки. — Что будем делать, дед? Сражаться? Или это бесполезно, и нужно опять бежать? — Бежать? — Мертвец хрипло рассмеялся. — От архангела? Ты ещё предложи с ним в салочки сыграть! Попытаемся для начала поговорить… А вот если не выйдет — тогда и кулачками помашем… — И еще дед, — припомнил я один момент, услышанный во время противостояния архангела и Смерти, — он здесь по собственному разумению. На Небесах об этом не знают. Может, пригодится… Земля содрогалась под ногами, как будто сам мир трещал по швам. Черные тучи сгущались над усадьбой, а ветер выл так, словно предвещал конец света. Глаша инстинктивно прижалась ко мне, а дед стоял у окна, его мертвенные глаза сверкали холодным расчетом. — Что ж, внучек, пойдем, побеседуем с этим крылатым… Архангел Михаил стоял сразу за чертой защиты — белоснежные одежды, ослепительный свет слепящий глаза. Ну, и крылья, конечно, куда без них. На этот раз я сумел как следует рассмотреть крылатого вестника. Он не был похож на ангелов из церковных фресок — никаких белоснежных крыльев или кроткого выражения лица. Он был воином. Высокий, в доспехах, отливающих платиной, с мечом, который светился сейчас холодным синим пламенем, тогда как раньше горел огнём. Его крылья — не перья, а лезвия ножей, сложенные за спиной, словно готовые в любой момент рассечь само пространство. А глаза… Они горели. Не метафорой — буквально. Как два солнца, в которых отражались все грехи, все страхи, все тайны, что я когда-либо пытался скрыть. И еще в них плескалось холодное синее пламя, несущее в себе отблеск молний, столетий небесных войн и праведного божественного гнева. Утреннее небо почернело, и вдоль границы поместья полыхали молнии, выжигая защитные конструкты усадьбы, будто папиросную бумагу. Я сразу понял — ничего хорошего ждать не приходится. Прекрасное лицо архангела было невозмутимо, словно высечено из мрамора, но в глазах плескалось холодное и безжалостное презрение. — Ведьмак! — произнес он, заметив меня, и его голос звучал как гром, от которого подкашивались ноги. — Хотел спрятаться от Ока Господня? Приди ко мне, или я войду сам! Земля мелко подрагивала от звуков его трубного гласа, а само пространство искривлялось ежеминутно, сопротивляясь присутствию небесного создания, сошедшего на нашу грешную землю. А он парил буквально в нескольких метрах над землёй, пытаясь проломить нашу защиту, но это пока у него не очень-то получалось. Защитные руны на «колпаке» энергетической защиты поместья вспыхивали и гасли, как перегруженные предохранители. Я чувствовал, как кровь в жилах сжимается от первобытного страха — того, что испытывает любое живое существо перед лицом божественного карателя. Это — чисто подсознательный страх наказания за грехи человеческие, впитанный, можно сказать, с молоком матери. Но я старался ему противостоять. Хрен, когда этот крылатый увидит мой страх! Уж лучше я сдохну… — А чего это ты тут раскомандовался, пернатый? — выдернул меня из негативных переживаний надтреснутый и сухой голос дедули. — Еще и оком господа себя возомнил! Нету тута твоей власти, милай! Архангел медленно опустился на землю в нескольких шагах от нас, и трава под ним обуглилась. Его взгляд скользнул по деду, и впервые в его каменных глазах мелькнуло что-то вроде удивления. Словно он впервые увидел живого мертвяка, а до этого он был сокрыт от его глаз. — Мертвец? — Архангел Михаил чуть склонил голову, изучая деда, как хищник — неожиданную добычу. Его голос, холодный и мерный, разрезал воздух, будто лезвие ножа. — Ты отказался от пути, уготованного твоей проклятой душе? Вольга Богданович усмехнулся, и его сухие губы растянулись в кривой ухмылке: — Знаешь, пернатый, я просто не люблю, когда мне указывают, куда идти! — Ты выбрал странного защитника, ведьмак. Но даже он не устоит передо мной! Клинок Михаила вспыхнул ослепительной синевой, и в тот же миг земля под нами затрещала, а защитные конструкты усадьбы начали лопаться один за другим еще быстрее, высвечиваясь яркими вспышками перед тем, как рассыпаться прахом. Архангел медленно поднял руку — и само небо разверзлось, залив двор ослепительным светом. Я прищурился и прикрыл глаза ладонью, стараясь защитить сетчатку от ослепительного света. Но, чувствую, что «зайчиков» я всё равно сегодня нахватаюсь. К этому моменту к границе защитного купола, возле которого бесновался крылатый архистратиг, сбежались все, кто только мог: Акулина, Глория, Ваня, дед Маркей, отец Евлампий и коротышка Черномор. Они стояли молчаливой группкой позади нас с дедулей и пока что ни во что не вмешивались. Когда ослепительный свет рассеялся, оказалось, что защита усадьбы вновь устояла. Это, похоже, ошеломило архангела. Михаил замер. Казалось, даже воздух вокруг него сгустился в тревожном ожидании. Молнии ударили в землю между ним и защитным куполом усадьбы, ослепляя в очередной раз. И когда свет рассеялся, Михаил уже не стоял на месте — он парил выше, его крылья-лезвия широко распахнулись, готовые к удару. Он взмахнул ими и со всей дури попытался проломить едва светящуюся плёнку магического купола, работая металлическими крыльями словно чудовищным проходческим щитом[1]. Защита затрещала, выгнулась пузырём, но вновь устояла каким-то чудом, что весьма разозлило крылатого терминатора. Хотя, он уже давно утратил спокойствие, пару раз «разбив лоб» о наш защитный купол. Однако, в магическом зрении я видел, что устойчивость магического сооружения уже не та, что была в самом начале. И Пескоройка уже не успевает восстанавливать разрушенные ангелом конструкты. — Эту защиту ставили не простые смертные, Михаил, — раздался спокойный, но твёрдый голос дедули. Он шагнул вперёд, к самой светящейся границе. Его маленькая и сухонькая фигурка казалась ещё меньше на фоне исполинского архангела, но в глазах мертвеца горела непоколебимая уверенность в своих словах. — Здесь трудились те, кто знал цену настоящим врагам! Михаил медленно повернул голову в его сторону, и его ледяной взгляд задержался на мертвеце. Его клинок сверкнул, описывая в воздухе смертельный полукруг. Я представил, как удар этого клинка в прошлом стирал целые города с лица земли. Но на этот раз так не прокатило — клинок остановился и отскочил, ударившись о защитный купол с резким звоном, от которого заломило уши. В воздухе резко запахло озоном и перегаром эфира от массово сгорающих рун. Купол затрещал, а защитные руны усадьбы взрывались, оставляя после себя тлеющие угли магии. Казалось, ещё немного — и купол рухнет или взорвётся, смешав нас с пылью… Но он в очередной раз выдержал! — Ты не первый и не последний, кто пытался сломать эту защиту, — прохрипел Вольга Богданович, в глазах которого горел упрямый огонь. — Тут и погань пострашнее тебя ломала зубы. Архангел медленно опустил меч, и в его глазах вдруг мелькнуло что-то… почти человеческое недоумение. — Эта защита… сильна… — наконец признал он. — Здесь очень древние руны. Заключённая в них мощь намного старше вас… — А чего ты вообще к нам привязался? — Неожиданно выступил вперёд коротышка Черномор, а его борода нервно извивалась, словно копируя его поганое настроение после затянувшейся попойки. — Действительно, прилип, сука, словно банный лист к жопе! — поддержал своего вчерашнего собутыльника дед Маркей. — Чего надо, винтокрылый ты наш? — Отдайте мне секрет Гнева Господня, и я уйду! — неожиданно заявил архангел, вновь опустившись на землю. — Чего?! — Я даже рот распахнул от удивления, потому что даже не рассматривал такой вариант. — И не будет никаких «покайтесь, грешники» и прочей левой лабуды на эту тему? — Нет! — громыхнул архангел, подойдя вплотную к энергетической стене и едва не уткнувшись в неё носом. — Просто отдай его, и вы меня больше не увидите! Все собравшиеся перед «границей» на мгновение замерли. И будто даже ветер притих, ожидая моего ответа. Вольга Богданович обменялся взглядом со мной, с дедом Маркеем, с Ваней, Глорией и Черномором, что невозмутимо стоялскрестив руки на груди, и оценивая сложившуюся ситуацию. И каждый из моих боевых товарищей едва заметно качнул головой (все, кроме отца Евлампия, в очередной раз впавшего в «божественный ступор») — отдавать секрет столь убийственного оружие в руки архангела было никак нельзя. Я не мог читать мысли в голове Михаила, но тоже понимал, что он обязательно обрушит всю мощь «Гнева» на Пескоройку, а такого удара она уже точно не переживёт, как и все мы. — Секрет «Гнева Господня»? — наконец процедил старый мертвец. — Ты серьёзно? Михаил не ответил, только его крылья напряглись, а взгляд стал ещё тяжелее. — А чего сам папка с тобой секретом не поделился? — ехидно процедил коротышка, демонстративно сплюнув себе под ноги. — Али не достоин? — Отдайте! «Гнев Господень» нельзя оставлять в руках смертных! — наконец произнес вестник. — Михаил? — внезапно раздался хриплый, но твёрдый голос отца Евлампия. Все обернулись к нему. Боевой священник-инквизитор стоял неподвижно, но его глаза, еще недавно остекленевшие в божественном ступоре, теперь горели яростным пониманием. — Ты кто угодно, но только не архангел Михаил! — обвиняюще выкрикнул он. Тишина натянулась, как струна перед разрывом. — Как это «не архангел»? — недоверчиво буркнул Черномор, его борода тоже тревожно дернулась. — Я же отлично чую его благостный дух… Да и Смерть в прошлый раз его Михаилом наз… — Я знаю! — резко перебил коротышку отец Евлампий, не отрывая взгляда от крылатой фигуры. — Михаил не стал бы требовать «Гнев Господень» — он и так им владеет! Настоящий архангел не стал бы анализировать магию — он сокрушил бы её Божественной Силой! — продолжал бросать обвинения в Михаила священник. С некоторыми из которых я бы не согласился, но пусть. — Архангел, к тому же целый архистратиг, не стал бы терпеть оскорблений — он бы просто испепелил наглеца! И самое главное! — Припечатал напоследок батюшка, вцепившись трясущимися руками в распятие. — Ты слишком много говоришь. Архангелы не спорят с проклятыми грешниками! Они их казнят, отправляя прямиком в ад! Архангел… (или кто?) замер. Его сверкающие доспехи вдруг показались тусклее, а в глазах мелькнуло что-то тёмное, хищное и явно не очень-то ангельское. Может быть, отец Евлампий прав? Просто все мы чего-то не доглядели? И даже Смерть… А вот монах-инквизитор сумел каким-то образом почуять подвох. Причем, я читал в его заполошных мыслях, что он и сам жутко боялся облажаться, обвинив настоящего Божьего вестника в его несуществующих грехах. — И еще… — Отец Евлампий решительно шагнул вперёд, к самой границе магического раздела, подняв перед собой наперстный крест в трясущихся руках. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! И от него отошла такая чудовищная волна Благодати, что нас с дедулей натурально едва не размазало, как жалких насекомых! Но, так как я всё еще пребывал в мыслях святого отца, то буквально на какие-то доли секунды сумел опередить убийственную волну Благодати, уловив намерения инквизитора. Влив в мышцы добрую порцию силы, я откинул мертвеца в сторону словно легкую тряпичную куклу. А следом ударом направленной воздушной волны сбил с ног Ваню, Глорию и Черномора — протащив их по пыльной земле до самого соснового бора, чтобы реально вывести их из-под удара священника. А вот деда Маркея я не трогал, ему только на пользу пойдет такой мощный поток Благодати. Крылатая фигура содрогнулась, будто её ударили тараном. И… рассмеялась. Этот смех был невыносим. Он не звучал, а впивался, как ржавые гвозди в барабанные перепонки. Ветер внезапно завыл, подхватывая этот демонический смех, и я вдруг понял — да как же мы не заметили раньше такой подставы? Его облик затрещал и покрылся трещинами, как на разбитом зеркале. Крылья почернели и обвисли, перья рассыпались в пепел, превратившись в изодранные перепонки тьмы. Прекрасное прежде лицо вытянулось, кожа покрылась чешуйчатыми пятнами, а глаза… глаза стали огромными, пустыми и выпуклыми, как у глубоководной рыбы. В один миг ослепительное сияние Божьего посланника сменилось черным, переливающимся дымом. Его доспехи рассыпались в прах, обнажая под ними совершенно другую фигуру — уродливо изломанную и отвратительную, с когтистыми перепончатыми ладонями и ступнями. — Вот те на! — подал голос мой мертвый дедуля. — Похоже, я тебя знаю… Ты — Раав, а никакой не архангел Михаил! Одно из чудовищ глубин Хаоса! — Это ничего не изменит! — прошипел Раав, облизывая длинным языком тонкие, как нитки, губы. — Вы всё равно отдадите мне «Гнев»! — Раав, — сказал я, шагнув вперёд, — ты хочешь «Гнев Господень»? Так давай, я тебе его покажу… [1] Проходческий щит — подвижная сборная металлическая конструкция, обеспечивающая безопасное проведение горной выработки и сооружение в ней постоянной крепи (обделки). Проходческий щит применяется при сооружении тоннелей различного назначения, при разработке месторождений полезных ископаемых подземным способом. Проходческий щит является элементом конструкции некоторых видов тоннелепроходческих комплексов (ТПК). Глава 2 Раав искривился в ухмылке, его чёрные перепончатые крылья распахнулись шире, отбрасывая на землю колеблющиеся тени. Воздух вокруг него гудел, будто наполненный роями невидимых насекомых. — Ты пожалеешь, ведьмак! — Он рассмеялся снова, и этот неприятный звук даже заставил ныть мои зубы. — Ты — просто щенок, играющий в магию. Ты даже не понимаешь, с какими силами ты связался! Я не ответил. Просто сжал кулаки и заставил полыхать тот самый огонь, что спал где-то в глубине моей души, за семью печатями страха и сомнений. А если сказать не так поэтично, а по-нашему, по-простому, то просто зачерпнул со всей дури силы из резерва Черномора, и попытался спроецировать совершенно без подготовки очешуенно сложную печать «Гнева». Архангел… нет, уже не архангел, а демон предвечного Хаоса Раав, внезапно замолчал. Его смех оборвался, как внезапно перерезанное горло. Пустые выпуклые глаза, прикрывшись шершавой непрозрачной пеленой, сузились до щелочек. Демон словно почувствовал, что я могу воспроизвести по памяти и запечатлеть в эфире этот непередаваемо сложный магический конструкт, поистине божественной сложности. Я еще не успел воплотить даже малой части «божественного гнева», набросав лишь основные элементы, как он уже отпрянул от разделительной черты. Отшатнулся, будто его ударили хлыстом. — Ты… — Его голос теперь звучал не как единый, а как сотня скрипучих шёпотов, сливающихся в жуткий хор. — Ты — не посмеешь! — Еще как посмею! — процедил я сквозь сжатые зубы, стараясь не потерять концентрацию. Раав замер, и его тело внезапно «растянулось» — как будто пространство вокруг него сжалось, а затем резко распрямилось. Его кожа начала пузыриться, чернеть, стекать вязкими каплями на обугленную траву. А из образовавшихся прорех проглянуло «нечто»… Не кости. Не плоть. Я даже сразу не смог подобрать этому название… Потому что это была пустота… Ничто… Тело демона пульсировало, искривлялось и ломалось, будто кто-то невидимый рвал его грязными пальцами. Поначалу я подумал, что этот так действует на него формируемая печать. Но нет — это отец Евлампий продолжал щедро поливать его Благодатью. Из-под лопнувшей оболочки вырвался холод — не просто мороз, а та пронзительная и бездонная стужа, что, наверное, живет между звездами. Воздух вокруг демона даже начал кристаллизоваться, покрывая его тело инеем, а в его глазах… В его глазах не было зрачков, только две бездонные черные пропасти, в которых шевелились какие-то горбатые тени. Перепончатые крылья Раава резко распахнулись, черный едкий дым (мне драло горло и щипало глаза даже за пределами защитного купола) заклубился вокруг его фигуры, и в следующее мгновение он рванул вверх, в свинцовое небо, словно стартующая ракета с Байконура. Небо «надломилось» — прямо над головой летящего демона возникла чернильная щель, как разорванный шов между мирами. Из неё хлынуло что-то тёмное и «живое» — не вещество, а та самая «пустота», заключенная и в его форму. Раав отступал, но он не просто бежал — он растворялся в этой 'пустоте, словно его пожирал сам ненасытный Хаос. Но его чудовищные метаморфозы меня не страшили. Страшно было другое — мир вокруг нас тоже «гнулся» и «стонал». Вековечные сосны скрючивались в болезненных позах, а их ветви превращались в сухие костлявые пальцы, пытающиеся кого-нибудь достать. Земля под ногами дыбилась, покрываясь язвами, из которых сочилась чёрная вязкая смола, разъедающая всё, до чего могла дотянуться. Даже сам воздух стал густым, как кисель, и каждый вдох обжигал лёгкие. — Вы… заплатите… за мой позор! — Голос демона, рухнувший с небес на землю, рассыпался на тысячи мерзких шёпотков. — Я возвращусь и… И тут «щель» сомкнулась, полностью поглотив его голос. И наступила блаженная тишина. — Сбежал, сучёнок, — хрипло фыркнул дед Маркей, вытирая со лба пот, катившийся крупными каплями. — Не дурак — понимает, что с Гневом шутки плохи… Да и Евлапич молодец! — Старикан одобрительно хлопнул священника по плечу. — Хоть и враждебный ты рабочему классу элемент — эксплуататор и кровопивец… — по привычке не удержался дед Маркей, но монах не обратил на это ровно никакого внимания. — Он ушел… но не навсегда, — прошептал отец Евлампий, крестя дрожащей рукой опустевшее небо, зарастившее разрыв пространства. — Он вернётся… Я усилием воли разметал недоделанную печать и разжал кулаки, сведенные судорогой. В ладонях отпечатались полумесяцы от ногтей. — Пусть возвращается, — сказал я тихо. — В следующий раз мы обязательно встретим его «с оркестром»! И тогда он у нас, падла, спляшет! И не маленьких лебедей, нет! Железное болеро! Краковяк вприсядку[1]! Только вот никто не засмеялся. Даже дед Маркей, любивший похохмить, да поерничать, молчал, провожая глазами последние клубы демонического дыма, растворяющиеся в небе, постепенно освобождающемся от магических туч. Воздух все еще пах горелой плотью, серой и, почему-то затхлой тиной. Трава под ногами все еще подозрительно шевелилась, будто что-то ползло под корнями, а тени казались слишком густыми, словно кто-то невидимый притаился в них, дыша холодом в спину. Но искажение пространства, вызванного улепётывающим во все лопатки демоном, постепенно сходило на нет, принимая привычный и «здоровый» вид. Вот же весёленькое выдалось утро! Хотя, и ночь была не менее зажигательной. И вчерашний день, и позавчерашний… Когда же всё это кончится? Похоже, что это мой личный крест. Чернильные тучи, наконец-то, рассеялись, и солнце, словно осторожный свидетель, выглянуло из-за серой пелены. Мы молча побрели назад к поместью — основательно потрепанные, но живые. А могло быть гораздо хуже. Даже мой мертвый, но обычно такой бодрый, дедуля, которому всё нипочём, шагал после этой схватки, понуро ковыряя посохом землю. — Ты это, Богданыч, — неподражаемый голос деда Маркея внезапно разорвал тягостное молчание, — веди в свой тайный погребок! Надо же нам нерву поправить, после такого… — Он пожевал губами, подбирая подходящее слово. — Непотребства! И ить попы-то, нам не врали — имеются черти! Как есть, имеются! Ты, звиняй, Евлампич, — толкнул он в бок локтем тучного инквизитора, — что я тебе не верил! Вона, как оно повернулось… — Выходит, что не врали, Онисимович! — Я кивнул, словно в подтверждение слов старика. Вижу, что мир для тебя стал куда больше, чем ты его себе представлял. Внутри у меня всё ещё горело — и не только от остатков адреналина, но еще и от глобальной прокачки энергии по моим все еще ущербным каналам. Хотя, после получения «философского камня», дело сдвинулось с мёртвой точки. Погребок встретил нас знакомым запахом сухого дерева, пыли и старого вина. Дед Маркей, не церемонясь, достал из пыльной паутины бутыль, налил себе, отцу Евлампию (который, к удивлению, не отказался), Ване, Черномору и мне. Мертвец вина не пил, а женщины после всего происходящего убежали в особняк — привести себя в порядок после этаких потрясений. Дед Маркей выпил залпом, крякнул и отер рукавом седую бородёнку. Дождался, пока все накатят выдержанного вина, и тут же налил по второй. И только после этого поинтересовался у мертвеца: — Богданыч, так чего это за чудо-юдо было? Ты ж, вроде, опознал его мерзкую лупоглазую харю? — Раав… — после небольшой паузы произнёс покойный дедуля. — Это не просто демон из падших ангелов, старик. Он старше. Гораздо старше… Я напрягся: ну, нахрена мне это очередное древнее дерьмо? А ведь его рано или поздно придётся зачищать! Похоже, что в последнее время я работаю грёбаным говночистом… Э-э-э, благородным Гераклом на Авгиевых конюшнях. Хотя суть от этого определения и не меняется. — Когда-то давно, еще до начала времен, — дедуля начал издалека, едва ли не «с начала начал», — Раав со своими братцами Левиафаном и Таннином резвились в безбрежном океане Вселенского Хаоса. Ни о какой упорядоченности мира, в итоге созданного Творцом, тогда и речи не шло. Это просто говорится, что вначале ничего не было — просто Пустота. Нет! Вначале был Хаос, нескончаемый, непознаваемый, безбрежный! Сколько это продолжалось, не знает никто — ведь и самого времени тогда не было. А затем пришел Создатель и укротил наших братцев, чтобы вырвать у Хаоса местечко и сотворить Упорядоченное. То есть тот мир, каким мы его знаем… Дед Маркей замер с поднятой рюмкой, его морщинистое лицо исказилось в гримасе то ли ужаса, то ли восхищения. Отец Евлампий перекрестился так быстро, что чуть не пролил вино. Даже Черномор, обычно невозмутимый, резко поднял голову, и его красные глаза вспыхнули в полумраке погребка. — Так… значит, этот Раав… — голос Ваньки дрогнул, рассуждать на такие сложные «богословские» темы он был не приучен. — Он один из тех… кто был «до»? Даже до сотворения мира? Дедуля кивнул, и его мёртвые губы растянулись в безрадостной усмешке: — Именно. Левиафан ныне спит в глубинах океана, Таннин скован цепями где-то в пустоте между мирами Хаоса и Упорядоченного… а Раав — Дерзкий, он всегда был хитрее своих тугоумных братцев. Он ускользнул. Спрятался. И, судя по всему, наконец-то дождался своего часа. Я сжал кулаки, чувствуя, как внутри меня клокочет не только энергия, но и праведная ярость: — И что, он решил, что сейчас — идеальный момент для возвращения? — Возможно, — дедуля бросил на меня тяжёлый взгляд. — Или… его позвали… Тишина повисла густая, как смола. Каждый погрузился в свои собственные мысли, понимая, что просто так это выродок Хаоса от нас не отстанет. Точнее — от меня, а уже через меня и все остальные члены моей команды и семьи находятся в опасности. Дед Маркей первым не выдержал этого затянувшегося молчания. — Бтг… — Прочистил горло старик. — Вот чёрт! — хрипло выругался он следом и налил себе третью. — Ну и чем же этот… эта отрыжка Хаоса опасен? — Тем, — ответил Вольга Богданович, — что он помнит вкус Хаоса, его свободу и непостоянство… И хочет его вернуть. Я почувствовал, как по спине пробежал ледяной холод: — То есть… он хочет разрушить наш мир? — Да, он хочет вновь растворить его в Хаосе… Отец Евлампий неожиданно резко встал, опрокинув стул: — Это ересь! Такого не может быть! — Может! — Голос дедули был спокоен, но в нём звучала непоколебимая уверенность. — Именно поэтому знания о его настоящей природе пытались стереть из всех хроник, из всех легенд. Даже в Библии его представили лишь как второсортного демона. Даже не князя ада, потому что даже память о нём опасна! — Вольга Богданович говорил медленно, будто взвешивая каждое слово. — Раав был не просто одним из чудовищ Хаоса — он был его «Гласом»… — И что это значит? — Я нервно сглотнул, чувствуя, как в груди что-то сжимается от этих слов. Но это были не мои переживания, а отголоски чувств первого всадника. То ли таким образом он хотел мне показать, что всё, что говорил дед, очень и очень важно. — Ты знаешь, кто такой Метатрон? — поинтересовался покойник. — Это, вроде, ангел такой… — Пожал я плечами. — Это архангел! — не выдержав, вмешался в наш разговор отец Евлампий. — Грешно, юноша, не знать таких вещей даже ведьмаку! Он — «Глас Божий» или «Писарь Божий», потому что только ему доверил Господь делать записи в «Книге Жизни». Он — ближайший посредник между Богом и человечеством! — А… понятно. Спасибо, батюшка, за науку! — поблагодарил я священника. — Так что там с Раавом? — Раав не просто существовал в Хаосе, как Левиафан или Таннин, — продолжил мертвец, — он… понимал его. Чувствовал. И говорил от его имени, как Метатрон от лица Создателя… Отец Евлампий побледнел, его пальцы судорожно сжали края рясы. — Это… богохульство! — в очередной раз проревел он. — Нет! — Дедуля покачал головой. — Это правда, инквизитор, хочешь ты её принимать, или нет! И она страшнее, чем ты думаешь. Видишь ли, Хаос — это не просто что-то неупорядоченное или зияющая изначальная бездна. Это не пустота и не случайность. Хаос, он… живёт. И у него есть воля. А Раав знал, как её услышать и воплотить… — И что же Хаос ему говорил? — Черномор впервые за вечер подал голос. Дедуля усмехнулся, но в его улыбке не было ни капли радости: — Что Хаосу не нравится, когда его запирают. Что он ненавидит границы и законы, что составляют первооснову Порядка. И он хочет… вернуться и вновь безраздельно царствовать. Тишина повисла тяжёлой пеленой. Вот этого нам только не хватало! Такая тварь будет куда как покруче гребаного фюрера со всем своим Рейхом! Этого безумца мы обломать сумеем, а вот Хаос… — Но самое страшное, — продолжал мертвец, что память о Рааве — это не просто знание. Это… приглашение. Если ты помнишь его, если ты говоришь о нём — ты открываешь ему «дверь». Даже на мгновение. И он может… услышать и прийти… Я почувствовал, как моя кожа покрылась мурашками: — Так он уже здесь! — Именно поэтому все, кто знал правду, старались стереть, либо предать забвению его имя. Не потому что он силён. А потому что он — «мост» между нашим миром и изначальным и предвечным Хаосом… — Постой, а ты сам откуда его знаешь? — поинтересовался я у мёртвого старика. — Как он выглядит и всё такое прочее? — Отсюда… — Неожиданно покойник вытащил «из воздуха» древний талмуд — толстенную такую книженцию в потёртом кожаном переплёте. Похоже, она у него хранилась «на слове», как и мои веда с летой. — Это семейная летопись рода Перовских с самого его основания. И вот… — Он положил книгу поверх стеллажа с пыльными бутылками и, немного полистав, раскрыл на нужной странице. — Похож? Не узнать крылатого лупоглазого демона с перепонками на лапах было просто невозможно — да, это был Раав, в его «человекоподобной» форме, если можно так выразиться. Там были еще рисунки демона в виде гигантского морского змея, но мне показалось, что он больше похож на монструозного длинного крокодила с коротенькими лапками. — В своё время этот выкидыш Бездны пытался заручиться поддержкой Ящера, а затем и нашего прародителя, чтобы разрушить Упорядоченное во славу Хаоса. Но никто из них не пошёл у него на поводу. Дураков нет! Потом он долгое время мутил воду в аду, искушая его повелителя — Люцифера… Но даже Падший, бросивший вызов самому Создателю, не купился на его посулы — ведь Хаос, это даже не ад! Хаос куда страшнее! Отец Евлампий перекрестился: — Если всё, что ты рассказал, мертвец, правда… Упаси, Господи, наши души от его происков… — Кстати, насчет души можешь не переживать, — «успокоил» священника дедуля, — она ему не нужна. — Раав питается не душами. Он пожирает саму структуру мира. Там, где он проходит, реальность рвётся и расползается, как гнилая тряпка. Да вы и сами всё видели. И если он вернётся… — А он вернётся… — тихо произнёс отец Евлампий. — Такие дьявольские твари не уходят просто так! Дед Маркей усмехнулся — резко, без юмора: — А он-то, выходит, к твоему дьяволу никакого отношения не имеет, батюшка, раз он древнее самого Сатаны. — Не богохульствуй, старый! — в очередной раз предостерёг батюшка. Я вздохнул и поднялся на ноги, решив подытожить: — Ладно. Значит, теперь у нас появился новый пунктик в списке «древнего дерьма», которое обязательно нужно «зачистить»… Ну, или хотя бы послать по известному адресу, чтобы он оттуда подольше не вылезал. Ваня неуверенно поднял на меня глаза: — А ты уверен, что мы… мы сможем его «зачистить»? Я криво ухмыльнулся: — Но послать-то сумеем, раз мои предки его уже «посылали». И в этот момент я понял: это еще не конец — жизнь прекрасна! Только надо очистить и защитить её от всякого мусора, мешающего нам ей наслаждаться… [1] Цитата из к/ф «Калина красная». 1973 г. Сц. и реж. Василий Шукшин. Глава 3 В общем, посидев еще чуть-чуть в винном погребке, мы немного сняли стресс и решили не продолжать пьянку — впереди нас ждал очередной насыщенный день. Я надеялся, хотя бы он не принесёт столько сюрпризов, как все предыдущие. Хотя, если учитывать нападение Раава, уже можно ставить «галочку» — норма приключений на сегодняшний день выполнена и даже перевыполнена. Но едва выйдя во двор, мы застали там обеспокоенного лешего, которого Пескоройка пропустила под защитный купол. Видимо, таково было на этот счет распоряжение Вольги Богдановича, ведь он вел с ним какие-то исследования его врождённых способностей лесного владыки. И, как всем нам было известно, одним из результатов такой совместной работы являлась продвинутая версия чудесной лесной тропинки, по которой мы сюда и добрались. Результат их сотрудничества, не без некоторых побочных эффектов, был просто поразительным! Теперь с помощью этой тропки можно было без всяких «перебежек» по полям, попасть сразу из начальной точки в конечную, если там присутствовал какой-нибудь лесной массив. Именно с помощью этого доработанного лесного чародейства я собирался добраться до секретной базы НКВД в Подмосковье, где на данный момент находились остальные члены команды моего нового ведомства силовиков. Можно было, конечно, и сразу в Москву отправиться — там всяких парков и прочих садов тоже хватает. Но я решил, что появляться среди массы народа, такое себе решение. Я уж лучше потихоньку в глухом Подмосковье появлюсь, а уж затем и в Кремль. — Здрав будь, дедко Большак! — поприветствовал я лесного владыку, подходя поближе. — И тебе не хворать, товарищ мой Чума! — ответно произнес леший, пребывающий в привычном виде небольшого сухонького старичка со слегка отдающей зеленцой длинной седой бородой и кривым сучковатым посохом в руке. А затем, явно не сдерживая эмоций, мы с лешим крепко обнялись. Ведь на сегодняшний день нас связывало очень многое: и помогали друг другу, не щадя живота своего, и жизнь спасали неоднократно. Так что дать волю чувствам было просто необходимо. — Хвала Создателю, что с вами всё в порядке! — облегчённо выдохнул лесной хозяин, когда мы наконец перевели дух. — Я и не знал, что подумать, когда странные вещи в моём лесу твориться начали… — нахмурившись произнёс он. — Это какие, дедко Большак? — прищурившись, поинтересовался я, отметив, что новое место жительства он уже называет «своим лесом». Значит, прижился здесь, и это здорово! Леший нервно провёл рукой по бороде, и в его глазах вспыхнули тревожные искорки. — Неладно стало с утра в лесу, товарищ мой Чума! — сурово произнёс лесной повелитель. — Я почувствовал, как дрожит под ногами земля… А деревья и травы шептали мне о беде, пришедшей в ваш дом… Я знал, что ты и твои товарищи в опасности, но не смог вовремя прийти вам на помощь… Прости, товарищ мой Чума… — Леший сгорбился, словно под тяжестью невидимой ноши. — Не переживай ты так, дедко Большак! — Я вновь обнял худенького и маленького старичка, в образе которого пребывал лесной владыка и легонько встряхнул. — С нами всё в порядке! А вот что у тебя случилось? — Лес на границе с усадьбой… Он словно «заболел»… Исказился… И не пропустил меня к вам! — Леший разгневанно ударил посохом о землю, и в ответ где-то вдали прогрохотал странный гул, будто лес откликнулся на его ярость. — Что-то стояло между мной и вами… Словно стена из Тьмы… Нет, это была не Тьма… Хотя и очень похожа… Словно чуждая сила… Чуждая всему, даже самой жизни… — немного не связно пытался пояснить леший. Оно и понятно, он, похоже, не имел понятия ни о Рааве, ни о силе Хаоса, с которой никогда, похоже, не сталкивался. — А вокруг бушевала настоящая буря, — не останавливался леший, — деревья, которые я пытался призвать на помощь, гнулись и уродовались под напором этой неведомой стихии. И я чувствовал, как моя сила, обычно такая надежная, рассыпается, как сухие листья под ногами… Я ощутил холодный ком в груди, вспомнив, как исказилось само пространство во время нашего противостояния с демоном. Если даже лесной владыка не мог пробиться к нам — значит, искажение пространства, устроенное Раавом, куда опаснее, чем я думал. — Я рвался к вам, но… — Лесной владыка замолчал, и в его глазах отразилась беспомощность. — Ты и так сделал всё, что мог, — твёрдо сказал я, кладя руку на его плечо. — Спасибо, друг, что поспешил к нам на помощь! Леший резко поднял голову, и в его взгляде загорелся знакомый огонь решимости. И в тот же миг верхушки сосен в бору поместья закачались от порыва ветра — будто сама природа поддержала лесного хозяина. — Ну, я, наверное, пойду?.. — произнёс дедко Большак. — Вам сейчас не до меня… — Это еще почему? — проскрипел Вольга Богданович. — Будем мы еще из-за какого-то ублюдочного выродка Бездны откладывать жутко интересные опыты! — Он обнял лешего за плечи, и потащил в сторону кладбища. — Я, кстати, успел собрать немного той субстанции, что вылилась из прорехи в пространстве… Можно попробовать найти «противоядие» для твоего леса… — Кстати, — леший обернулся, — вчера наши воины прогнали заморских супостатов из этих мест! — Что? — Я поначалу не понял, о чём это он. Было странно слышать из уст лесной нечисти «наши воины». И только чуть позже до меня дошло, что территория Пескоройки и прилегающих лесов перестала находиться в оккупации, и вновь перешла под контроль СССР. Наши войска, наконец-то, погнали фрицев и в хвост, и в гриву! И наша окончательная победа уже не за горами! — Наши пошли в наступление! — радостно завопил Ваня, быстрее меня сообразив, что означают слова лешего. — Мы уже не за линией фронта! Ура! — Ура-а-а!!! — подхватили его радостный клич дед Маркей с отцом Евлампием. Старикан даже запустил в воздух свой неизменный картуз с треснувшим козырьком, с которым не расставался со времен Первой мировой. И как он умудрился его не потерять за всё время наших приключений — ума не приложу? Похоже, это у него уже вошло в привычку — воюет дед почти всю свою сознательную жизнь: империалистическая, революция и гражданская, защищал КВЖД в Харбине[1] и на Халкин-Голе отметиться успел. И всё это, несмотря на солидный возраст! Жалел только старый снайпер, что в Испании побывать не довелось, так ему хотелось помочь нашим зарубежным товарищам-коммунистам. Он даже частенько напевал себе под нос строчки из известной песни: Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Прощайте, родные! Прощайте, семья! 'Гренада, Гренада, Гренада моя![2] После этого радостного сообщения я сразу подумал о томящихся в безвестности руководителях страны касательно нашей дальнейшей судьбы. Я так думаю, что известия о подбитом самолёте, в котором мы с Ваней отправились на задание, уже давно достигли Ставки. А сообщить о том, что мы живы-здоровы, никакой возможности не было. Нужно было срочно выдвигаться назад, в Москву, что я и планировал сделать прямо сегодня, воспользовавшись совместно доработанной мертвецом и лешим чудесной тропой. Тянуть с этим я не видел смысла. К тому же, с помощью лесного чародейства этот переход должен был занять сущие часы. Вернуться назад я планировал в «усеченном составе» — вместе с Ваней, Черномором и отцом Евлампием, оставив женщин — Глашу, Акулину и Глорию, а также старого снайпера деда Маркея в Пескоройке. Своими женщинами я не хотел рисковать, даже ведьмой. А дед Маркей всё-таки стар и его снайперское умение против магических тварей не срабатывает. За ними я рассчитывал вернуться позже (пусть отдохнут как следует), использовав обычный «человеческий» способ передвижения — самолет, поезд или автомобиль, раз уж эту территорию уже освободили наши войска. Все-таки у доработанной Вольгой Богдановичем тропы лешего имелись своеобразные «побочные эффекты» — очень и очень опасные, как нам уже удалось в этом убедиться. К тому же, я был уверен, что в Пескоройке Глаше и Акулине ничего не угрожает, и Вольга Богданович с помощью эгрегора моих ушедших не до конца с этого света родственничков сумеет отбиться от любой напасти. А передо мной на первом плане сейчас стояла безопасность моих любимых, а особенно беременной Глаши. Да и Раав, если эта тварь надумает проявится вновь, открыл охоту именно на меня, верее, на имеющийся в моём арсенале «Гнев Господень». Поэтому, своим уходом я вызову «огонь» демона на себя. И еще, я был уверен, Глаша с Акулиной не будут просиживать дни напролёт, сложив руки, а изобретут с моим мертвым дедулей в его супер продвинутой магической лаборатории еще что-нибудь полезное. Или доработают «философский камень» до нужной кондиции. Мне бы он сейчас, ох, как пригодился. Надо будет, кстати, и имеющейся версией запастись. Пусть и ненадолго, но мои меридианы она в норму приводит. Вот, вроде бы, и все задачи на сегодня. Осталось собраться, проститься со всеми, и в путь. Надо наших товарищей в Ставке успокоить, а то они и не знают, что и думать на наш с Ваней счёт. Сказано — сделано: когда солнце перевалило зенит, мы с моей командой уже стояли на границе лесного массива, окружающего Пескоройку. Не буду рассказывать о подготовке к походу, о прощании с дорогими мне людьми — не люблю я этого. Долгие проводы — лишние слёзы… В общем, вышли — уже хорошо. Особо и вещей с собой не тащили, по моим прикидкам до базы в Подмосковье мы должны были добраться до темноты. Солнце продолжило медленно клониться к закату, окрашивая верхушки деревьев в багрянец, когда мы ступили на волшебную тропу. Воздух здесь был гуще, чем на открытом пространстве, словно пропитан древней магией. А под ногами шелестели не просто сухие опавшие листья, а шёпот прошлого — отголоски тысяч шагов, когда-то оставленных в этом растительном массиве лесными духами, путниками и тварями, которых лучше не встречать. Вольга Богданович, стоя на границе, кивнул нам в напутствие: — Идите быстро, не сворачивайте и не останавливайтесь надолго без особой на то причины! Тропа сегодня спокойна… но помните — она «живая». И это, старайтесь не слишком магичить на тропе — она нестабильна. Может, и фортель какой выкинуть… Первые полчаса прошли без происшествий. Леший не зря называл эту дорогу «чудесной» — пространство вокруг нас словно «сжималось», заметно сокращая расстояние. Казалось, сделаешь шаг, а лес вокруг уже другой: то гуще, то реже, то еловый-сосновый-смешанный. То он внезапно пропадает, сменяясь заросшими разнотравьем полянами. Но затем Ваня, шедший впереди, резко остановился. — Слышите? — прошептал он, предупредительно подняв руку. — Словно нашептывает кто… Внезапно перед нами выросла стена тумана, принесённого резким холодным ветром, густого, словно молоко. Из него проступили силуэты — люди в рваной военной форме, с пустыми бельмастыми глазами. Солдаты вермахта. Те, кого мы все когда-то отправили прямиком в ад. Но сейчас они восстали из мёртвых по какой-то неведомой мне причине… Один из призраков шагнул вперёд — и я узнал его. Тот солдат, в Тарасовке, первым склеивший ласты от моего заклинания «кровавой дрисни». Его синие раздутые губы на поеденном разложением лице с трудом шевельнулись: — Ты следующий… — Не останавливаться! — жёстко распорядился я. — Именно об этом и предупреждал Вольга Богданович. Они не смогут ступить на тропу! — И не смотрите им в глаза! — предупредил отец Евлампий, крепче сжимая крест. — Это неупокоенные души — они могут утянуть вас за собой! Где-то в глубине чащи что-то громко завыло, словно какая-то огромная тварь мучилась в приступе ненасытного голода. Земля под ногами дрогнула, будто что-то огромное потянулось к нам из адовых глубин. Ветер донёс запах прелой листвы, железа и крови. — Прибавить шаг! — рявкнул я, подавая пример. Мы бросились вперёд, пока неупокоенные мертвецы, так и не сумевшие ступить на тропу, пытались ухватить нас своими судорожно скрюченными руками за одежду. Фашисты-призраки продолжали скользить за нами по краю тропы, их обветшалые сапоги не оставляли следов на земле, а пустые глазницы следили за каждым нашим движением. Холодный ветер свистел между их рядов, шелестя потрёпанными и окровавленными обрывками мундиров. — Они держатся только на границе тропы! — крикнул Ваня, едва не споткнувшись о вылезший из земли корень. — Но если мы замедлимся, они смогут до нас дотянуться! Его слова прервал новый звук — громкий хруст веток где-то справа. Из-за деревьев выползли еще фигуры, но уже не люди. Существа с неестественно вытянутыми конечностями, с кожей, покрытой серой плесенью, словно слизью болотной трясины. Их рты были слишком широкими и полными мелких острых зубов. — Лесные шишиги! — с ненавистью прошептал отец Евлампий, осеняя себя крестом. Инквизитор знал толк во всевозможной нечисти, с которой ему уже приходилось сталкиваться. — Они чуют наш страх! Один из уродцев резко метнулся к тропе, но едва коснулся ее края, как зашипел и отпрянул, словно обжегшись. На его лапе остался дымящийся след. — Тропа сдержит их… но не уверен, что это надолго, — сказал я, чувствуя, как холодный пот заливает моё лицо. — А может, пусть батюшка по ним своей Благодатью пройдётся? — неожиданно предложил Черномор. — Не вздумай! — резко среагировал я. — Если тропа «свернётся», нас прямиков в их лапы выбросит! Внезапно земля заколебалась сильнее, разверзнув перед нами большую трещину, бегущую вдоль самой границы тропы. Нас обдало смрадом гниения, а потом из неё вылезли костлявые руки, обвитые колючей лозой. — Бежим! — проревел я, пропуская вперед священника и карлу — в беге они у нас самое слабое звено. Мы рванули вперед, спотыкаясь, но не останавливаясь. Воздух вокруг сгустился, сердце колотилось в груди с такой силой, что казалось, вот-вот разорвёт рёбра. Мы бежали, не оглядываясь, но топот бегущих тварей преследовал нас — то сливаясь с шорохом листьев под ногами, то нарастая. Тропа внезапно повернула влево, и перед нами открылся узкий мост, перекинутый через глубокий овраг. Деревянные доски, потрескавшиеся от времени, скрипели под ногами, а внизу, в темноте, что-то шевелилось — что-то большое, покрытое чешуёй, с желтоватыми, мерцающими, как болотные огни, глазами. — Не смотрите вниз! — громыхнул бегущий впереди инквизитор. — Это… Я не успел расслышать, кого он назвал, да и запоздало предупреждение. Мой взгляд скользнул вниз, и я увидел очередных чудовищ, словно порожденных какой-то больной фантазией. Гибкие, словно змеи, твари ползли вверх по стенам оврага, цепляясь когтями за корни деревьев. Их рты, неестественно широкие, растянулись в предвкушении добычи, а в глазах плясали отражения огней, которых не было. — Бегите! — продолжал реветь батюшка, добавляя нам прыти. Последние метры моста мы преодолели в прыжке, едва не падая друг на друга. За спиной раздался треск — одна из досок рухнула в пропасть, и тотчас же оттуда донёсся жуткий, влажный хруст, будто что-то огромное пережёвывало-перемололо её словно гигантская мясорубка. Но у нас не было времени думать об этом. Тропа сузилась до такой степени, что приходилось идти гуськом, едва прижимаясь к стволам деревьев. Воздух стал густым, как сироп, и каждый вдох обжигал лёгкие. Я повернулся — позади уже не было ни тумана, ни призраков, ни шишиг, ни рук, ни чудовищ из-под моста. Да и сам мост словно корова языком слизала. — Что это чёртова хрень? — неожиданно воскликнул Иван, резко замахав руками, словно пытаясь что-то с себя сбросить. Я понял, что он имел в виду, только когда сам почувствовал — липкая «паутина», невидимая обычному глазу, но хорошо ощутимая кожей. Она оседала на лицо, руки, запутывалась в волосах, прилипая к коже так, что не отодрать. — Похоже… это паутина дзёро-гумо[3]… — хрипло произнёс отец Евлампий, тяжело дыша. — Если мы… в нее вляпаемся — нам конец… [1] Советско-китайский военный конфликт (1929): при царской России КВЖД был важным стратегическим объектом Дальнего Востока, упрощал развитие диких территорий и был в совместном управлении Китая и России. В 1929 году китайцы решили, что самое время у ослабленного СССР железную дорогу и прилегающие территории отобрать. Однако превосходящая в 5 раз по численности группировка китайцев была разгромлена под Харбином и в Маньчжурии. [2] Гренада. Стихи- М. Светлов, музыка — В. Берковский https://www.youtube.com/watch?v=yA2KCuc1EHE [3] Кумо ( яп. ) — паук-оборотень в японской и китайской мифологии. Кумо становится пауком, прожив более 400 лет. Для пауков-оборотней в сугубо женском варианте есть специальное имя дзёро-гумо. Глава 4 — Если мы… в неё вляпаемся — нам конец… — произнёс священник. Но, как обычно, запоздал с предупреждением — мы уже в неё вляпались! Но винить его тоже было не в чем — он (да и все остальные тоже) не видел этой паутины. А я её смог рассмотреть, только переключившись на магическое зрение. Каждый из нас уже умудрился намотать на себя достаточно этой липкой магической дряни, плотно перегородившей нашу тропу на манер паучьих сетей. И мы основательно в них завязли. — Да что это за тварь такая — дзёро-гумо? — прошипел коротышка, пытаясь выжечь эту паутину магическим огнем. Но у него ничего не выходило — огонь не вспыхивал, словно энергия конструкта не успевала воплотиться в заклинании, а улетала чёрте куда. — У нас эти дьявольские отродия практически не водятся, — устав биться в паучьих сетях, ответил батюшка, тяжело дыша. — А вот в Японии утверждают, что, если паук проживёт четыре столетия, он обретает разум, а вместе с ним — власть менять облик. Так рождается «кумо» — существо, в котором сплетаются человеческая хитрость и безжалостность хищника… Пока Ваня и Черномор продолжали сражаться с невидимой им сетью, инквизитор поведал следующее: — Днём они могут быть прекрасны: томные женщины с мраморной кожей и взглядом, в котором таится холодная луна. Их пальцы нежны, как шёлк, но когти — острее ножа. Они шепчут сладкие слова, маня в чащу, где уже соткана паутина. Но ночью… ночью они сбрасывают маску. Тела их вытягиваются, превращаясь в чудовищных пауков — чёрных, словно сама тьма, с глазами, горящими, как угли. Их лапы оставляют на камнях царапины, а изо рта стекает яд, растворяющий плоть… — Тля! Ну, почему именно сейчас-то? — неизвестно кому решил «пожаловаться» Чумаков, а отец Евлампий меж тем продолжил: — Тех же, кто предпочитает облик совсем уж юных дев, японцы называют «дзёро-гумо». Они носят тёмные кимоно расшитые золотыми паутинками, и улыбаются так, что сердце замирает. Даже их красота — медленный яд. Именно их липкие сети абсолютно невидимы, и их не берет никакая магия. Поэтому они так любят пробавляться всевозможными колдунами и ведьмами. От этого их сила неимоверно возрастает. Они редки. Но, если однажды в сумерках вы встретите девушку с глазами, в которых мерцает алый огонь — бегите. Потому что пауки никогда не отпускают свою добычу. — Постой, а твоя Благодать? — спросил Иван. — Тоже мимо? Ведь в Японии, вроде бы, вера «не наша»… Не православная… — А какая разница? — пожал плечами инквизитор. — Творец для всех един, хоть они, японцы, и не хотят этого признавать[1]… «Прекрасной» хозяйки всего этого «богатства» поблизости не было, и у нас еще оставался шанс выбраться из всего этого дерьма без особого ущерба. Я мгновенно запустил свою поисковую сеть, чтобы определить, насколько далеко отсюда находится тварь, поймавшая нас в свои сети. Ответ пришёл почти сразу — «паучиха» была близко. Слишком близко. Моя магическая сеть зафиксировала её присутствие где-то в кронах деревьев, прямо над нами. Только сейчас я осознал, что воздух не просто густой — он напряжённый, словно перед грозой, и едва не искрит от разлитой в нем силы. И в этой тишине, прерываемой лишь тяжёлым дыханием отца Евлампия, раздался звонкий щелчок, словно переломилась сухая ветка. Он был тонкий, едва уловимый, но от этого ещё более жуткий. — Она здесь, — прошептал я, резко поднимая голову. Ветви над нами дрогнули, будто от внезапного порыва ветра, которого не было. Что-то огромное и тёмное мелькнуло между листьями — слишком быстро, чтобы разглядеть. Но я почувствовал на себе (да и на всех нас) её взгляд — голодный и острый, будто её зубы уже попробовали на прочность мою кожу. Мышцы шеи напряглись до спазма, когда я вглядывался в темноту, задрав голову. — Ваня, не двигайся! — резко крикнул я, но было уже поздно. Иван резко дёрнулся, мускулы его спины и плеч напряглись, как тетива лука, всё ещё пытаясь сорвать с себя невидимые нити. Кожа на его руках покраснела, а на лбу выступили мелкие капли пота. И в этот момент всё изменилось: паутина, прежде лишь липкая, неожиданно «ожила». Она сжалась, как затягивающиеся путы, впиваясь в кожу, волосы, одежду. Каждая нить вгрызалась в плоть, словно тысячи микроскопических крючков, разрывая одежду и оставляя на коже тонкие кровавые полосы. И она притягивала нас друг к другу — будто запутавшихся мух. — Вот дерьмо! — зарычал Черномор, впервые за всё путешествие выглядя по-настоящему напуганным. Он даже попытался перекусить прочные нити, стиснул зубы до скрипа так, что скулы выступили резкими углами. Но у него ничего не вышло. Моё собственное дыхание участилось, сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из грудной клетки. А потом… Потом она спустилась. Сначала — длинные, тонкие, почти изящные ноги. Чёрные, словно отполированный обсидиан, с едва заметными золотистыми прожилками. Каждый сегмент её конечностей покрыт мельчайшими шипами, а между ними — пучки липких волосков, шевелящихся, будто живые. Потом — брюшко, огромное, матовое, переливающееся тёмно-багровыми оттенками. Когда она двигалась, под хитиновым покровом просвечивали пульсирующие «сосуды», наполненные густой чёрной жидкостью непонятного предназначения. И наконец… Лицо. Оно было человеческим. Совершенно юным, как и рассказывал инквизитор, с гладкой фарфоровой кожей, пухлыми алыми губами и огромными глазами, в которых плясали отсветы адского пламени. Но когда она улыбнулась, я увидел нечто, что заставило мой желудок сжаться в холодный комок — уголки её рта неестественно растянулись, обнажая не только ряд мелких острых зубов, но и вторую пару челюстей, спрятанных глубже. Они раздвинулись, как лезвия ножниц, и между ними сочилась капля прозрачного яда. Запах… Он ударил в нос — сладковато-гнилостный, с примесью мёда и разлагающейся плоти. Можно было одновременно им наслаждаться и блевать от отвращения. Как на свет могла появиться такая одновременно прекрасная и отвратительная тварь? — Какие сегодня вкусные гости… — прошептала она, и её голос был похож на шипение шёлка, смешанное с щелчками мандибул. — Я чувствую струящуюся силу… Много, очень много силы. Настоящий пир! Теперь мне надолго хватит этих запасов… Я почувствовал, как слюна во рту стала вязкой, а язык будто прилип к нёбу. Отец Евлампий закрыл глаза, быстро шевеля губами в молитве, а я понял одну простую вещь — поздняк метаться, бежать уже некуда! Поэтому о сохранности волшебной тропы теперь можно не переживать. А если все те утырки, преследующие нас по пятам, знали о наличии у них на пути подобной твари… Становится ясно, почему нас никто больше не преследовал — кишка у них тонка! Никто не хочет стать пищей для этой грёбаной паучихи. — Батюшка, — прошептал я на ухо священнику, благо мы теперь находились рядом, связанные паутиной чуть не в одну кучу. — Долби, если что, эту тварь своей Благодатью — нам терять уже нечего. Отец Евлампий молчаливо кивнул, а тварь тем временем медленно обошла нас, словно оценивая свою добычу. Её движения были плавными, почти гипнотическими — каждый шаг отдавался тихим шелестом хитиновых пластин. Её педипальпы[2] (слишком длинные, слишком гибкие) скользнули по моей щеке, оставляя за собой липкий, холодный след. — Ты… — Её дыхание, пахнущее мёдом и тленом, заставило меня содрогнуться в рвотном приступе, — Ты особенно аппетитный… Не знаю отчего, но мне кажется, что в тебе есть какая-то весьма приятная «начинка» — деликатес… Черномор рывком дёрнулся в паутине, но нити лишь глубже впились в его кожу, лишая даже тех крох подвижности, котрые у него еще оставались. Ваня уже давно не дёргался, только мы с батюшкой еще могли кое-как двигаться. Но путы с каждой минутой затягивались всё сильнее. Отец Евлампий внезапно прервал молитву и резко поднял голову: — Не трогай его! — Голос священника дрожал, но было в нём было что-то… странное. Не страх, а скорее предостережение. Паучиха замерла, а затем презрительно рассмеялась — звуком, похожим на треск ломающихся сухих веток. — А этот толстяк потешный! — Её голова наклонилась под невероятным углом, разглядывая батюшку. — Много мяса… Больше, чем у остальных… Пожалуй, я съем его первым. А тебя оставлю на сладенькое, красавчик! — Произнесла она, смещаясь к инквизитору. Одна из её педипальп протянулась к отцу Евлампию, но в тот же миг из-под рясы инквизитора блеснул его серебряный крест, треснувший еще при противостоянии с Раавом. Пробив острой заусеницей волосатый хитин, он вошел в её плоть, и чёрная жидкость брызнула на землю. Паучиха слегка вздрогнула всем телом. — Ах… — Её голос стал сладким, почти ласковым. — Так ты ещё и кусаешься? Так даже интереснее… — В следующий момент её челюсти раскрылись еще шире, и я увидел, как её горло пульсирует, готовясь к трапезе. Похоже, что серебро, на которое делал ставку священник, никакого особого эффекта на эту тварь не возымело. Надо было срочно переходить к тяжёлой артиллерии — Благодати, но отец Евлампий отчего-то тянул с её применением. И тут до меня начало доходить почему он медлит — ведь мы все находились рядом с ним, можно сказать, плечом к плечу. И, применив свою божественную ачивку, вместе с паучихой он размажет в сопли и нас! И он, похоже, это прекрасно понимал, сообразив куда быстрее меня. Отец Евлампий с хрустом сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а затем выдернул крест их ноги демона. Его глаза метались между мной, Ваней и Черномором — понимание, что он стоит перед выбором: нашей смерти от чудовища или смерть от его священной Благодати. — Господи, прости мя грешного… — прошептал он, и в его голосе была не мольба о прощении, а, скорее прощание с жизнью. Что задумал священник, я не понимал. А паучиха уже наклонилась ближе, её большие глаза отражали наши искажённые страхом лица, но центральное место занимало лицо батюшки, в котором светилась какая-то решительная отрешённость. Тварь распахнула свою «сложносоставную» пасть так широко, что вполне могла откусить монаху голову. А вот священник, похоже, именно этого и дожидался, метнув паучихе в пасть треснувшее распятие, которое продолжал держать в руке. Не знаю, как ему удалось стянуть его с шеи, но у него всё отлично получилось. И направленный в цель недрогнувшей рукой, он влетел точно в раззявленную пасть монстра. Еще в полёте крест полыхнул непереносимо белым светом, ярким, как вспышка молнии. Поначалу я подумал, что батюшка крестом лишь отвлекал внимание паучихи, а следом шандарахнул Благодатью. И ожидал, что мы все сейчас сгорим в его священном пламени. Но нет — задумка священника была совершенно в другом — он просто «зарядил» крест Божественной силой и забросил его в распахнутую пасть восьминогого монстра. Паучиха взвыла и отпрыгнула назад, будто её обожгли. Её плоть почернела и потрескались, как сухая глина, в тех местах, куда попало сияние или которых коснулся крест. Но символ веры, тем не менее, со свистом вошел в её пасть и исчез в чудовищной глотке. Паучиха внезапно дернулась всем телом, будто её ударило током. Её хитиновые пластины затрещали, а изо рта вырвался пронзительный визг. Она отпрянула, отлетев на несколько шагов, и впервые за всё это время в её движениях появилась… неуверенность. — Что… что это?! — Впервые с той минуты, как мы оказались в её логове, в её голосе слышался настоящий испуг. Отец Евлампий стоял, тяжело дыша, а я читал в его голове, как он в это время истово молит Господа, чтобы тот помог ему в праведной битве. И, похоже, что Бог его услышал. Чертова тварь совсем забыла о нас. Поначалу она попыталась отрыгнуть проглоченный крест, но из её глотки на землю исторглась только черная жижа, да пошел слабый дымок. Паучиха зарычала, но рванулась не на нас, а прочь — в тень, подальше от света. Её ноги скользили по земле и разъезжались в стороны, будто она вдруг потеряла равновесие. Она пронзительно зашипела, её тело внезапно напряглось, а брюшко вздулось. Я с удивлением заметил свет, пробивающийся сквозь хитиновые пластины. Похоже, что крест, напитанный Благодатью, продолжал «творить чудеса» в брюхе восьминого чудовища. Паучиха завизжала еще громче, у меня даже зазвенело в ушах — как бы перепонки не лопнули. А её тело дрогнуло — паучиху реально так заколбасило. Свет изнутри её брюха становился всё ярче, пробиваясь сквозь трещины в хитине. Казалось, её распирает невыносимый жар Божественного света — того самого, что и должен сжигать всякую нечисть. — Не может быть… — прошептал Ваня, заворожённо глядя на бьющегося в судорогах монстра. — Неужели удалось?.. Тварь скрючилась, её лапы судорожно цеплялись за землю, но тело уже не слушалось. Внезапно раздался глухой хруст — будто ломаются кости, только страшнее, звонче, влажнее. И потом… БА-БАХ! — Её брюхо взорвалось. Этот звук целительным бальзамом прошёлся по моим психологическим ранам. Я едва успел зажмуриться — ослепительная вспышка на мгновение выжгла сетчатку. Разорванные клочья хитиновой брони и липкой плоти разлетелись по округе, ударив в стволы деревьев и осев на ветках и кустах чёрными дымящимися кусками. Только черная жижа полновесными каплями стекала на пыльную землю. Кап! Кап! Кап! Разбавляла эта мерная капель установившуюся тишину, да еще тяжёлое дыхание отца Евлампия и прерывистый стук моего сердца. — Свят… свят… свят… — Крестился священник, глядя на то, что осталось от грёбаной паучихи. Ваня стоял бледный, с широко раскрытыми глазами: — Это… это конец? — Похоже… что нет… — покачал я головой, ощущая своими обостренными чувствами, что с тварью еще не покончено. И словно в подтверждение моих слов из тени, среди клубов дыма, медленно выполз «остаток» чудовища. Половина брюха отсутствовала, ноги — обгорелые обрубки. Но она продолжала жить и смотрела на нас с ненавистью. — Вы… — Её голос был хриплым, словно пробивался сквозь обожженное горло (хотя так оно и было). — Сдохните… Тварина шагнула вперед на подгибающихся остатках ног, не замечая, как из её развороченного брюха бегут яркие искры, пожирая прямо на наших глазах, то, что еще от неё оставалось. С каждым мгновением он неё оставалось все меньше и меньше. Последний щелчок уродливых жвал так и не сумел отхватить от нас ни кусочка. Паучиха сгорела. Полностью. Дотла. Мы стояли, окружённые гарью и пеплом, но главное — живые. Ваня первым нарушил тишину: — А крест ваш, батюшка, действительно животворящий… Спасибо! Священник медленно опустил взгляд на «осиротевшую» грудь, по привычке ища крест рукой. — Не меня благодари… — Голос его дрогнул. — И не крест… А Господа нашего! — Ну… спасибо ему… — как-то нерешительно произнес Чумаков. — Если он нас спас… значит, хорошо своё дело знает… На эти слова священник лишь снисходительно улыбнулся. Он и не рассчитывал услышать даже такие слова от убежденного безбожника-атеиста. Но лёд, как говорится, тронулся, господа присяжные заседатели! Лёд тронулся! Окружающий нас мир — изменился. И в ближайшее время изменится еще сильнее. Я почувствовал, как мою кожу обожгло словно электрическим разрядом. Паутина вокруг нас, наконец-то ставшая видимой, начала тлеть, распадаясь хлопьями пепла. За несколько секунд от неё практически ничего не осталось. А в освобожденном теле поселилось ощущение, будто меня пропустили через мясорубку. Вокруг лежали обгоревшие клочья паутины, а от твари остались лишь дымящиеся угольки. — Все… живы? — прохрипел я, с трудом поднимая голову. Черномор ругался сквозь зубы, пытаясь вычистить из бороды липкие остатки паутины. Ваня просто без сил осел на дорогу — его жестко передавленные конечности почти отнялись. А отец Евлампий… Священник стоял на коленях, тяжело дыша, и капал кровью. Да он буквально заливал кровавой юшкой землю подле себя. Кровь текла из носа, изо рта и ушей и, даже, из глаз. — Отец Евлампий? — осторожно позвал я его. — Не… не трогайте меня! — Монах резко отстранился, когда я попытался к нему подползти. — Для меня ещё… ничего не закончено… И отойдите подальше! — потребовал он. — Да в чем дело-то? — Я попытался выяснить причину подобного поведения, но всё-таки благоразумно отполз подальше. — Так… бывает… — Инквизитор попытался отереть кровь с лица широким рукавом рясы, но только сильнее её размазал. — Когда я… противлюсь Его уставу… Я должен был выжечь здесь всё… и вас в том числе, а не только эту тварь… Но я сдерживал поток Благодати… это — расплата… Мой организм не железный… — Ты это, держись, батюшка! — Только и смог произнести я, ведь больше помочь мне было нечем — целительские заклинания на священника не действовали. А сам принялся поправлять здоровье остальных спутников. [1] В японской культуре нет единого верховного Творца в том смысле, в каком, например, в христианстве или исламе. В синтоизме, традиционной религии Японии, существует множество божеств, называемых ками, которые населяют природу и связаны с различными аспектами жизни и космоса. Эти ками не являются всемогущими и всезнающими, как единый бог в монотеистических религиях. Вместо этого, они проявляют свою силу и влияние в различных сферах. [2] Педипальпы (от лат. «нога» + «гладить, щупать»), или ногощупальцы, — вторая пара конечностей на просоме хелицеровых. Располагаются сбоку или позади хелицер и предшествуют первой паре ходильных ног. У половозрелых самцов пауков последний членик педипальп превращён в совокупительный аппарат — цимбиум. Глава 5 Тишина после битвы была тягучей, словно смола. Даже ветер не решался нарушить её, обходя этот кусочек волшебной тропы стороной. Только потрескивание остывающих углей, оставшихся от паучихи, и хриплое дыхание отца Евлампия напоминали, что мир ещё не застыл окончательно. Я поднялся на ноги, ощущая, как каждая мышца протестует против любого, даже лёгкого движения. Ваня сидел, прислонившись к дереву, и с тупым выражением смотрел на свои дрожащие руки. Черномор же ковырялся ножом в зубах, будто пытался выковырять остатки паутины, застрявшие там, когда он пытался её перекусить. — Бедная моя борода… — проворчал он, закончив с зубами, — теперь месяц буду отмывать. Но всё это меркло перед фигурой священника. Отец Евлампий сидел, согнувшись, как старый дуб под грузом прожитых лет. Кровь уже перестала течь ручьём, но лицо его оставалось бледным, почти прозрачным. Глаза, однако, горели — но не адским пламенем, как у уничтоженной им твари, а каким-то странным, почти фанатичным блеском. — Батюшка, — осторожно сказал я, — ты точно в порядке? Он медленно поднял голову и улыбнулся через силу. — Порядок — понятие относительное, ведьмак… — Голос его звучал хрипло, но твёрдо. — А как насчёт того, чтобы объяснить, что, чёрт возьми, только что произошло? — встрял Чумаков, в сердцах плюнув в сторону тлеющих останков паучихи. — Этот ваш «крест» — это что, граната замедленного действия? Священник вздохнул. — Не крест. Во всяком случае, не только. — В смысле? — прохрипел Иван, потирая онемевшие ноги. — Благодать Господа — сила, которая не подчиняется вашим законам магии. Она не убивает — она сжигает всё нечистое, очищает божественным светом…. Но за грехинадо платить, а я согрешил… До сей поры не понимаю, почему Благодать до сих пор со мной… Черномор фыркнул: — То есть ты… сдерживал этот «свет», чтобы нас всех не испепелило? Ведь по твоим понятиям, мы и есть «нечистые». — Да. Если бы я отпустил контроль, от вас и углей бы не остались. Тишина повисла снова, но тут раздался хриплый хохот Черномора: — Ха! Вот почему ты кровью истёк, волхв. Пытался удержать силу Господа за шиворот одной рукой, как пьяного медведя? — Примерно так, — кивнул священник. Иван тяжело вздохнул: — Жёсткая у тебя работёнка, батюшка. Отец Евлампий закрыл глаза. — Моя работа — искать. А дальше… как скажет Господь… Он замолчал, и в его голосе вдруг прозвучала усталость, которой не было даже в самые тяжёлые минуты схватки. Священник неожиданно уронил голову на грудь, его дыхание стало поверхностным и рваным. Кровь вновь начала сочиться из его носа. Наплевав на гипотетическую опасность, я подполз к священнику и сунул под нос пузырёк с зеленоватой жидкостью, заготовленный как раз на такой вот случай. Еще один экспериментальный образец, разработанный моиммертвым дедулей и Глафирой Митрофановной за тот короткий промежуток времени, пока мы собирались в дорогу. Вообще Вольга Богданович с моей ненаглядной составили настолько убойный и эффективный гамбит, что разработки их маго-научной группы теоретически были способны поставить весь мир с ног на голову. И вот этот состав был ими специально разработан для поправки здоровья отца Евлампия, которого из-за его (а точнее Божественной) Благодати невозможно было подлечить магией. — На, выпей. Блеск в глазах монаха померк, когда он взглянул на склянку. — Ведьмачье зелье? Ты сошёл с ума, ведьмак? — Ведьмачье и что? В нем ни грана магии! Только натуральные ингредиенты! Будешь переживать из-за каких-то трав? Черномор, продолжая ковыряться в бороде, смеясь заявил: — Да ладно тебе, волхв. Ты же сам сказал, что Благодать не подчиняется нашим законам. Значит, и все твои запреты — тоже полная чушь! Священник закашлялся, и на его ладонь выплеснулась алая пена. Я видел, как дрожь пробежала по его телу — он скорчился, схватившись за голову. — Я… не могу… это принять… — прохрипел он через силу. — Ну, вот ещё глупости! — Черномор выхватил пузырёк из моих рук, выдернул пробку и сунул его монаху прямо в зубы. — Пей, болван! Я тащить тебя на загривке не собираюсь! Я усмехнулся, смерив взглядом тучного монаха и жалкого карлика. Однако, физической силы в этом недомерке было столько, любой спортсмен тяжелоатлет бы обзавидовался. Так что он вполне бы смог утащить на горбушке дородного инквизитора. Отец Евлампий через силу сделал глоток — и сразу скривился. Зелёная жижа потекла по его подбородку, смешиваясь с кровью. Но через мгновение глаза священника расширились от удивления — ему явно стало лучше. — Что… что это было? — Болиголов, адреналин, немного беладонны… — буркнул я от балды первое, что пришло в голову. Потому что я реально не знал, чего там понамешано. А после пронаблюдал, как естественный цвет возвращается к его бледному лицу. — И еще куча растений, произрастающих на нашей бренной земле по воле Создателя! Заметь! Монах уставился на свои руки, которые перестали трястись, а мелкие ранки на них уже начали затягиваться прямо на глазах. — Колдовство… — Нет, — Я весело рассмеялся и хлопнул его по плечу (хотя я был совершенно не уверен, сработает ли зелье), — просто продвинутая фармацевтика! Отец Евлампий, зараженный моим весельем, тоже рассмеялся. Смех его был хриплым, но живым. — И что же мне, грешнику, теперь со всем этим делать? — Да хоть в бутылку залей и продавай, — проворчал Черномор, вновь возвращаясь к своей бороде. — Только сначала до места на своих двоих доберись! Ветер наконец осмелел и понёс по чудесной тропинке запах мокрой листвы. Мы собрались в кучу — потрёпанные, но целые и даже пришедшие в себя. Целительское заклинание поставило всех на ноги, а священника — зелье. — Ну что, — я вздохнул, — дальше идём? Нам-таки удалось отбиться от жуткой твари, не разрушив лесное волшебство — тропинка уцелела, и нас не выбросило с её извилистого пути. Отец Евлампий перекрестился — но в этот раз тихо, без вспышек божественного света. — Идём. Пока Господь терпит. Мы зашагали прочь от пепелища, оставляя за спиной лишь тлеющие угли и тишину, которая наконец перестала быть такой тягучей. Тропинка вилась перед нами, словно живая, то сужаясь до едва заметной тропки, то расширяясь в подобие настоящей лесной дороги. Лес вокруг «дышал» — ветви шептались, листья трепетали, а в глубине чащи мелькали отблески чего-то большего, чем просто свет. Черномор шёл впереди, борода его развевалась, как знамя, а крошечные ноги удивительно уверенно ступали по корням и камням. — Эх, и зачем я вообще связался с вами? — проворчал он, ехидно прищурившись, а в его голосе слышалась веселье. Коротышка был очень рад нашему чудесному спасению, и показывал это всем своим видом. — Потому что одинокому могучему чародею стало скучно? — Я не стал напоминать карлику все подробности нашего знакомства. Он и так о них прекрасно помнил. А вот чувство юмора у коротышки оказалось отменным, поэтому я и подколол его в ответ. — Ха! — Черномор фыркнул, презрительно наморщив нос, но ответочку оценил. — Да я бы и один прекрасно справился! А то вам бы только чужие подвиги себе приписывать… Отец Евлампий, уже уверенно державшийся на ногах, неожиданно произнёс то, что я вообще не ожидал от него услышать. — Благодарю вас… всех… — сказал он мягко. — Даже если это зелье и не от Бога, то, видимо, Господь всё же благословил его действие… Я… как будто… даже помолодел… — Ну, вот, теперь и священник начал говорить, как алхимик, — ворчливо пробормотал карлик, но не без удовольствия. — Если так и дальше пойдёт… Тропинка вдруг сделала резкий поворот — и перед нами прямо посреди дороги зияла чёрная воронка в земле, окружённая обугленными и изуродованнми деревьями. Воздух над ней дрожал, словно над раскалённым асфальтом, а внутри клубилась непроглядная тьма. — Вот чёрт… — прошептал я, инстинктивно зачерпывая побольше магии из резерва Черноморовой бороды. — Что-то мне это напоминает… — Черномор тоже насторожился, прищурив свои маленькие глазки. — Так и есть, — ответил отец Евлампий, и голос его внезапно стал твёрдым. — Это не простой провал… Это такой же разрыв пространства, как мы уже видели. — Гребаный Раав! — выругался Чумаков. — Но, как он нас здесь нашёл? Тьма в центре воронки сжалась, затем запульсировала — и из неё медленно начало что-то выползать. Не ангел. Не монстр. Что-то очень похожее на человека. Высокий, в длинном, изодранном плаще, и с лицом, скрытым под глубоким капюшоном. Но самое жуткое было не это. Этот человек шёл, наплевав на все законы реальности (хотя, если честно признаться, чудесная тропа обычной реальностью не является). Всё вокруг него искажалось: трава чернела под его шагами, воздух звенел, как натянутая струна, а свет, казалось, избегал его, обтекая силуэт, словно воду вокруг камня. Я почувствовал, как адреналин ударил в виски, когда я всё-таки признал тварь Хаоса в её новом обличье. На этот раз он решил не прикидываться архангелом, а появиться в образе «обычного» человека. — А мы не ждали вас, а вы припёрлися… — пробормотал Черномор. Мне, как обычно это случается в такие вот напряженные моменты, опять полезли в голову дурные мысли: интересно, это он от нас уже частушек нахватался, или эти нехитрые стишки дошли до нас из глубокой старины? Надо будет обязательно поинтересоваться. Раав остановился в нескольких шагах от нас. — Интересно, — произнёс он, и голос его звучал так, будто раздавался сразу из десятка уст, — вы должны были уже сдохнуть от яда паучихи в её сетях… А ведьмак должен был остаться «на сладенькое», пока я не отниму у него «Гнев». — Так это ты натравил на нас эту тварь? — наконец-то до меня начало доходить, кто являлся виновником всех наших бед. — Но ты же не хочешь отдать его мне по добру, по согласию… — пожал плечами демон. — К тому же, какая тебе разница? Ведь владеть этим секретом ты не перестанешь… Отец Евлампий сделал шаг вперёд. — Ты ответишь за это! — сказал он просто, вновь начиная источать Благодать. Тень под капюшоном зашевелилась — возможно, это была улыбка демона, а возможно — злобная гримаса. — Нет, — ответил незнакомец. — Не я… И, прежде чем мы успели что-то предпринять, земля под нами провалилась. Она ушла из-под наших ног, и мы рухнули вниз, в бездну, где не было ничего — ни света, ни времени, только жгучий холод и беззвучный вой ветра, рвущего душу на части. Затем мы падали сквозь вихрь цветов и теней — безумный калейдоскоп, где звёзды сливались в реки, а горы плавали в небесах, как рыбы в океане. Даже само время, казалось, растягивается и замедляет свой бег. Я видел, как Чумаков инстинктивно вцепился в автомат, как будто он ему чем-то сумеет помочь, как отец Евлампий безостановочно крестится, а Черномор… Черномор матерился так виртуозно, что ему позавидовал бы даже самый отъявленный маргинал, и портовый грузчик с сапожником. А его борода искрила синими молниями, закручиваясь в штопор, словно пытаясь стабилизировать падение карлика. Вокруг нас плыли обрывки теней, куски незнакомых пейзажей — то мелькал огненный город с башнями из огромных желтых костей, то бескрайнее поле, усеянное черными цветами, то зеркальная гладь озера, в котором отражались звёзды, которых не было над нашими головами. Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Я не чувствовал удара — лишь внезапное ощущение, будто все кости превратились сначала в воду, потом в песок, а воспалённое сознание провалилось сквозь слои реальности, как раскалённый нож сквозь мягкое масло. А затем всё «потухло»… Я очнулся первым, все мои спутники неподвижно лежали поодаль. Когда я открыл глаза, мир вокруг был каким-то… неправильным, что ли… Я очнулся на… нет, не на земле. На чем-то, что лишь «притворялось» твердым. Ну, по крайней мере, об этом вопили все мои обострённые чувства синестетика. Поверхность подо мной была холодной, гладкой, но при этом подрагивала и пульсировала, словно живая плоть. Я поднял голову и увидел небо. Небо (если это можно было назвать небом) представляло собой клубящуюся массу фиолетовых и алых спиралей, словно кто-то вылил разноцветные краски в гигантский вихрь. А вдали возвышались странные кристаллические структуры, изломанные под невозможными углами. Вместо леса вокруг простирался ландшафт, словно сошедший с полотна безумного художника: деревья с ветвями, растущими в землю, трава, невозможного оранжевого оттенка и красная река, струящаяся вверх, к такой же кроваво-красной луне. Гигантские трещины рассекали землю, уходя за «горизонт», отчего-то выгнутый в обратную сторону. Вместо солнца — черная дыра, окруженная кольцами мертвого света, словно глаз древнего бога. Воздух пах железом и гнилью, а где-то в отдалении слышался вой — не животного, не ветра, а самого пространства, корчащегося, словно в агонии. — Мама дорогая, роди меня обратно! — пробормотал Черномор, придя в сознание и поднимаясь на ноги. Его борода продолжала тревожно искрить — магия в этом месте вела себя непредсказуемо. — Где это мы? — спросил очнувшийся Чумаков, хрипло откашливаясь. — Похоже, что мы в царстве Хаоса… — ответил отец Евлампий, тоже пришедший в себя. Его голос был тихим, но он даже не дрогнул. — Там, где стираются все границы и правила, установленные Творцом. — Хаос? — завопил Черномор, схватив меня за рукав. — Жрец хочет сказать, что этот долбаный демон закинул нас за пределы мира? — Черномору никто не ответил, но он уже понял это и сам. Ветер ревел в ушах, вырывая слова изо рта, но я всё равно крикнул в ответ: — Похоже, батюшка прав! Отец Евлампий, кажется, был единственным, кто сохранял полнейшее спокойствие. Его глаза светились неестественным золотым сиянием, а пальцы привычно пытались найти на груди утраченный крест, но никак не находили. — Нас ведёт Господь, — произнёс он, и его голос прозвучал предельно чётко в этом безумном хаосе. Я поднял глаза к небу, наблюдая, как к кроваво-красной луне присоединилась другая — синяя, как древний ледник, а потом еще и третья — мертвенно-блеклая, будто трупная кожа. Они плыли в чёрном небе, освещая пустынное каменное плато, окруженное уродливым лесом, на котором мы оказались по желанию грёбаного демона. Тень отделилась от багрового небосвода, освещаемого красной луной, материализуясь в летящую фигуру демона, скользящего по этому безумному миру на крыльях вековечной Тьмы. Эта Тьма была куда древнее той, что водилась в аду, ибо та была лишь её жалкой тенью, пародией, отголоском настоящего Хаоса, способного пожирать даже сами звёзды. Демон приземлился буквально в нескольких метрах от нас. Мы напряглись, но Раав пока не проявлял враждебности. — Добро пожаловать в царство изначального Хаоса! — произнёс демон, и его голос прозвучал как шелест ветра сквозь пустые кости. — Здесь вы свободны от всех скреп и оков упорядоченного мира. Здесь вам не нужны ни ваши боги, ни ваши правила, — его голос ласково обволакивал разум. — Здесь вы найдёте только то, чего вы действительно хотите обрести… Раав небрежно сбросил капюшон, по всей видимости, не желая больше скрывать от нас свои настоящие черты. Однако, его лицо постоянно менялось: то древний морщинистый старик, то юноша с глазами, полными звёзд, то нечто с зияющей пустотой вместо лица. Там, где только что были его черты, плясали мерцающие узоры, словно тысячи крошечных галактик, рождались и гибли в каждое отдельное мгновение… Он стоял перед нами, но теперь его облик стал ближе к человеческому. Высокий, крепкий гибкий, приятные черты лица, только глаза — желтые с вертикальной чертой, как у хищника. Раав провел рукой по воздуху, и перед каждым из нас возникло «видение» — очень похожее на отражение наших самых сокровенных желаний… Глава 6 Каждому из нас было явлено собственное видение. Однако, чёртов демон не просчитал, что я могу увидеть и услышать всё, что творится в головах моих спутников. Причём, мой уровень ментального дара поразительно вырос в мире Хаоса. Я «читал» своих товарищей легко, словно открытую книгу, даже Черномора, в мысли которого мне не удавалось до этого проникнуть. Причём, умудрялся делать это одновременно, успевая оценить и «свои» образы, навеянные Хаосом. — Черномор… Ты жаждешь признания. В твоем мире тебя считают шутом, но здесь… — В голове коротышки вспыхнул образ карлика на троне, вокруг которого склонялись исполины в сверкающих доспехах. — Ты будешь настоящим повелителем магии, перед которым трепещут не только великаны, но даже боги… Карлик замер, его глаза сузились. — Пф… — презрительно выдохнул он, но я увидел, как его пальцы сжали бороду чуть крепче. Коротышка заерзал, а его глаза жадно следили за всполохами энергии, рисовавшими красочные картинки в его голове. — Ты мог бы быть Великим, карлик, — сладко нашёптывал ему в уши Хаос. — Не забавным старикашкой с неопрятной бородой, а настоящим Властителем целого мира! Я верну тебе утраченные знания — те, что сгинули вместе с могучими чародеями прошлого. Ты сможешь заново переписать историю… Борода Черномора зашевелилась, выдавая его нервозность. Карлик хотел этого и был всего лишь в одном шаге от того, чтобы согласиться. Но… Его абсолютная клятва верности, словно натянутый собачий поводок, напомнила ему, что не стоит этого делать. — Отец Евлампий… — в то же самое время обрабатывал священника Хаос. — Ты ищешь Истину, но твой Бог молчит. А я могу показать тебе истинное лицо твоего «Творца»… Видение изменилось — темный собор, где лики святых на иконах искажены яростью, где вместо алтаря стояло огромное зеркало, в котором отражалось… Там отражалось что-то, чего я совершенно не сумел рассмотреть. Однако, священник вскрикнул, не сумев сдержать ужаса. Видимо, это отражение в зеркале предназначалось только для него, являясь индивидуальным кошмаром. — Нет! Ты лжёшь! — А может, ты просто не готов видеть? В моём мире ты точно узнаешь Истину. Или… ты сам сможешь стать Истиной… Великой, всеобъемлющей… В моем мире возможно всё… Отец Евлампий побледнел. Его вера всегда была его опорой. А что, если Хаос прав? — Нет! Ты лжёшь, демон! — скинул с себя нахлынувшее наваждения священник. Его вера вновь была крепче гранита. — Ваня… — Демон ухмыльнулся, растекаясь приторным елеем лести, — Чумаков. Ты же солдат. Но тебя постоянно предают… А я обещаю… — И дальше по тексту вагон и маленькая тележка всевозможных плюшек. Чумаков молчал, но его рука непроизвольно потянулась к пистолету. Зная деда, я решил, что сейчас, наплевав на все условности, он пальнет прямо в эту ухмыляющуюся рожу демона. С дедулей тот, ну, вот никак не угадал. Ваня убеждено (до самой своей смерти) считал, что человек — сам кузнец своего счастья. И оно, это счастье, достигается не за счет какого-то вагона плюшек. И я с ним был в этом совершенно согласен. — А ты… — Хаос посмотрел на меня глазами Раава. — А ты… ты устал… — Его голос стал мягким, почти жалостливым. — Причинять Зло во имя Добра не каждому под силу… А что, если я дам тебе возможность скинуть это бремя? Только отдай «Гнев» и всё… Иначе… Я посмотрел на своих спутников, проникая в их мысли и желания. Они уже не колебались. Хаос поставил не на ту карту — и проиграл. Каждый из них уже столько успел пережить в своей жизни, и не важно — длилась она столетиями, либо едва-едва перевалила за два десятка лет, что сумел закалиться крепче любой стали. — Выбирайте! — громыхнул напоследок Хаос, но никакой моральной поддержки в наших душах так и не нашёл. Пространство вокруг нас содрогнулось, вспыхнув малиновым заревом. Лицо Раава, отражающее чувства Хаоса, исказилось яростью — его планы рушились, а мы стояли перед ним, непоколебимые, как скалы. Похоже, давненько он со смертными не общался, либо с такими упёртыми, как все из нашей компашки. — Нет! Это слово прозвучало одновременно из наших уст. Черномор хищно осклабился, поправляя бороду. Самое занимательное, но коротышка на полном серьёзе раздумывал, как бы вырвать у Хаоса его обещанные знания — но только на своих условиях. Отец Евлампий ещё крепче сжимал кулаки, не находя креста на привычном месте и шептал молитвы. Хотя, сомневаюсь, что Создатель его услышит из этой психоделической задницы. А в глазах Чумакова застыл холодный, стальной блеск. — Мы уже выбрали, — добавил я, ощущая жар формирующейся печати «Гнева» на ладони. Причём, формироваться она начала совершенно самостоятельно, без какого-либо моего участия. Хаос зашипел, его форма начала распадаться, словно пепел на ветру. Черные трещины побежали по иллюзорному миру, обнажая бездонную Пустоту за его пределами. — Вы обречены! — громыхнул Раав. От его голоса, раскатившегося эхом по всему миру Хаоса, вздрогнула земля. Но звучал он уже слабее, почти жалко. А потом окружающий нас мир взорвался в огненном вихре. Когда дым рассеялся, мы вновь стояли на чудесной лесной тропинке, в окружении зеленых исполинов под обычным голубым небом. Ветер гулял меж исполинских дубов, а где-то невдалеке куковала кукушка, отсчитывая кому-то годы. Я, по старой детской привычке, даже не стал считать, чего она там накуковала — тогда не хотел этого знать, а сейчас тем более не хочу. Сколько мне их там на роду написано — все мои. На тропе не было никакого провала, осыпавшейся земли или хотя бы маленькой ямки. Черномор фыркнул, презрительно сплёвывая на землю: — Так этот грёбаный демон нам всем просто мозги засирал? Я криво ухмыльнулся: — Похоже на то… — Если так, то его ментальное воздействие весьма впечатляет, — поделился соображениями карлик. — А всё остальное — просто срань! Я промолчал, но хорошо запомнил, как Черномор чуть не поддался на посулы Хаоса. И если бы не абсолютная клятва верности, хрен его знает, чем дело закончилось. Ну, ничего у меня есть время плотно поработать с этим бородачом. Попытаюсь вылепить из него полезного члена общества, а не эгоцентричного злобного ублюдка. Ваня после слов коротышки лишь грязно выругался. Запомнил, похоже, дедуля пару виртуозных оборотов Черномора. А батюшка лишь молчаливо кивнул, благодаря Бога за наше чудесное спасение. Задерживаться на месте мы не стали, а двинулись — туда, где нас, похоже, ждала новая битва. Ну как тут не вспомнить гениальные строки: «И вечный бой! Покой нам только снится![1]» Лесная тропа опять петляла между деревьями, будто пытаясь запутать нас ещё больше. Но мы шли — неспешно, но уверенно. Воздух был наполнен запахом хвои и влажной земли. Казалось, что после иллюзорного и безумного мира Хаоса эта тишина и простота были каким-то обманом. — Как думаешь, Ром, на этот раз он правда отстал? — спросил Чумаков, пристроившись рядом — дорога позволяла, продолжая настороженно поглядывать по сторонам. — Судя по тому, как иллюзия исчезла — да, — ответил я, ощущая, как печать «Гнева» на ладони пульсирующая в такт шагам, начала «рассеиваться» Она в этот раз будто жила собственной жизнью — я бы не за какие коврижки не сумел бы её так быстро скастовать. — Похоже, что силёнок у него в нашем мире весьма ограниченное количество. — А может, это очередная ловушка? — Черномор пробормотал это себе под нос, закидывая бороду на плечо. — Такие твари просто так не сдаются… — Ну, если и ловушка, то мы её уже основательно расшатали, — я довольно хмыкнул. — Хаосу явно не понравилось, что его планы, которые он так холил и лелеял, пошли прахом. Отец Евлампий шёл молча, но его глаза блестели даже в тени толстых раскидистых лип, мимо которых пролегала тропинка. Он мерно перебирал в голове чудодейственные молитвы на случай, если Хаос вдруг решит вернуться. Уже в сгущающихся сумерках лесная тропа внезапно вывела нас к широкой просеке, где и закончила своё «существование». Это могло означать только одно, что мы, наконец, добрались-таки до нашей секретной базы в Подмосковном лесу. Конечно, за время нашего отсутствия здесь кое-что поменялось. Впереди, за последними деревьями, открылась поляна, огороженная колючей проволокой. Высокие столбы с фонарями и вышки с часовыми в форме ГБ. Сразу понятно, что мы пришли туда, куда нужно. Но не успели мы сделать и шага, как из-за деревьев раздался резкий окрик: — Стой! Кто идёт?! Сразу несколько фонарей ударили в нашу сторону, ослепляя. Лязгнули затворы винтовок и на наблюдательных вышках началась утвержденная уставом суета. — Тревога! — Тут же пронеслось по периметру, а следом завыла сирена. — Стоять! Не двигаться! Руки вверх! — раздались отрывистые команды. — Кто дёрнется — сразу положим! Мы замерли, послушно подняв руки над головой. — Весело тебя, однако встречают, командир, — ехидно ухмыльнулся карлик. — Сплошь скоморохи… — Лучше помолчи, родной! — «ласково» посоветовал я коротышке. — Это стандартная процедура на секретном объекте — хрен его знает, кто тут бродит в темноте? А если враг? Неожиданно с вышки у ворот раздался знакомый до боли голос капитана госбезопасности Фролова, или Контролёра, как предписывал регламент использования оперативных псевдонимов. — Ковалёв, глуши свою верещалку! От неё уже ухи пухнут! Свои это! Свои, черт побери! Наступила секунда молчания, а затем из-за ворот охраняемой территории отозвался другой голос: — Есть, глушить верещалку, товарищ Контролёр! Ещё мгновение — и вой сирены оборвался. Фонари перестали слепить, а ворота скрипнули, открываясь нараспашку. И тут уже никто не сдерживался — навстречу нам высыпали люди и рванули к нам: я без труда узнал профессора Трефилова, рыжебородого Тома и товарища летнаба… Однако, налетевшего, как бешенный ураган, моего одноглазого братишку Лихорука, никто из моего окружения рассмотреть так и не сумел. И этот ураган буквально сшиб меня с ног, унеся в ближайшие кусты. — П-п-ратиш-шка Ш-шума ф-фернулс-ся! — вопил на всех «диапазонах» злобный дух, пребывая вне себя от счастья. Да и я тоже испытывал незабываемые чувства, которыми ментально тут же поделился с Лихоруком. Черт, да я тоже был рад встрече, хоть мы не виделись всего-ничего, даже месяца не прошло. — Позже поговорим, братишка, — сообщился я, — а то мы с тобой сейчас всех здесь переполошим. — Лих-хорурк рад, п-ратиш-шка Ш-шума! Ош-шень и ош-шень рад! — произнёс он, исчезая. — Я тоже! — Послал я ему сигнал по нашей энергетической связи. — Ошень-ошень рад… Я поднялся с земли под настороженные взгляды чекистов. Они явно не поняли, что со мной только что произошло — что за невидимая сила сбила меня с ног и протащила по воздуху добрый десяток метров. Я поднялся на ноги, отряхнулся и произнёс: — Не переживайте, товарищи! Всё в порядке — это издержки энергетической сферы деятельности… — Бездарно сливать существование Лихорука я так и не собирался — он был моим тайным оружием. Хотя Черномор как-то странно повел носом, словно ищейка, а затем пристально на меня посмотрел. Ему я сказать могу, потому что знаю на сто процентов — он меня не подведёт и не предаст, даже под пытками не выдаст. А отец Евлампий, когда Лихорук пролетел рядом, инстинктивно вновь принялся искать свой крест, словно ощутил присутствие моего одноглазого приятеля. — Ну, черти, живёхоньки! — Фролов, наконец-то добравшийся до меня, облапил так, что кости затрещали. — А мы уж и что подумать не знали, после того, как пришла информация о подбитом самолёте… Выжили, черти полосатые! Выжили! После того, как перед самым уходом на задание, я подлатал товарища капитана госбезопасности, он основательно прибавил и в весе, и в ширине плеч, да и силушки оказался не мерянной. Теперь он не сутулился и хромал, а двигался довольно стремительно. Сразу было видно, что он наслаждается каждым прожитым мгновением. — Ваня, ты как, цел? — Наконец оставив меня, Лазарь Селивёрстович принялся за Чумакова. — Цел, товарищ Контролёр! — отрапортовал дедуля, и они тоже крепко обнялись. Товарищ Летнаб, он же Петров Петр Петрович, стоял чуть в стороне, суровый, но даже в уголках его глаз читалось что-то похожее на облегчение. Ну, а его мысли не отличались разнообразием — сейчас каждый, даже самый распоследний красноармеец на нашей секретной базе был рад нашему возвращению. Ведь вернуться живым из-за линии фронта — не это ли настоящее Чудо? — Ну что, герои? — Чуть хрипловатый голос летнаба перекрыл общий гомон. — Первым делом на кухню? — Да, пожрать бы не мешало! — Выразительно погладил урчащий живот коротышка. — После всех приключений аппетит разыгрался — просто жуть! — громогласно рыкнул он, невзирая не мелкий рост. Кто-то засмеялся, кто-то выругался от неожиданности, но все понимали, что прибывшие со мной и Ваней — это не совсем обычные, а, вернее совсем необычные люди. Если они вообще люди… Запах казарменной кухни, крепкие рукопожатия, смех — после всех мытарств наша секретная база в Подмосковье казалось почти райским уголком. Когда мы зашли за ворота, товарищ Контролёр кивнул в сторону здания: Сначала баня или ужин? — Сначала жрать, а потом уже всё остальное! — безапелляционно проревел Черномор. — И откуда у нас такой грозный товарищ взялся? Субординация не для него? — безобидно поинтересовался Фролов, кинув оценивающий взгляд на коротышку. — Ты его недооцениваешь, товарищ Контролёр, — усмехнувшись, произнёс я. — А субординации я его научу… — Тогда прибавим хода, товарищ Борода! — рассмеялся Лазарь Селивестрович, направляясь к столовой. И мы пошли за ним, наконец зная, что хотя бы на эту ночь война для нас закончилась. Столовая встретила нас густым паром от горячих щей и звоном металлических мисок. Повар — коренастый красноармеец с вечно засаленным фартуком — уже накладывал порции, бросая оценивающие взгляды на вошедших. Мы уселись за длинный стол, и Черномор, не дожидаясь приглашения, тут же вцепился в хлеб, а после принялся уплетать щи, будто боялся, что их сейчас отнимут. — Да не спеши ты, оглашенный! — фыркнул Фролов, но коротышка только оскалился в ответ, демонстрируя полный рот капусты, застрявшей в зубах. Я отхлебнул горячего бульона, и тело сразу отозвалось благодарным теплом. Ваня Чумаков ел молча, но по тому, как он ковырял ложкой в тарелке, было видно, что его мысли где-то далеко. — Опять у тебя в голове черти водят хороводы? — спросил я, наклоняясь к нему поближе. — Да нет… — Мой молодой дедуля неожиданно вздохнул. — Просто думаю, как там Акулина, и сколько еще таких спокойных ночей у нас еще будет? Тишина повисла на мгновение. Даже Черномор перестал чавкать, с интересом уставившись на Чумакова. — Будет, Ваня, будет! Столько, сколько нужно! — неожиданно произнёс Фролов. — Вот фрица побьём и еще устанешь от такого спокойствия! После ужина мы отправились в баню. Горячий пар, хлесткие веники, струящаяся по деревянным полкам вода — это было настоящее блаженство. — Ну, что, Борода, теперь рассказывай, — Фролов, распаренный, как рак, уселся на лавку напротив. — Как ты таков будешь? И не думай плохого — я просто познакомиться хочу… — Черномор! — произнёс довольный карлик, помахивая веником. — Черномор? Серьёзно? Как у Пушкина? Я задумался, глядя на клубы пара, но услышал их разговор краем уха: — Ты не смотри, Лазарь Селивёрстович, что он ростом мал… Так-то Черномор особенный… — А я его чувствую, — неожиданно произнёс Петров, плеснув на каменку еще ковш воды. — Будто кто-то холодный за спиной стоит… Вот я убедился в очередной раз, что товарищ Летнаб очень непростой человек, хотя никакого задатка в нём я так и не чувствовал, но его просто невообразимая реакция и чувствительность к магии меня поражали. — Он безвредный, — усмехнулся я, — вроде… — То есть, ты не уверен? — Фролов удивлённо приподнял одну бровь. — В этой войне ни в чем нельзя быть уверенным, — ответил я и тоже плеснул воду на раскаленные камни. — Горячий пар взмыл вверх, скрыв лица друзей, боевых товарищей и соратников. — Для своих- безвреден… А фрицев он пачками жрёт и не давится! — Ладно, шутник, — отмахнулся от меня Лазарь Селивёрстович. — Главное, что ты его контролируешь… Дверь в парную приоткрылась, и в образовавшуюся щель заглянула голова молодого солдатика, отвечающего за спецсвязь: — Товарищи, Ставка на проводе! После этого сообщения все замолчали, только было слышно, как потрескивали дрова в печи. — Ну, вот и попарились… — со вздохом произнёс я, понимая, что моё время закончилось. После разговора с товарищем Сталиным однозначно придётся ехать в Москву… [1] Фраза «И вечный бой! Покой нам только снится» принадлежит Александру Блоку, а не Бродскому. Она является частью стихотворения «На поле Куликовом» (1908). Иосиф Бродский цитировал эту строку в своем стихотворении, что привело к некоторой путанице. Друзья, если понравилось, не забывайте ставить лайк (это такое сердечко рядом с обложкой на странице произведения)! Очень важная штука для книги на старте! Да и автору приятно))) Всех благ и приятного чтения! Глава 7 Октябрь подкрадывался тихо и незаметно, оставляя за собой следы сентябрьского золота и багрянца. Леса вокруг Подмосковья горели огненными кронами — березы трепетали последними желтыми листьями, а клены отчаянно бросали под ноги алые звезды. Осенний воздух был густым от запаха опавшей листвы и едкого дыма железнодорожных составов, что нескончаемым потоком шли в сторону фронта. Черная «эмка» с затемненными стеклами мчалась по грунтовке, оставляя за собой шлейф пыли. В салоне пахло кожей сидений, махоркой и холодным металлом. Конец сентября дышал предзимней прохладой. Дорога петляла между дачными участками, где уже опустели веранды, а в садах чернели мокрые от росы скамейки. Трава потеряла сочность, но еще держалась, поблескивая серебристыми нитями паутины на восходе. Ветер нес запах грибной сырости, прелой листвы и печного дыма — кто-то уже начал топить печи, и терпкий аромат березовых дров висел в воздухе, как приглашение к теплу и уюту. Капитан госбезопасности Фролов, единственный из нашей команды, кто выдвинулся со мной в Москву по распоряжению товарища Сталина, сидел вместе со мной на заднем сиденье, смачно ругаясь, когда машину подбрасывало на какой-нибудь здоровой кочке. А кочек на грунтовке в Подмосковье всегда хватало. Молчаливый водитель в черной кожаной куртке, плотно сжимал руками баранку, а его взгляд, сосредоточенный и цепкий, неотрывно следил за дорогой. Но даже его мастерства не хватало, чтобы объехать все неровности просёлочной дороги. Я облокотился об дверцу, глядя в приоткрытое окно на мелькающие поля. Там, где ещё вчера шумела пшеница, теперь торчали редкие стебли, будто щетина на бритой голове. Ветер гнал по земле опавшие листья, и они кружились в своём завораживающем танце. — Как всё прошло? — спросил Лазарь Селивёрстович впервые с начала пути. Я дождался, пока водитель переключит передачу после резкого обгона грузовика с бочками и произнёс: — Нелегко пришлось… — произнёс я, глядя на мелькающие телеграфные столбы. Привалившись к дверце, я чувствовал, как леденящий ветер сквозь открытое окно обдувает моё все еще разгорячённое после бани тело. — Представляю… — Фролов понимающе хмыкнул, и сжал моё плечо крепкими пальцами. — О подробностях не спрашиваю — сейчас у товарища Сталина будет подробный разбор… Только скажи, с твоими всё в порядке? Ведь без них вернулся… — Да, всё в порядке, — кивнул я. — Посчитал, что тащить их с собой — опасно… И не ошибся. Оставил по пути в надёжном месте… Водитель неожиданно резко затормозил. Нас с капитаном госбезопасности сорвало со своих мест и впечатало в передние сидения автомобилей. Водитель громко выругался, показывая что-то сквозь лобовое стекло. На дороге сидела ворона, огромная, с хорошую собаку размером. Я прекрасно видел, как отливают сизым отливом её перья. Птица медленно повернула голову и уставилась на нас выпуклым и непроглядным, как настоящая чёрная дыра, глазом. — Что за чертовщина?.. — испуганно выдохнул водитель, нажимая на клаксон. Но ворона и не подумала улетать, она взъерошила перья и растопырила широкие крылья, громко выдав: — Ка-а-ар! — Вот ведь, какая тварь! — возмущенно произнёс водитель, отпуская сцепление и прибавляя газ. — Давай-ка теперь с тобой пободаемся! Машина дёрнулась вперёд, но в тот же миг ворона взмыла в воздух с неестественной для птицы стремительностью. Чёрная тень мелькнула перед лобовым стеклом — и вдруг раздался оглушительный удар, будто кто-то швырнул в машину увесистый камень. Никакого камня не наблюдалось, но стекло покрылось паутиной трещин, а водитель инстинктивно выжал тормоз до упора, выругавшись сквозь зубы. Нас с Фроловым вновь бросило на спинки передних сидений. — Что за хрень?! — Капитан госбезопасности вскинул пистолет, его карие глаза сузились, сканируя светлеющее небо. — Это была не просто птица… Верно, товарищ Чума? — Похоже, что так… — Я тоже почувствовал неладное. Ворона вела себя слишком… осознанно, да и стекло же она чем-то расколола. Хоть и говорят, что вороны умнейшие существа, но эта история явно из другого расклада. — Гони дальше, — сквозь стиснутые зубы приказал я водителю, собирающегося выйти для оценки ущерба. — Быстро! Водитель, бледный, но собранный, резко включил передачу. «Эмка» с ревом рванула вперёд, вновь подбрасывая нас на ухабах. Я оглянулся — через стекло заднего вида был отлично заметен чёрный силуэт, кружащий над нами в небе. — Она нас преследует… — изумлённо прошептал Фролов, не опуская пистолет. — Похоже на то… — пробормотал я, и в груди уже сжимался холодный ком — я догадывался, чьи это происки. — Может, пальнуть в эту погань? — передернув затвор, спросил Лазарь Селивёрстович, вновь взяв птицу на мушку. — Думаю, не поможет, — мотнул я головой. — Эту птичку простой пулей не взять. Если только серебром… У тебя есть серебряная пуля, Селивёрстыч? — Ты сейчас серьезно? — Фролов повернулся ко мне, а его глаза сузились до щелочек. — А похоже, что я шучу? — Я хрипло рассмеялся, но тут же выругался, когда ворона снова спикировала к машине, словно чёрный клинок, со свистом рассекающий воздух. — Ка-а-ар! На этот раз удар пришёлся по крыше. Металл прогнулся с жутким скрежетом, будто по нему ударили кувалдой. Водитель дёрнул руль в сторону, и мы едва не вылетели в кювет. Фролов выстрелил в открытое окно, почти не целясь. Грохот выстрела оглушил нас на секунду. Через треснутое лобовое стекло я увидел, как пуля прошила птицу насквозь, только перья полетели. Но это абсолютно не причинило ей никакого вреда, разве что траекторию полета немного сбило. Ворона лениво взмахнула крыльями и продолжила кружить над нами с какой-то жуткой, почти издевательской неторопливостью. — Да её… реально что ли пулей не взять?! — возмущенно воскликнул водила со своего места, тоже прекрасно разглядевший точный выстрел Фролова. — Вот и ответ… — Я сглотнул, чувствуя, как волосы на затылке медленно поднимаются. За себя я особо не боялся, а вот товарищ капитан с водителем могли серьёзно пострадать. — Это не просто птичка. Это… посланник с предупреждением… — Чей посланник?! — Фролов резко повернулся ко мне. Я не ответил. Вместо этого достал из внутреннего кармана маленький мешочек с заговорённой солью — старый ведьмовской трюк, которому я научился еще на заре своей колдовской карьеры. — Держи руль ровно! — рявкнул я водителю и, приоткрыв окно пошире, швырнул щепотку соли в воздух, направляя её мелкие песчинки потоком скастованного ветра точно в сторону проклятой птицы. Когда облачко соляной пыли достигло вороны, раздался громкий хлопок, будто лопнул детский воздушный шарик. Ворона болезненно каркнула — и отпрянула, спикировав куда-то в сторону. Но не улетела. Однако, так просто от осевшей на её перьях соли ей не отделаться. Наконец она ушла в глубокое пике, а её чёрная тень размазалась в клубах поднятой пыли и исчезла. — Так, дела-а-а… — протянул Фролов, медленно опуская пистолет и вперившись в меня взглядом. — Значит, ты знаешь, с чем мы имеем дело. — Догадываюсь, — произнёс я глухо. — И если это он… то это только начало. Наступившая следом за этими словами тишина, разбавлялась только натужным урчанием мотора и свистом ветра в раздолбанном стекле. А мы уже подъезжали к окраинам Москвы. На горизонте замаячили трубы заводов, а потом и первые сталинские высотки — серые и острые, как зубы дракона, торчащие из земли. Утренний город мы проскочили быстро, и вскоре перед нами открылась громада Кремля — красная, как старая густая кровь. Наш автомобиль остановили у Боровицких ворот. Офицер НКВД, щурясь от ярких лучей восходящего солнца, сухо спросил документы, настороженно пялясь на вдавленную крышу и разбитое стекло. Фролов что-то пробурчал ему в ответ, сунув под нос «пропуск-вездеход» за личной подписью товарищей Сталина и Берии, и нас немедленно пропустили. Через несколько минуту мы уже шли по пустынным кремлёвским коридорам, где каждый шаг отдавался затяжным эхом. Дежурный офицер провёл нас в приёмную с неизменным и постоянным секретарём Сталина — Александром Николаевичем Поскрёбышевым. Заметив наше появление, Поскрёбышев удовлетворённо кивнул, словно хорошим знакомым, и произнёс: — Проходите, товарищи! Иосиф Виссарионович вас ждёт! Кабинет Сталина встретил нас тяжёлым запахом табачного дыма, который висел в кабине сплошной стеной, забивая все остальные ароматы. Сам Иосиф Виссарионович стоял у окна и задумчиво курил трубку. Его взгляд был тяжёлым, но в уголках глаз светилась едва уловимая искорка интереса. Рядом, в тени, притаился Лаврентий Павлович Берия — его оценивающие и холодные, как у змеи, глаза, скользили по мне и Фролову, поблескивая за стеклами круглых очков-велосипедов. — Ну, вот и наш герой… — произнёс Сталин, улыбаясь. Если наложенный мною морок действовал и на Берию, и на Фролова, заставляя их видеть привычный образ стареющего вождя, то я прекрасно видел, цветущий и подтянутый вид молодого Иосифа Виссарионовича. — Здравия желаю, товарищ Верховный главнокомандующий! — синхронно с капитаном госбезопасности бодро поприветствовали мы вождя. — Не кричите, товарищи, — поморщился от звука наших луженых глоток Иосиф Виссарионович, а затем подошел и крепко обнял меня. — Молодэц, что вижил, товарищ Чума! Садитэсь, товарищи, — отпустив меня, произнёс вождь, — разговор у нас будэт долгим. Не так ли, товарищ Берия? — с прищуром посмотрел он на наркома. — Так точно, долгим, товарищ Сталин, — отозвался из тени Лаврентий Павлович. — А что произошло с вашим автомобилем? — неожиданно спросил нарком внутренних дел. Похоже, что охрана Кремля уже доложила о раздолбанной в хлам машине. — На вас напали по пути? Кто? Диверсанты? — Так точно, товарищ нарком государственной безопасности! — оттарабанил Фролов. — Во время пути на служебный автомобиль было совершено нападение… вороной… — смущенно добавил он, зная, какую реакцию у слушателей вызовет своим заявлением. — Вороной? — Берия медленно поднял бровь. — Всего лишь одной вороной? В кабинете повисло напряженное молчание. Сталин, не меняя выражения лица, выпустил кольцо дыма и неспешно занял своё место во главе стола. — Товарищ Фролов, вы уверены? — спросил он тихо, но так проникновенно, что у капитана госбезопасности мурашки пробежали по спине. Лазарь Селивёрстович замер, словно почувствовав, что сказал что-то не то. Он нервно облизнул пересохшие губы. Его пальцы непроизвольно сжали фуражку, которую он держал в руках, оставив на ней влажные отпечатки. — Товарищ Сталин, я… — начал Лазарь Селивёрстович, но Берия перебил его резким жестом. — Капитан… — Голос наркома звучал как острое лезвие конька, с хрустом вспарывающее лёд, — может быть, вам стоит пояснить? Что это за ворона такая, что чуть не сплющила служебный автомобиль в лепёшку? В воздухе запахло опасностью. Я видел, как капельки пота выступили у Фролова на висках. Его глаза метались между мной, Сталиным и Берией, словно ища спасения. — Лаврентий Павлович, — я вступил в разговор, стараясь снять возникшее напряжение, — вы же прекрасно поняли, что это была не простая ворона? Ну, и зачем же так нагнетать? Сталин медленно повернул ко мне голову, его глаза загорелись холодным любопытством: — Продолжайте, товарищ Чума. — Это был… посланник… наблюдатель, посланный по мою душу одним псевдоархангелом… — произнес я и заметил, как пальцы Берии непроизвольно дернулись. — Но на самом деле он демон… — Псевдоархангел? — Сталин отложил дымящую трубку в пепельницу и прищурился. — Это не тот ли трехметрового роста и с железными крыльями, о котором нам разведка докладывала? — Так точно, товарищ Сталин, — четко отрапортовал я, — он самый, падла! — Ну, вот, Лаврэнтий Павлович, а ты верить не хотел, — Иосиф Виссарионович по-отечески пожурил верного наркома. — Больше доверять надо людям, товарищ нарком! Берия резко выпрямился, его лицо стало каменным: — Виноват, товарищ Сталин! Исправлюсь! — Значит, товарищ Чума, дэмон под видом архангела… — задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович, вновь вынув трубку из пепельницы и глубоко затянувшись. — А вам нэ кажэтся, товарищи, что надвигается нэчто серьезное, если одна из сторон рэшилась проявить себя так открыто? — проговорил он, и впервые за весь разговор в его голосе проскользнуло что-то, напоминающее тревогу. — Они тысячелетиями нэ выходили из тэни… Сталин задумался, медленно постукивая пальцами по столу. Я видел, как его взгляд стал глубже, тяжелее — будто за мгновение он перебрал десятки вариантов и последствий. Я не стал забираться в его голову, чтобы их прочитать — сам скажет. — Если дэмоны уже действуют столь открыто, значит, баланс «потусторонних» сил нарушен, — продолжил Сталин, хмуро глядя на дым, струящийся от трубки. — И, если они идут на такой риск, значит, где-то есть слабое место… или, наоборот, угроза, которую они спешат устранить. — Так точно, товарищ Сталин, угроза имеется, — произнёс я. — Только чтобы понять, мне нужно рассказать вам всё — с того самого момента, как мы со старшим лейтенантом Чумаковым вылетели на задание из аэропорта. — Ну, так для этого мы и собрались, товарищи, — усмехнулся Сталин, чтобы послушать о ваших гэроических подвигах, товарищ Чума… Уничтожение огромных сил противника на Тарасовско-Покровском направлении ваша работа? — Так точно, товарищ Сталин… — Сиди-сиди! — опередил мое желание подняться Иосиф Виссарионович. — Тебе за этот подвиг и «Золотой звезды» мало. Там такие силы были сосредоточены… А без них наши войска проломили оборону фрицев на нескольких участках фронта, и погнали фрицев взашей! Нэужели всю эту свору послали за тобой? — Думаю, что да… — Да за такое оружие, которым ты их… Что это было? — «Гнев Господень», товарищ Сталин, — скрывать это мне не было никакого смысла. — Именно с его помощью были стёрты с лица земли Содом и Гоморра. — Ошалеть… — выдохнул Берия, нервно постучав ногтем по ручке кресла. — И никакого ядерного проекта[1] не надо… Простите, товарищи… Но это просто немыслимо! — Вот что, товарищ Чума, давай-ка ты с самого начала, — произнёс вождь, поудобнее устраиваясь в кресле. — Расклад сил вероятного противника надо разобрать досконально. Ну, я и начал, так сказать, с самого начала: как нас подбили, как мы спаслись, как набрели на усадьбу Вольги Богдановича, оказавшегося, кроме всего прочего моим кровным родственником. Рассказал в подробностях и про спасение Глаши с Акулиной, про вербовку трёхсотлетней ведьмы Глории, про спасение деда Маркея и отца Евлампия, выживших из всего отряда товарища Сурового, про встречу с Черномором. Дальше пошел рассказ о нашем совместном уничтожении целой орды фрицев, о противостоянии с псевдоархангелом, о бегстве от него, а следом о нападении этого демона на поместье, и о нашей дороге в Москву с промежуточной остановкой в мире Хаоса. Ну, и на сладенькое — о вороне, едва не сплющившей автомобиль словно паровым катком. По мере моего повествования глаза у слушателей (всех без исключения) становились всё больше и больше. А к его концу едва совсем не повылазили из орбит. Но меня никто не подумал остановить, либо усомниться в моей правдивости. Похоже, что репутацию себе у руководства страны я заимел безупречную. — Ну… товарищ Чума… — произнёс Иосиф Виссарионович, изумлённо качая головой после того, как я замолчал. — Иные и за дэсять жызнэй такого нэ пэрэживут, как ты за пару-тройку нэдэль. Похожэ, что с твоим появлением мир становится совершенно иным… [1] Разработка ядерной бомбы в СССР началась в начале 1940-х годов, с конкретных шагов, предпринятых в 1942–1943 годах. После получения разведывательных данных об американских и британских разработках, а также писем советского физика Георгия Флерова, указывающих на необходимость продолжения исследований, советское руководство приняло решение о возобновлении работ по атомной энергии. 28 сентября 1942 года ГКО (Государственный комитет обороны) издал постановление об организации урановых исследований (а на дворе у нас как раз конец сентября). Глава 8 Товарищ Сталин медленно выдохнул дым, задумчиво наблюдая, как кольца табачного аромата растворяются в воздухе кабинета. Его глаза, обычно такие проницательные, сейчас казались «глубже» обычного — будто в них отражались не стены кабинета Кремля, а бездны иных миров, о которых я только что рассказал. На мгновение мне даже показалось, что он — одарённый… Но, нет — он был обычным человеком. — Товарищ Чума, — наконец произнёс вождь, откладывая трубку. — Ты понимаешь, что всё это… это нэ просто история. Это стратегическая информация. Если демоны рвутся за тобой и рядятся под архангелов, если древние силы вдруг ожили — значит, и мы должны действовать… не так… Не как солдаты на фронте, а как… — он запнулся, подбирая слово, — как участники совершенно другой войны. Но и о первой забывать не следует! Сдаётся мнэ, она — прямое следствие другого противостояния. Берия, до сих пор молчавший, резко встал, словно его наконец прорвало: — Иосиф Виссарионович, это же… это же прямая угроза! Если какой-то ворон может играючи давить машины, если демоны могут имитировать небесных посланников — как нам от этого защищаться? Я совершенно не понимаю, как этому противостоять! — Ошибаешься, Лаврентий, — тихо сказал Сталин. — Всё ты прэкрасно понимаешь. У нас есть он… Все взгляды устремились на меня. — Товарищ Чума уже показал, что способен успэшно противостоять этим силам. А значит, его знания, и его… э-э-э… нэобыкновенные способности — это и есть наше оружие. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не страх, нет. Но осознание того, что теперь на мои плечи ложится куда больше, чем я до этого предполагал. — Вы хотите, чтобы я… — Ми хотим, чтобы ты ускорил процесс создания спецподразделения, — спокойно произнёс Сталин. — Нам срочно нужны люди… силовики-энэргетики… из тех, кто может видеть то, что скрыто. Кто сможет сражаться не только с фрицами, но и с тем, кто стоит за ними. И несколькими одарёнными здэсь не обойтись… Молчание повисло в воздухе. — И где же мы их столько найдём? — тихо пробормотал товарищ Берия. Сталин постучал трубкой в пепельнице, выбивая пепел из чаши и вдруг усмехнулся: — Как-то же товарищ Чума нашёл ещё одну ведьму? И до этого привел к нам ведьмака товарища Тома, и товарища Трефилова со старшим лэйтенантом госбэзопасности Чумаковым, которые тоже обрели эти чудесные способности. И попа, который выжил в аду. Думаю, он знает, гдэ искать остальных. Я глубоко вздохнул, работы предстояло много: — Так точно, товарищ Сталин. Я постараюсь найти. — Тогда дэйствуй, — резко сказал вождь. — Время работает против нас. И в его глазах снова мелькнула та самая тень — та, что бывает у человека, который уже видит грозовые тучи на горизонте. Но не в коей мере не собирается отступать. — Товарищ Берия, — продолжил Сталин, повернувшись к наркому, — как продвигаются работы у товарища Трэфилова? Вэдь запуск его машины тоже помог бы снять нэхватку силовиков в наших рядах. — По заверениям самого профессора, — ответил Лаврентий Павлович, — а проверить это мы, к сожалению, не в состоянии — он единственный специалист в этой области, работы продвигаются успешно… — Товарищ Чума, — вождь кивнул Берии и повернулся ко мне, — я прошу вас тоже подключиться к работе профессора, чтобы постараться форсировать его разработки. Жаль, что ваша супруга не сможет присоединиться к нему в ближайшее время… — Я думаю, товарищ Сталин, что в ближайшее время у нас появятся новые разработки в магической области. У моей супруги, как я говорил, появился отличный учитель и напарник. Я считаю необходимым, чтобы кто-то перенял его бесценный опыт… Лучше бы, конечно, это был одарённый, да еще и с задатками исследователя… и такой, которому мы могли бы всецело доверять… — Форсируйте введение «в строй» изобретение Бажена Вячеславовича — и такие люди у вас появятся! — вновь напомнил Иосиф Виссарионович. — И вот что я еще подумал, товарищ Чума… — Сталин наклонился вперед, положив локти на стол, и его глаза засверкали тем самым стальным блеском, который заставлял трепетать даже самых закаленных политиков. Присутствующие в кабине Берия и Фролов тоже непроизвольно напряглись. — Ты сам видел, что враг наш… — медленно продолжил Иосиф Виссарионович, делая паузы между словами, — нэ человэческий. И если бэсы осмеливаются прикрываться ликами ангелов, значит… Значит нам нужэн настоящий щит! А что является щитом против бэсов и дэмонов, товарищи? Сталин резко встал, прошелся по кабинету, покусывая мундштук опустевшей трубки. — А щит этот — наша Вера, товарищи! Мы глупо тратили силы, борясь с церковью. Время показало: попы нэ сбэжали за границу и нэ предали родину, нэ считая горстки рэнэгатов. Священники в окопах, они рядом с красноармейцами плечом к плечу защищают нашу страну от фашистских захватчиков! Они служат молебны и хоронят наших солдат под свист пуль…. Иосиф Виссарионович резко остановился и пристально посмотрел мне в глаза: — Отец Евлампий, которого ты спас — разве он враг? Берия хотел что-то сказать, но Сталин жестко оборвал его взглядом. — Нет. Он — наш! Лаврэнтий, — вождь перевел взгляд на наркома, — ты сам докладывал: в блокадном Ленинграде священники делятся последним куском хлеба с голодными. Во время бомбежек выносят раненых из-под обломков. Это ли не доказательство их преданности? — Но… товарищ Сталин, — попытался вставить Берия, — наша идеология… — В жопу такую идэологию! — грубо перебил наркома Иосиф Виссарионович. — Свои ошибки нужно уметь признавать! А мы ошибались… Сыльно ошибались… Может быть, поэтому истинная Тьма и открыла нам своё настоящее лицо… А что объединяет людей перед лицом Тьмы? Вера, Традиция и Дух! — Вождь ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть даже меня. Берия, так тот вообще побледнел, словно полотно — таким раздражённым он не видел вождя, наверное, с самого начала войны. — Хватит лжи… Завтра же подготовить указ о прекращении преследований церкви. Пусть храмы вновь откроются, пусть звонят колокола, пусть священники молятся во славу нашего оружия и победы! Пусть знают все — если против нас восстали силы Тьмы, то с нами Бог! Тишина повисла тяжёлым покрывалом. Да… Я, конечно, рассчитывал на такой поворот, но… чтобы он случился так резко и внезапно… даже и помыслить не мог! — А иначэ… — вождь хрипло рассмеялся, — какой смысл называться Святой Русью, если мы сами свою святость растоптали? Возражать против этого заявления никто не стал. — Конечно, будет сложно объяснить всё это нашим товарищам… Особенно старым большевикам… Но тяжёлые времена требуют нэпростых рэшений! — И ещё… — Сталин опять повернулся ко мне. — Ты, товарищ Чума, теперь не просто солдат, если сам Господь вручил тебе силу, способную уничтожать целые города… — Простите, товарищ Сталин, — пришлось мне перебить вождя, — Господь здесь совершенно ни при чём. Он не вручал мне ничего, даже разрушительный «Гнев». И моя сила происходит совсем из другого источника… Вот сила отца Евлампия — точно от Творца. — Спасибо, товарищ Чума… — Медленно произнёс Иосиф Виссарионович. — Я совсэм об этом забыл… От его слов, тяжёлых, словно неподъемные валуны, по спине побежал неприятный холодок. Впервые я видел, как вождь… колебался. Я вновь не стал заглядывать в его мысли, хотя подозревал, что это решение не будет легким. Холодный осенний ветер шевелил занавески на окнах и гнал по улицам опавшие листья, словно напоминал: зима близко. Но в кабинете Сталина было душно — тяжелое, наэлектризованное молчание, будто перед грозой. Товарищ Сталин медленно ходил по кабинету, не выпуская погасшую трубку из зубов. Его тень, вытянутая в лучах восходящего солнца, казалось огромной, двигаясь следом за ним на противоположной стене. — Товарищ Чума, — произнёс наконец вождь, не оборачиваясь, — ты говорил, что твоя сила — не от Бога… — Иосиф Виссарионович развернулся и пристально посмотрел мне в глаза. — Но разве это так важно? Я почувствовал, как все присутствующие — Берия и Фролов напряглись, ожидая ответа. — Моя сила — от Тьмы, — произнёс я спокойно. — По крайней мере, так утверждали все известные мне источники… Скажу честно, мне совершенно не по душе такая трактовка, но… Иного объяснения я пока не нашёл. И я считаю, что отказываться в данный момент от этой силы — настоящее преступление! — Ты предлагаешь… — тихо произнёс Берия, — договориться еще и с самим Сатаной? — Нет, Лаврентий Павлович — ничего подобного! Я не служу Тьме. Я лишь использую силу, данную ей. Так же, как мы используем вражеские трофеи в этой войне — немецкие танки, пушки, автоматы и винтовки… Разве это делает нас фашистами? — Хочэшь сказать, — тягуче произнес товарищ Сталин, — всё равно какой рукой вбивать осиновый кол в сердце нэчисти — святой или проклятой? И само Зло можно натравить против Зла? — Именно так, товарищ Сталин! — не моргнув глазом выдал я. — Война на два фронта — опасная игра, товарищ Чума. — Война — это всегда опасная игра, Иосиф Виссарионович. Сталин медленно кивнул: — Хорошо, действуй. Зло во имя Добра… — Он не договорил. Да это, в общем-то, было не нужно — все присутствующие и без этого прекрасно поняли. Война предстоящая, а вернее, уже идущая война теперь была не только против людей. И нам предстояло вести боевые действия «на всех фронтах». «Зло во имя добра» — это не компромисс, а мой… теперь уже наш осознанный выбор. Если враг играет «грязно», то вся твоя святость — роскошь, которую ты не можешь себе позволить. И товарищ Сталин это прекрасно понимал: чтобы победить Тьму, иногда нужно самому на мгновение стать частью её. Тишина повисла тяжелым саваном, словно сама комната затаила дыхание. Сталин медленно опустился в кресло, его пальцы постукивали по подлокотнику, словно отсчитывая никому не слышимый ритм. — Ты уверен, что сможешь удержать эту силу под контролем? — спросил наконец вождь. Его голос был тихим, но каждый слог резал воздух, как лезвие. Я почувствовал, как в груди сжимается что-то холодное. Не страх — нет, я давно перестал бояться. Скорее… предчувствие. — Нет, — ответил я честно. — Но у меня нет другого выхода, товарищи. Вход в ведьмаки — рупь, а выход не два, и даже не десять! Выход вообще не предусмотрен. Вождь резко повернулся. Его глаза, тёмные и пронзительные, будто сканировали меня насквозь. — А если эта Тьма поглотит тебя? Если однажды ты проснёшься и поймёшь, что уже не отличаешь врагов от своих? Я молчал, поскольку Иосиф Виссарионович был прав в своих опасениях. Они преследовали меня постоянно. Но ответа на эти вопросы у меня не было. — Тогда мы его прикроем, — неожиданно вступил Фролов. Его голос, обычно спокойный, сейчас звучал жёстко. — Если товарищ Чума сорвётся, и мы это поймём — я лично всажу ему пулю в лоб. — Смело, Лазарь Силивёрстович, — усмехнулся я, пожимая руку капитану госбезопасности, — но честно. Только я не уверен, что к тому моменту пули меня возьмут… Берия хмыкнул: — Действительно, если он к тому моменту уже превратится в нечто… большее, чем просто человек? Вернее, ведьмак… — Тогда мы найдём другой способ, — сказал Сталин, наконец опуская трубку на стол. — Но пока… мы воюем. И если Тьма даёт нам шанс — мы его берём! Он подошёл ко мне вплотную, и внезапно его рука легла мне на плечо — тяжёлая, как смертный приговор. — Только запомни, товарищ Чума: или мы… или они…. Третьего не дано. Я кивнул. В голове пронеслось: «А что, если этот выбор уже сделан за меня?» Но вслух я произнёс сакраментальное: — Служу Советскому Союзу! Сталин отпустил меня и шагнул к карте на стене, где алыми флажками были отмечены линии фронтов. — Лаврэнтий, — бросил он через плечо, — подготовь список. Нам нужны все, кто сталкивался с… необычным. Колдуны, знахари, шаманы — те, кого народ называет «видящими». Если мы вступаем в эту войну — нам понадобится каждый… Сделаем, товарищ Сталин! — Берия коротко кивнул. — И еще… — голос вождя прозвучал сухо. — Срочно поднять исторические архивы по всем сверхъестественным явлениям — и пересмотреть. Особенно дела о колдовских процессах со времён Петра Первого… Ивана Грозного… Нет! Все, какие найдутся! Лаврентий Павлович кивнул, но в его глазах мелькнуло что-то тревожное — будто-то бы он уже видел те документы и знал, что там такое, отчего даже у него, человека с железными нервами, пробежали бы мурашки. — А что насчёт церкви… — начал было нарком, но Сталин резко поднял руку: — С церковью — как решили ранее. Если даже их святые — реальность, то они нам сейчас больше нужны как союзники, чем как враги. В этом и заключалась вся гениальная логика товарища Сталина: прагматизм, перемалывающий даже чудеса в жерновах стратегии выживания Союза Советских Социалистических Республик. — Иди, Лаврентий Павлович, — произнёс вождь, — не буду больше задерживать — у тебя и так накопилось слишком много дел. — Слушаюсь, товарищ Сталин! — Дверь кабинета с тихим скрипом закрылась за Берией, оставив нас втроем: Сталина, Фролова и меня. — Товарищ Чума, — внезапно сказал вождь, — у меня к тэбе личный вопрос… Как ты справляешься… с этой Тьмой внутри тэбя? Я замер — такого поворота я не ожидал. — Я стараюсь не думать об этом, — ответил я честно. — Если сильно заморочиться, недолго и с ума сойти. Сталин кивнул, будто мои слова лишь подтвердили его догадки. Его взгляд, тяжёлый и неумолимый, будто взвешивал каждое моё слово. — Ты молод, и ты романтик. Но война не терпит романтики. Ты — оружие, товарищ Чума. Тебе поможет только жесточайший контроль! Да, пусть с первым и вторым товарищ Сталин ошибся, считая меня совсем юным, но с жесточайшим контролем — это он попал в самое яблочко. Без него я бы уже давно захлебнулся Тьмой и с радостью перешёл на «другую сторону», как это и положено обычным ведьмакам. — В прошлый раз ты докладывал, — вождь подошёл к окну, за которым медленно разгоралось утро, — что немцы тоже пробуют… договариваться с этой Тьмой. — Так точно, товарищ Сталин, — ответил я. — И они уже достигли значительных успехов. Сталин повернулся, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. — Ты должен быть быстрее. Сильнее. Безжалостнее. Потому что если их «договор» состоится — мы проиграем не только войну. Мы проиграем всё, товарищи… До сих пор не могу поверить, что всё происходящее с нами — реальность, — признался «под занавес» вождь. — А вы знаете, товарищ Сталин, — неожиданно произнёс Фролов, — моя бабка говорила: когда земля перенасыщается смертью, она… пробуждает древние силы. И хорошие, и дурные… — Возможно, товарищ Фролов, возможно… — Сталин вновь медленно прошелся по кабинету. — Главный вопрос — в каких руках окажутся эти силы? Когда умирает Свет… Тьма приходит сама собой, — тихо произнес он. — Мы стоим на пороге новой эры, товарищи. И я не знаю, готово ли к ней человечество. Эти слова повисли в воздухе, наполненном запахом ароматного табака. И этой в тишине я вдруг понял: мы уже сделали выбор. Все мы. И теперь нам оставалось только следовать ему — через тьму, через кровь, через все круги этого нового ада, который мы сами и разбудили. Я вышел из Кремля, сжимая в кармане новое предписание — «Особая миссия под личным контролем тов. Сталина». Холодный ветер рвал с новенькой формы пыль кабинетных ковров, но я его не ощущал — холоднее было внутри. «Ну что, товарищ Чума, — мелькнула дикая мысль в голове, — привез апокалипсис на родину в своём вещевом мешке? Но нет, — я посмотрел на запад, где над Москвой клубились черные тучи, — апокалипсис уже был здесь. А я только взвинтил ставки своим присутствием». Глава 9 Кремль остался позади, но тяжесть разговора не отпускала. Мы с Фроловым молча шли к машине, шагая по пустынным утренним улицам. Москва только начинала просыпаться, но в воздухе уже витало напряжение — словно сам город чувствовал приближение чего-то неотвратимого. — Ну что, товарищ Чума — теперь ты официально главный по апокалипсису, — наконец нарушил тишину Фролов, словно прочитав мои мысли. — Поздравляю. — В его голосе не было ни капли сарказма. Только дикая усталость — мы все вымотались после этого сложного разговора. — Я бы предпочел звание поскромнее, — проворчал я, закуривая. Он хмыкнул, но тут же нахмурился, тоже винимая из кармана пачку папирос. — Товарищ Сталин прав в одном… если немцы найдут способ управлять этой Тьмой, мы все окажемся в дерьме… Если, конечно, не найдём способа их опередить. — Они уже нашли способ, — бросил я, выпуская дым в прохладный осенний воздух. — Просто пока не знают, как ловчее ею управлять и удерживать под контролем… Фролов остановился, резко повернувшись ко мне и схватив за рукав: — А тебе откуда известно? Я усмехнулся, и развел руками. — Если бы я точно знал… Неожиданно лицо капитана госбезопасности стало каменным: — Ты что-то скрываешь? — Мы все что-то скрываем, Лазарь Селивёрстович, — мягко и спокойно ответил я, не обращая внимания на поглотившую Фролова подозрительность. — Особенно, когда речь идет о вещах, которые и словами не объяснить… Если я скажу, что мне всё это привиделось, что ты на это ответишь? Фролов немного оторопел от моего признания: — Не знаю… — Вот, и я тоже не знаю, как работать с абсолютно непроверенными сведениями. Может это всё мои галлюцинации на почве нервного истощения? Лазарь Селивёрстович задумался, потом вдруг потянулся к груди, и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и отвинтил колпачок. Пахнуло спиртным с запахом сивушных масел, забитых ароматом пряных трав. — Держи, — протянул он мне. — Не думай, отличный самогон! Просто, если ты сейчас свалишься от нервного истощения, никому легче не станет. Я принял фляжку. Самогон обжег горло, но внутри сразу стало теплее. — Вот ведь ирония, — пробормотал я, занюхав крепкое, но ароматное пойло рукавом гимнастёрки, — мы держим фронт против немцев, а настоящая война идет где-то там, «в темноте», и никто, кроме нас, этого даже не понимает. Фролов молча кивнул, глядя на дорогу. Мы дошли до машины. Водитель, молодой парень с белесыми бровями, прыгнул открывать дверь. — На базу, товарищ капитан госбезопасности? — спросил он бодро. Похоже, парень уже успел отойти от утреннего столкновения с вороной — На базу, — коротко кивнул Фролов. Я бросил последний взгляд на кремлевские башни. Где-то там, в кабинете с толстыми шторами, товарищ Сталин продолжал разрабатывать свою стратегию Великой Победы, где на кону была уже не просто Страна Советов, а, возможно, сама душа этого мира. А мы? Мы просто ехали на базу. Готовиться к войне, о которой еще не знал практически никто из обычных людей. И хорошо бы было, чтобы они об этом никогда и не узнали. Фролов закурил, протянув папиросу и мне. Я не стал отказался. Так мы и стояли возле новенького автомобиля ЗИС-101[1], выданного нам из кремлёвского гаража взамен разбитой в хлам «Эмки». Сказать, что наш водитель был рад, это не сказать ничего. Ведь на подобном лимузине ездил и сам товарищ Сталин. Обратная дорога была долгой. В ЗИСе мы с Фроловым больше молчали, каждый переваривая слова вождя. Москва за окнами мелькала серыми кварталами, встречая нас редкими прохожими, торопящимися по своим делам. Никто из них и не подозревал, что прямо сейчас творится в кабинетах Лубянки и Кремля, и что их всех ждёт буквально через несколько дней. База особого отдела силовиков-энергетиков встретила нас стандартной суетой и охраной на вышках. Офицер караула, узнав водителя, сидевшего за рулем новенькой машины, а затем и Фролова, отдал честь, пропуская нас за охраняемый периметр. Первым на базе нас встретил отец Евлампий. Вымытый, отдохнувший, в постиранной рясе, еще чуть влажноватой, но надетой поверх новенькой военной формы. Его глаза, однако, продолжали гореть тем самым огнем Веры, который я ужу видел после того, как отцу Евлампию удалось отбиться от древнего демона. — Ну что, чады? — спросил священник, крестясь. — Отпустила вас Первопрестольная? — Не то, чтобы отпустила, батюшка… — пробурчал я, снимая шинель — в основном корпусе уже затопили печи. — Скорее, отправила дальше воевать. — Но теперь уже не только с немцами, — добавил Фролов, — наша задача несколько усложнилась. Священник тяжело вздохнул.: — Так оно и есть… Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[2]. — А вы, отец святой, с этим как раз кстати, — произнёс капитан госбезопасности. — Товарищ Сталин велел вам передать: с сего дня все гонения на церковь — прекращаются! Ваши попы… э-э-э… священники, — быстро поправился он, — понадобятся в этой войне. Лицо отца Евлампия на миг исказилось. То ли от облегчения, то ли от нового страха. — Это и хорошо… и страшно… — тихо прошептал он, но мы с Фроловым это прекрасно услышали. — Это почему же? — удивленно приподнял брови Лазарь Селивёрстович. — Потому, чадо ты неразумное, — пробасил монах, — если уж власть имущие сами вспомнили о Боге и служителях его — значит, дела совсем плохи… Или настолько плохи, что без Него уже никак… Воцарилась гробовая тишина, когда Фролов озвучил новое задание, предназначенное для батюшки самим товарищем Сталиным. Отец Евлампий медленно поднял голову, его мозолистые пальцы вновь начали искать на груди отсутствующий наперстный крест. — Меня? На переговоры с Патриархом? — Голос священника дрогнул, но не от страха, а от осознания особой тяжести миссии. — Товарищи чекисты, вы просто не понимаете, чего требуете от меня… Да я в последний раз в Патриархии был… — Он замялся, пересчитывая что-то в уме. — Лет пятнадцать назад. Когда еще митрополит Сергий[3]… — Именно поэтому вас и выбрали, — Фролов достал из портфеля папку с грифом «Совершенно секретно». — Вы единственный из нас, кому можем доверить, а самое главное — кто справится с этой миссией и при этом не запятнан… — Лазарь Селиверстович, на мгновение замолчал, подыскивая подходящее слово, — текущей церковной политикой. Я наблюдал, как тень пробежала по лицу монаха. Он понимал — его отправляют как посредника между двумя мирами. Между старыми церковными иерархами и новой, страшной реальностью, где на кону стояло само существование веры. К тому же, кто, как не он — священник, призванный бороться с исчадиями Тьмы, сможет объяснить своим же собратьям, что нам всем грозит в случае провала. К тому же, если я правильно помнил, в 1942-ом году, в условиях Великой Отечественной войны, именно патриарх Сергий, являющийся на нынешний момент местоблюстителем патриаршего престола, занял позицию лояльности к советской власти, что вызвало неоднозначную реакцию в церковной среде. С одной стороны, его действия способствовали сохранению Русской православной церкви в сложный период, а с другой — подвергались критике за уступки государству. — Когда? — коротко спросил отец Евлампий, уже собравшись с духом. — Сегодня вечером, — ответил чекист. — В 18:00 вас заберет машина. — Фролов достал из папки пропуск с печатью НКВД. — Местоблюститель патриаршего престола Сергий уже предупрежден. С ним договорились о встрече под видом… — он криво улыбнулся, — консультации по вопросам реставрации храмов. Отец Евлампий недовольно фыркнул: — Ну, да, конечно. Стоило сначала взорвать Храм Христа Спасителя, а после решить его «реставрировать». — Батюшка, — я не выдержал, — речь сейчас идет совсем не о камнях! Вы же прекрасно понимаете… — Я знаю, о чем речь! — резко оборвал меня священник. Его глаза вдруг загорелись тем самым фанатичным огнем. — Потому и трясусь, как будто в первый раз иду с одним крестом на матёрого оборотня… И не знаю, осенит ли меня Божественной Благодатью, чтобы сдюжить против исчадия… А тут… шутка ли — Церковь православную на Святой Руси вновь возродить? Отец Евлампий глубоко задумался, обводя взглядом нас — людей в военной форме, но уже вовлеченных в войну, где не было привычных фронтов. В войну, которая Церковь Христова уже вела. В его взгляде читалось нечто большее, чем просто тревога — ответственность, от которой он не мог отказаться. — Хорошо, — наконец сказал он, поправляя рясу. — Но если уж я иду к Патриарху, то говорить буду не как посланник от Сталина или НКВД, а как священник. Как мракоборец… И если Сергий мне не поверит… если он решит, что это очередная чекистская провокация… — Отец Евлампий замолчал, тяжело выдохнув. — Тогда всё может закончиться очень плохо… — закончил за него Фролов. — Помощь церкви нам сейчас важна, как никогда… — Отец Евлампий… — капитан госбезопасности вынул из кармана заветную фляжку. — Может, для храбрости? — робко спросил он. — Самогонка отменная, на душистых травах… — Не надо, сынок, — отец Евлампий махнул рукой, но вдруг усмехнулся. — Хотя… если есть на вашей базе кагор церковный, то можно и испить перед дорогой. Не для храбрости, конечно, а для ясности ума. Фролов понятливо кивнул: — Устроим. Поручив одному из сотрудников снабдить батюшку бутылочкой кагора, мы с Фроловым отправились на встречу с профессором Трефиловым, для лаборатории которого в моё отсутствие отгрохали самый настоящий бункер. Как они умудрились всё это так быстро провернуть? Но факт оставался фактом — бункер, который не взять даже авиационной бомбой, в наличии имелся. Мы шли молча. Где-то впереди, за поворотом, уже виднелся кусочек серой ноздреватой бетонной стены с вмонтированными в неё солидными железными воротами. — Ты знаешь, — внезапно сказал Фролов, — у меня такое ощущение, что мы с тобой сейчас как те самые алхимики из старых книг. Только вместо философского камня ищем способ, как запереть дверь в ад. Я хотел ответить, но в этот момент перед нами распахнулись массивные ворота бункера, и мы увидели профессора Трефилова собственной персоной — он стоял в дверях, затянутый в прожженный в нескольких местах белый халат, со всклоченными седыми волосёнками и лицом, измождённым бессонницей, но с горящими, почти лихорадочными глазами. — А, товарищи! Наконец-то! Я уже начал думать, что остался в этом бункере один одинёшенек! Да уж, состояние профессора оказалось хуже, чем я ожидал. Он ведь даже не понял, что я всё это время отсутствовал. Похоже, что молотил на износ, пытаясь побыстрее запустить свой агрегат. — Бажен Вячеславович, вы опять? — напустился на него Фролов. — Сколько времени вы уже не спали? Вернее, сколько суток? — Я… я не помню… — наморщив лоб, произнёс профессор. — Кажется вчера… Нет… — Профессор махнул рукой вглубь бункера, где в тусклом свете ламп уходила под землю бетонная лестница. — Я записывал где-то… на бумажке… ведь наше время — это самое ценное… Идёмте… — И он неровной походкой начал спускаться по ступенькам. Подошедший к нам отец Евлампий с открытой бутылкой кагора в одной руке и кусочком просфоры, слепленной, похоже из обычного хлеба, произнёс: — Надорвется ж, болезный… А после запил просфору солидным глотком красного вина. Ну, для его телесных пропорций этот глоток — сущая малость. А по поводу Трефилова я был полностью согласен с батюшкой — профессор явно измотал себя. От тяжело переживал, что до сих пор так и не смог в очередной раз запустить свой агрегат. Хотя, на первый, да и на второй взгляд, всё было собрано правильно. Это я прочитал у него в голове. — Привет, Вань! — Остановившись у дверей лаборатории, я поприветствовал Чумакова, находившегося тут же. — И давно он так? — спросил я Ивана, наблюдая, как Бажен Вячеславович в сотый раз проклинает свое детище. Машина — накопитель времени — стояла посреди бункера, гудела, искрила и отказывалась работать так, как нужно. Её медные спирали то вспыхивали голубым светом, то гасли, будто усталый светляк, многочисленные лампочки мигали, трансформаторы выдавали уверенное «у-у-у», но эффекта не было. — При мне — со вчерашнего вечера, — ответил Чумаков. — Опять сбой в синхронизации! — Трефилов яростно стукнул кулаком по панели управления. — Эта чертова штуковина не работает! Ваня Чумаков, похоже, уже не впервые наблюдал подобную картину. — Бажен Вячеславович! Дорогой! Может, хватит уже бить аппарат? Он от этого лучше работать не станет… — Он и так не работает, как надо! — Трефилов резко обернулся, и я впервые увидел в его глазах не просто раздражение, а настоящую злобное безумие. Сейчас он был готов раздолбать свое детище в порошок. И я понял, что так дело не пойдет. Еще немного и профессор просто сойдет с ума. Я резко приблизился, прикоснувшись пальцем к центру лба пожилого ученого, погружая его в сон. Обмякшее тело подхватил под руки Ваня, и мы вместе пристроили его на диване. — Лазарь Селивёрстович, — я повернулся к чекисту, — ну вы-то куда смотрели? Я понимаю, что товарищи Сталин и Берия просили форсировать события… А ведь Бажен Вячеславович не молод, хоть я подлечил его так же, как и вас… Но ни вы, ни он — не стали бессмертными! А что если мы его потеряем? Товарищ капитан госбезопасности потупился, чувствуя свою вину. Я знал, что и он работает на износ, чтобы хоть на секунду приблизить нашу победу. Поэтому и не придал значения… А это могло закончиться плохо… Я активировал малую целительскую печать, чтобы она как следует подлатала профессора, пока он спит. — А теперь выходим! — произнёс я, выгоняя всех из лаборатории. — Вань, а ты проследи… — Сделаю, товарищ Чума! Не беспокойся! — ответил Чумаков, закрывая за нами двери лаборатории. А вечером отец Евлампий отправился на встречу с местоблюстителем Сергием. Мы провожали его молча. Да и что можно было сказать? Его миссия была важнее любой разведоперации — от нее зависело, сможет ли Церковь стать нашим союзником в грядущей войне или останется слепым и подозрительным институтом, не понимающим истинной угрозы. Когда машина скрылась за воротами базы, Фролов закурил и сказал: — Теперь остается только ждать. — И молиться, — добавил я. Лазарь Селиверстович резко повернулся ко мне, но потом хмыкнул и бросил окурок под ноги. — Да уж… Вот не думал, что доживу до того дня, когда чекисты будут просить Бога о помощи. Но мы оба знали — времена изменились. И нам придется сражаться не только пулями и танками, но и верой. А пока… пока отец Евлампий вел свою «тихую войну» — войну за души тех, кто еще не знал, что грядет нечто хуже, чем танки и бомбы… [1] ЗИС-101 — советский семиместный автомобиль высшего и представительского класса с кузовом «лимузин», выпускавшийся на Заводе им. Сталина (Москва) в 1936—1941 годах. [2] Послание к Ефесянам 6:12 — Еф 6:12. Современный перевод: Потому что мы ведем бой не с людьми из плоти и крови, а с Началами, с Властями, со вселенскими повелителями этого мира тьмы, с духовными силами зла в небесном мире. [3] В 1942 году патриархом Русской православной церкви был Сергий (Страгородский). Он занимал должность местоблюстителя патриаршего престола с 1937 года, а в 1943 году был избран патриархом Московским и всея Руси. Глава 10 После отъезда батюшки сил у меня совершенно не сталось, а поправлять их с помощью магии не хотелось. Ведь усталость моя была большей степенью именно психологически-эмоционального плана, а не физического. Я просто выдохся. Мне, как и профессору Трефилову, была необходима хотя бы маленькая передышка, чтобы просто прийти в себя… Поэтому, не придумав ничего лучшего я отправился спать. Мое спальное место содержалось сотрудниками НКВД, уже прикреплёнными к нашему новому ведомству, в образцовом порядке даже в моё отсутствие. Поэтому, предупредив Фролова чтобы меня не беспокоили, я сбросил новенькую форму и залез под одеяло, накрывшись им с головой. Одеяло было прохладным, чуть влажноватым от осеннего тумана и тяжёлым, давящим на грудь, словно погребальный саван. В тот момент я не думал о страшном — лишь жаждал забыться в объятиях сна. Но как только веки сомкнулись, меня тут же настиг кошмар. Я стоял в бесконечном коридоре особняка Пескоройки, но там всё было «иначе»: стены и потолок искривлены под немыслимыми углами, пол покрыт липкой чёрной кровью, а вместо огней горели бледные мерцающие огоньки, отбрасывающие тени, которые жили собственной жизнью на изуродованных стенах. Я знал, что надо бежать, но ноги отчего-то, как бывает в кошмарных снах, совершенно не слушались. И тогда я услышал его… — Ты устал, маленький человечек… Уже знакомый многоголосый голос Раава шёл отовсюду — из стен, из теней, из самого моего сознания. Он звучал как шёпот тысячи голосов, слившихся в один, слишком близкий, слишком знакомый. — Ты думаешь, что можешь от меня скрыться или убежать? Из темноты вытянулись длинные костлявые пальцы и обвили моё запястье. Вместо кожи — чёрные чешуйки, горячие, как раскалённый металл. Они жгли, но я не мог вырваться. — Ты устал, жалкий человечек, но даже сон тебя не спасёт. Ничто не спасёт… Я попытался крикнуть, но губы не повиновались. Вместо этого тени поползли по мне, обволакивая, впитываясь в моё тело, вгрызаясь и ввинчиваясь прямо под кожу. Я чувствовал, как они проникают глубже, заполняют мои внутренности, лёгкие, голову… выжигая всё, даже разум. — Ты думал, что можешь тягаться со мной, просто обладая «Гневом»? И тогда я увидел его лицо — точнее, то, что выдавало себя за лицо. Пустые глазницы, полные движущегося мрака, рот без губ, растянутый в вечной гримасе голода. — Я всегда буду рядом… Я проснулся с диким воплем, обливаясь холодным потом. Одеяло сползло на пол, а сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. Но самое страшное было в другом. В углу комнаты, там, где сливались тени, мелькнуло движение… В мгновение ока над моей рукой заискрил плотно скатанный шарик «небесного электричества» — шаровая молния, которой я приготовился попотчевать грёбаного ублюдка… Но тени вдруг исчезли, а в углу появился мой первый боевой товарищ в этом мире, успевший не раз спасти мою жизнь (впрочем, как и я его) и доказать свою преданность — братишка Лихорук. — П-педа, п-пратиш-шка Ш-шума… — выдохнул злобный дух, распластавшись на полу. Я, мгновенно определив, что он максимально истощен магически, пустил в его сторону по нашей связующей нити поток силы. Похоже, что-то произошло что-то не совсем хорошее, пока я спал и видел кошмары, каким-то образом насланные на меня чертовым демоном. Мой одноглазый братишка слегка «посвежел», что смог самостоятельно усесться на полу. Я продолжал наполнять силой его резерв. За размер собственных запасов я пока не переживал — в бороде Черномора после уничтожения такого неимоверного количества противников, запасов хватало с лихвой. — Что случилось, дружище? — поинтересовался я между делом. — Мать С-смеих-ха — её х-хто-то с-сап-прал… — Как забрал? — не понял я, вспоминая титанических размеров змею («по совместительству» еще и мать злыдня), запертую в ловушке — временной аномалии, совершенно случайно обнаруженного мной могильника. — Лих-хорук пыталс-с-ся… Лих-хорук п-пилс-ся с-с-с пох-хитителем ис-с пос-следних-х с-сил. Но он п-пыл с-сильнее… Он уп-пил тф-фоего тоф-фариш-ша ф-федьмака… — Тома? — вскинулся я, вспоминая, что именно Том Бомбадил руководил работами в древнем могильнике. — Да, он… — Кивнул одноглазый дух. — Тот пыталс-ся помош-шь Лих-хоруку… Мне ш-шаль, п-пратиш-шка Ш-шума… — Виновато повесил голову на грудь злыдень. — Но ф-фрах-х пыл намнох-хо с-сильнее с-слыдня и тоф-фриш-ша Тома… — Остался еще хоть кто-нибудь в живых? — Холодея, спросил я. Ведь в том кургане, насколько я знал, работало много людей — в основном ученых историков и археологов. — Нет… — Мотнул лысой уродливой головой злобный дух. — Он вс-сех-х уп-пил… — Твою же мать! — в сердцах выругался я. — А моя Мать С-смеих-ха ис-с-с-сес-сла… — повторил Лихрук, слегка не разобравшись в моих ругательствах. — С-слыдень не понимает, как такое мош-шет п-пыть… — Разберёмся, братишка! — Я поднялся с кровати, быстро оделся — выспаться, похоже, сегодня (и черт его знает еще сколько) не вариант. Пришлось взбодрить себя изрядной толикой силы, чтобы меня хотя не вырубало на ходу. — А сейчас исчезни, старичок, — распорядился я, и Лихорук мгновенно растворился в воздухе, — только будь где-нибудь поблизости. — Х-хорош-шо, п-ратиш-шка Ш-шума! — отозвался злыдень по мыслесвязи, а я отправился на поиски Фролова, чтобы подкинуть нашему Контролёру еще проблем. Фролова я нашёл в его кабинете, окружённого со всех сторон стопками каких-то документов и бумаг. Они горами высились на столе, стояли целыми пирамидами на полу, так что и ступить было некуда. Когда я вошел, он посмотрел на меня взглядом человека, тоже не спавшего несколько ночей и который уже успел выпить три цистерны крепчайшего кофе. — Товарищ Чума… — Он тяжело вздохнул, потирая глаза кулаками. — Ты даже не представляешь, как мне сейчас нужна твоя помощь! В этом кургане… — Подожди, Лазарь Селивёрстович… — Остановил я его порыв, опускаясь на свободный от бумаг стул напротив и коротко изложив суть дела. Фролов слушал молча, но с каждой секундой его лицо становилось все мрачнее. Когда я закончил, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, будто стараясь не взорваться. — Ты хочешь сказать, — после нескольких глубоких вдохов он открыл глаза, — что некто, предположительно демонической природы, похитил из кургана Мать Змеиху — древнее существо, запертое во временной аномалии, убил нашего союзника — товарища Тома Бомбадила и всю исследовательскую группу… — Именно так, товарищ Контролёр. — И ты думаешь, что это… Я провёл рукой по лицу. В голове мелькали обрывки кошмара — это многоголосие, эти пальцы с чёрными чешуйками, эти… Нет, перепутать невозможно! — Раав. Фролов замер. — Ты уверен? — Уверен. И еще он был в моей голове непосредственно в момент нападения. Капитан госбезопасности резко встал, подошёл к окну и сжал кулаки: — Мы не можем допустить, чтобы он получил её силу! Если Раав действительно смог захватить Мать Змеиху… — Я думаю, демон не будет отнимать у неё силу — Почему? Я не понимаю… — Товарищ Контролёр обернулся — в его глазах горело нечто, граничащее с отчаянием. — Если он действительно эмиссар Хаоса, то ему нужен резидент в мире Порядка, — выдал я одно из предположений. — Силы у него и так хватает, а вот надолго задержаться в нашей «агрессивной» для Хаоса среде — нет. Он предлагал… Даже скорее — искушал меня, Ваню, Черномора и отца Евлампия перейти на его сторону. Но мы устояли… А вот если ему удастся освободить из временной аномалии древнюю богиню, плоть от плоти этого мира… А ему, думаю, это удастся, раз он уже сумел снять её неподъёмную тушу с зачарованного постамента… Она может принять его условия, — неутешительно подытожил я. — Так что нам с этим делать? — с надежной поглядел на меня капитан госбезопасности. — Срочно отправляй этот неутешительный доклад товарищу Сталину, а после срочно выдвигаемся к кургану. А я пока расшевелю своих сотрудников — старлея гэбэ Чумакова и Черномора. «Надо бы коротышку тоже на службу оформить, — как всегда в неподходящее время пришла мне в голову странная мысль, — и звание присвоить». Лазарь Селивёрстович вскочил с места и помчался к шифровальщикам, а я отправился на поиски Черномора и Вани. Где находился Чумаков я себе представлял — он безвылазно сидел в бункере вместе с профессором Трефиловым, который под воздействием моей магии спал беспробудным сном. Оставив Бажена Вячеславовича под присмотром одного из сотрудников НКВД, я вместе с Чумаковым выбрался из бункера. Во дворе нас уже ждал собравшийся Фролов, и намотавший вокруг себя бороду Черномор, с которым я связался через магическую связь, как со злыднем. — Готовы? — для проформы поинтересовался я. Для передвижения я решил использовать чудесную тропинку лешего. И база, и курган находились в подмосковном лесу, так что никаких проблем с этим не было. Только тропинку я решил использовать обычную, а не ту, доработанную моим мертвым дедулей. Обычная тропа была абсолютно безопасной для передвижения. Ну, по крайней мере, так было раньше. А лишний раз рисковать чего-то не хотелось. — Поехали… — подойдя к ближайшим зарослям, произнёс я, а затем шепнул слово. И тропинка послушно открылась. Лесная тропа заиграла перед нами, изгибаясь, как живая. Она словно дышала — то сужаясь до узкой змейки между корней, то внезапно расширяясь и скручиваясь в причудливые петли. Земля под ногами была мягкой, упругой, будто сама шла нам навстречу, максимально ускоряя шаг. Воздух звенел от магии, головокружительно пахло хвоей, мхом и грибами. — Держитесь рядом! — предупредил я спутников, больше ориентируясь на Лазаря Селивёрстовича, впервые опробовавшего лесную волшбу. — Если отстанете — можете потеряться. Фролов кивнул, крепче сжав ремень ППШ, закинутого за спину. Только боюсь, что обычным оружием простаков он не отобъётся ни от одной «сумеречной» твари. Чумаков шёл следом, спокойный и собранный — прежние наши «приключения» явно давали о себе знать. Черномор же, напротив, выглядел почти расслабленно, мягко переступая короткими ногами, будто гулял по парку. Тропа вела нас сквозь чащу, но в какой-то момент она свернула резко влево, и перед нами возникло небольшое болотце. Вода в нём была чёрной, как чернила, а на поверхности скользили странные огоньки — то ли светлячки-водомерки, то ли ещё кто похуже. — Не подходите к воде, — предупредил я, хмуро взглянув на болото. — От греха подальше! Это была хоть и обычная тропа, но мало ли чего? Мы обошли болотце по краю, преодолели еще пару поворотов — и лес внезапно расступился. Перед нами высился курган. Огромный, тёмный, будто выросший из самой земли. Воздух здесь был густым, тяжёлым, и пропитанным древней силой. Это почувствовали и Ваня с Черномором — я видел это по их изменившимся лицам. Тропа растворилась в воздухе, оставив нас лицом к лицу с древним курганом. Его склоны, поросшие чахлой травой и колючим репейником, дышали скрытой угрозой. — Вот и приехали, — пробормотал я, когда тропинка исчезла за нашими спинами. — Так быстро? — натурально изумился капитан госбезопасности. — И пяти минут не прошло! — воскликнул он, взглянув на наручные часы. — А на машине ехать… Такое колдовство мне по нраву — очень полезное! На вершине кургана, среди обломков камней, виднелся тёмный провал — вход. И оттуда веяло чем-то чужеродным. — Эта тварь уже была здесь… — шумно втянув носом воздух, произнёс Черномор, а его борода зашевелилась сама по себе, пустив явно различаемую «волну». Фролов стиснул зубы, перекинул автомат на грудь и лязгнул затвором: — Тогда пошли… Мы двинулись к входу, осторожно ступая по древним камням, усыпанным мхом и трещинами, оставленными неумолимым временем. Черномор шёл впереди, его борода теперь слабо потрескивала, а по ней пробегали редкие электрические разряды. Похоже, что коротышка тоже приготовился дать достойный отпор любому супостату. Дорога до центрального входа, которая раньше была завалена размочаленными и переломанными деревьями, да еще разбита в хлам, как после бомбежки, была отремонтирована, пусть и на скорую руку. Однако, следы эпической битвы между лесным владыкой и нежитью-умертвием так и остались на своих местах, до сих пор поражая моё воображение. До «парадного входа», сложенного из массивных каменных плит мы добрались довольно быстро. Когда-то перегораживающая проход внутрь кургана огромная покосившаяся могильная плита, испещрённая многочисленными знаками, фигурами и рунами была отодвинута в сторону. Теперь уже не нужно было просачиваться сквозь небольшую щель, как когда-то проделали мы с Лихоруком. Можно было просто и спокойно пройти внутрь. В первом «предбаннике», мы наткнулись на тарахтящие дизельные генераторы, от которых внутрь грандиозного подземного сооружения тянулись пучки проводов. Работающим в кургане ученым и сотрудникам НКВД не приходилось больше плутать в кромешной темноте — в кургане было налажено электрическое освещение. Пройдя через арочный проход, мы оказались в длинном трапециевидном коридоре, который когда-то освещали лишь чадящие факелы. Теперь же по стенам тянулись аккуратные ряды ламп накаливания, отбрасывающие желтоватый свет на каменные плиты, испещрённые древними письменами и «наскальной живописью» в картинках, повествующей о славном героическом прошлом гребаного умруна, которого нам с огромным трудом удалось ликвидировать в прошлый раз. — Цивилизация добралась и сюда…- натужно усмехнулся Фролов, проведя пальцами по черной изоляции ближайшего кабеля. — Теперь хоть не рискуешь свернуть себе шею в темноте. Однако, его наигранной радости никто не разделил, гнетущее впечатление от этого мрачного места становилось всё сильнее и глубже. А шеи и без этого всем свернули, невзирая на наличие современного электрического освещения. Но я не мог избавиться от ощущения, что эта электрическая иллюминация в гигантском склепе лишь подчёркивала мрачность места. Тени казались гуще, странные скрипы и шепоты, заглушаемые некогда грохотом наших шагов, теперь просачивались и сквозь равномерный гул генераторов. Ваня, обычно такой разговорчивый, молчал, вглядываясь вглубь коридора. Его пальцы нервно сжимали рукоять ножа, ножны которого были подвешены к ремню портупеи. Это я отдал ему тот самый охотничий нож, который случайно зарядил силой еще в самом начале своей карьеры ведьмака. И нож до сих пор отменно «работал». Уже буквально через несколько шагов начали попадаться мертвые тела чекистов. И, судя по их мертвенно бледным лицам, искаженным настоящим ужасом, они умерли в настоящих мучениях. Черномор вдруг остановился, резко подняв руку: — Тише… Его борода вспыхнула слабым синим светом, а по спине у меня пробежал холодок. Откуда-то из-за поворота донёсся звук — но не хруст камня под ногой, не скрип металла, даже не обычное шарканье ног… а что-то вроде мокрого шлёпанья, будто по полу тащили тяжелую мокрую тряпку, забыв её как следует отжать. Фролов мгновенно прижался к стене, вскинув автомат наизготовку. Черномор сделал несколько резких жестов, и его борода «зашипела» и распушилась, словно шерсть рассерженного кота, выпуская в воздух голубоваты искры. Я же почувствовал, как по коже заструились мурашки — разлитая в воздухе вонь магического перегара была густой, почти осязаемой, и практически невыносимой. Электрические лампы неожиданно замерцали — их спирали то раскалялись до бела, то гасли совсем. — Он еще здесь? — нервно прошептал Ваня, и в его голосе впервые за всё время прозвучали нотки тщательно скрываемого страха. Когда лампы погасли в очередной раз, из темноты медленно «выплыла» фигура. Не та, что мы ожидали — не огромная, не демоническая, а вполне себе обычная… Это был ползущий по земле человек… Или то, что когда-то было человеком. Его кожа тончайшей слизистой плёнкой облегала торчавшие наружу кости, глаза казались впавшими в пустые глазницы, а губы растянулись в неестественно широкой улыбке, словно ему порвали рот. За собой ползущее существо оставляло широкий кровавый след. — Чёртов мертвяк! — крикнул Фролов, что-то там надумав себе в кромешной темноте и вдавливая «гашетку» дрогнувшим пальцем. Я едва успел ударить ладонью по стволу, сбивая капитану прицел. Автоматная очередь разорвала тишину, пули звонко рикошетили от каменных стен. Черномор резко махнул рукой, и над нами вместо лампочек загорелось маленькое солнце, осветив коридор метров на двадцать вперёд… Глава 11 — Проклятье! — дернулся Черномор, когда в него попала одна из отрикашетивших от стены пуль. Но такой мелочью коротышку было не пронять. — Я его добью! — рванулся он вперед, но я успел схватить бородача за рукав: — Стой! Это не мертвяк! Ползущее окровавленное существо это… это был Том Бомбадил. Точнее, то, что от него осталось. Мне с трудом удалось опознать моего шотландского союзника-ведьмака. Его обезображенное лицо почти полностью скрывала запекшаяся кровь, но я всё равно узнал эту рыжую шевелюру и такую же рыжую бороду, слипшуюся от крови в сосульку. Некогда крепкое двухметровое тело Тома словно побывало в чреве огромной камнедробилки, настолько оно было искорёжено и переломано. Левая рука была неестественно вывернута и буквально закручена в узел, словно её кости размякли. Но его глаза, по-прежнему живые, глядели на нас с немым ужасом. — Том?! — Ваня сделал шаг вперед, но Бомбадил резко задергался, словно его било током, и из его рта вырвался хриплый шепот: — Не… подходите… Он содрогнулся в конвульсиях, забрызгав кровью ближайшую стену, и тогда я заметил — его тело было пронизано тонкими, но явно видимыми «нитями». Они тянулись вверх, к потолку, сливаясь с расплывшимися по нему тенями. — Что это за дерьмо? — прошипел Черномор, тоже заметив неладное, и его голос вдруг стал злобным и подозрительным. — Опять паучиха? Волшебный светляк прибавил яркости, и я сумел разглядеть, что нити — это не просто нити… Из темноты над нами медленно сползло что-то огромное, кожистое, с множеством гибких щупалец, каждое из которых оканчивалось крючковатым когтем. Именно из этого чудовища и тянулись прозрачные нити, насквозь пронизывающие тело Бомбадила. Было отлично видно, как кровь ведьмака медленно сочится по этим тонким капиллярам, питая чудовищное существо. — Вот тля… — пробормотал пораженный Фролов, никогда не сталкивающийся ни с чем подобным. Он даже автомат выронил из рук, который, лязгнув, упал на каменный пол пещеры. Тьма над нами зашевелилась и довольно заурчала чем-то влажным и липким. Под «рукотворным светилом», сотканным из магии Черномора, непередаваемый ужас предстал перед нами во всей своей чудовищной красе. Ползущее по потолку существо замерло, словно ослеплённое потоком света. Его кожа, покрытая густой слизью, отливала свинцовым блеском. Но самое страшное — это не внешность уродливой твари, а то, что она сотворила с телом Тома. Существо «пульсировало», дергая за нити, пронизывающие Бомбадила. Из его горла вырвался нечеловеческий вопль, перешедший в предсмертные хрипы. Кости ведьмака хрустели, суставы выворачивались под неестественными углами, будто что-то внутри контролировало его движения. А я даже не понимал, как ему помочь. — Никогда не встречал ничего подобного… — прошептал Черномор, зябко передёрнув плечами, и его борода снова заискрилась. — Давай, я попробую отрубить эти нити ледяным лезвием? — Карлик как-то хитро растопырил ладонь, приготовившись метнуть свою волшбу. — Нет! Не трогай их! — Я резко отдернул руку коротышку. — Посмотри, они вросли в его плоть. Если перерезать, он истечёт кровью за секунды, пока мы будем возиться с этой чудой-юдой… Сначала нужно её завалить. Бомбадил снова забился в судорогах, его тело дернулось, словно марионетка на нитках. Глаза ведьмака метались, полные дикой боли, но где-то в глубине ещё теплилось его сознание. Его губы дрожали, пытаясь что-то сказать, но из горла вырывался лишь хриплый булькающий звук. — Господи… — Капитан госбезопасности стоял бледный, как сама смерть, до хруста сжав кулаки. — Она же его… жрёт заживо… Ваня громко скрипел зубами. Я отчетливо читал в его голове, как он метался между жалостью и прагматизмом — добить товарища, чтобы прекратить его мучения, или попытаться спасти, рискуя всеми остальными. Знал бы он, как я его понимаю, ведь мои мысли были точно такими же. Тварь над нами медленно извивалась, её щупальца шевелились, вытягивая кровь из тела Тома. Она явно чувствовала наше присутствие, но пока не атаковала — будто наслаждалась процессом, растягивая удовольствие. — Ладно, слухайте сюда, — прошипел Черномор, не отводя взгляда от существа. — Давайте тогда всей толпой атакуем, пока эта тварь занята обедом и не обращает на нас внимания. Слышь, дядя, — карлик толкнул локтем Фролова, — поднимай свою грохоталку. И по моей команде разом… Может, так получиться найти у неё слабое место, если оно, конечно, есть. — Давай, — я согласно кивнул, наблюдая, как Лазарь Селивестович поднимает автомат и прицеливается в мерзкую тушу. Ваня выдернул из кобуры пистолет, который показался смешной игрушкой против такого монстра, но выбора не было — никакими боевыми заклинаниями он пока не владел. Это было упущение, которое нужно будет срочно исправить по возвращению на базу. Сам же приготовился поджарить монстра огнем шаровой молнии. — Три… два… давай! Черномор резко взмахнул рукой, выпустив в потолок ледяную бурю. Острые кристаллы вонзились в слизкую кожу чудища, и оно взревело. Ваня выстрелил. Раз. Другой. Третий. А Фролов щедро всадил в тушу длинную очередь, прямо в центр чудовища, туда, где, как ему показалось, должна быть его голова. Тварь взвыла от боли, её тело затряслось в конвульсиях, но нити, опутывающие Тома, лишь сильнее впились в его плоть. Бомбадил выгнулся, его крик слился с рёвом монстра в один жуткий, леденящий душу звук. «Чёрт, оно сейчас точно его убьёт!» — мелькнуло у меня в голове, но отступать было уже поздно. Я выбросил вперёд руки, выпустив шаровую молнию. Ослепительно-белый шар с шипением пронзил воздух и ударил в скользкую массу. Огонь пожирал слизь, заставляя кожу твари обугливаться и трескаться. В воздухе запахло гарью и чем-то отвратительным, будто гниющим мясом. — А! Не нравится? — прошипел Черномор, тут же посылая новый виток ледяных шипов. Но существо тоже не собиралось сдаваться. Оно резко дёрнулось, и одна из его щупалец, оторвавшись от потолка, метнулась вниз, словно пастуший кнут. Фролов едва успел отпрыгнуть — липкий отросток просвистел буквально в сантиметре от его лица. — Берегись! — закричал Ваня, но опоздал — второе щупальце ударило его в грудь, сбив с ног. Он рухнул на каменный пол, а пистолет выскользнул из пальцев и, подскакивая, откатился во тьму. — Ваня! — Я рванулся к нему, но едва успел сделать два шага, как почувствовал — что-то холодное и цепкое обвилось вокруг моей лодыжки. Щупальце дёрнуло, и я полетел вниз, ударившись затылком о камни. В глазах помутнело, но сквозь пелену я увидел, как тварь, оставив на мгновение Тома, развернулась в нашу сторону. Её морда раскрылось, как гниющая рана, обнажая ряды тонких, игольчатых зубов. Тварь зашипела и резко спрыгнула с потолка, стараясь приземлиться как можно ближе ко мне. И я понял, что это, возможно, наш единственный шанс. — Черномор! — заорал я, изо всех сил пытаясь выдернуть ногу из опутавшего меня щупальца. — Бей в открытую харю! Бей, чем можешь! — И сам запустил очередным плазменным шаром прямо ей в распахнутую глотку. Карлик тоже долго не раздумывал. Его руки вспыхнули синим пламенем, и он выпустил в чудище мощный поток ледяных игл, которые вслед за шаровой молнией залетели в пасть чудовища. Уродливую тварь, заглотившую наши угощения, откинуло от меня и впечатало в стену напротив. А затем мир вокруг взорвался в хаосе света и тени, пламени и льда, а нас обдало фонтаном кровавых ошмёток и слизи. Вот теперь тварь завизжала так, что у меня заложило уши. А у Фролова даже кровь пошла из ушей и носа. Ну, ничего, выживем, подлечу товарища Контролёра. Тварь с развороченным брюхом забилась в конвульсиях, позабыв про нити, сквозь которые она высасывала кровь из рыжего ведьмака-шотландца. И нити провисли, перестав его терзать. Даже кровь перестала по ним циркулировать. Видимо «насос», находящийся внутри твари, забарахлил. — Режь… — из последних сил прохрипел Том. Его глаза, полные муки, смотрели прямо на меня. — Режь нити… Пока… не поздно… Этот хрип услышал не только я, но и Фролов с Ваней, который успел немного оклематься после удара. Первым, выдернув финку из сапога, к Тому подскочил капитан госбезопасности. Но отлично заточенное лезвие не смогло перерубить ни одной нити, как бы Фролов ни старался. Нити, пронизывающие Тома, натягивались, причиняя ему чудовищную боль и заставляя содрогаться в спазмах. — Прости, друг… — выдохнул Лазарь Селивёрстович, осознав тщетность попыток. — В сторону! — С моим зачарованным ножом наперевес, за которым тянулся шлейф мрака, бросился в атаку Чумаков. И нити не выдержали, и начали рваться, разбрызгивая по сторонам кровавую жижу. Я бросил быстрый взгляд на агонизирующее существо, которому до нас уже не было никакого дела. Да ему сейчас вообще ни до кого дела не было. Однако, оно вполне могло зацепить своими когтистыми щупальцами, с чудовищной силой хлещущим по стенам, кого-нибудь из нас. Том содрогнулся, когда последние нити лопнули с противным хлюпающим звуком. Его тело рухнуло на пол, обливаясь кровью из множества ран. Я бросился к нему, ощущая холодную слизь под коленями. А затем выдернул его за ноги подальше от умирающей твари. — Держись! — крикнул я, накладывая ладони на самые глубокие проколы. Мои пальцы тут же стали липкими от крови, но мне много времени было и не надо — мощная целительская печать уже начала понемногу восстанавливать истерзанное тело Тома. Умереть он теперь точно не умрёт… А вот дальше… посмотрим… Ваня, всё ещё бледный, подбежал ко мне с перекошенным лицом: — Чёрт! Да у него крови, похоже, не осталось… — Надо перевязать! — рявкнул Фролов, сдирая с себя гимнастёрку и пытаясь оторвать полосу ткани от нательной рубахи. — Быстро! — Товарищи-братцы! Остановитесь! Привыкайте мыслить другими категориями — магическими! Целительскую печать я уже запустил! Том застонал. Его веки дёрнулись, но глаза оставались закрытыми. Лицо — серое, как пепел. Фролов остановился, тяжело дыша, его пальцы разжались. Он принялся торопливо засовывать в штаны порванную на животе нательную рубаху. Затем Лазарь Селивёрстович пристально посмотрел на меня, словно впервые увидел. Его глаза были реально ошалелыми. — Магия, твою мать… — пробормотал он, проводя ладонью по лицу. — До сих пор не могу свыкнуться… Тварь за спиной издала последний хрипящий звук, её щупальца еще раз судорожно хлестанули по каменным стенам коридора, оставляя на них глубокие царапины, а затем разом обмякли. Воздух наполнился вонью разлагающейся плоти и чем-то ещё — едким, металлическим, от чего сильно запершило в горле. — Она сдохла, — констатировал Ваня, бросая осторожный взгляд на расползающуюся массу. — Но воняет… очень сильно… — И его тут же вывернуло на камни яркой желчью. Я не ответил. Всё моё внимание было сосредоточено на Томе. В магическом зрении печать светилась тусклым золотистым светом, обволакивая его раны. Кровь уже не текла, но кожа еще оставалась мертвенно-бледной. — Ему нужно время… — произнёс я, поймав взгляд Фролова. — Печать не восполнит потерянную кровь моментально… Фролов молча кивнул, затем повернулся к Ване: — Ты как? Чумаков, всё ещё согнувшись, кивнул в ответ Фролову, вытирая губы тыльной стороной ладони: — Живой… Чёртова тварь… До сих пор тошнит. Фролов пробормотал что-то невнятное себе под нос и резко повернулся к коридору. Его глаза сузились, пытаясь что-то рассмотреть вдалеке. — Так… — произнёс Черномор, выбирая из бороды кровавые ошметки. — Если здесь такое водится, то что нас ждёт дальше? Я не ответил. Вместо этого прислушался, запуская внутрь могильника «поисковую сеть». Мне не хотелось сейчас связываться с еще одной подобной тварью. А если Черномор прав? И она там не одна? Лучше заблаговременно собрать информацию, а затем уже лезть в пекло. Магия «сети» отзывалась тишиной и пустотой. Ни шорохов, ни подозрительных вибраций, ни жизни, ни нежизни, ничего — только сырость вековых камней и тихий шелест многочисленных насекомых и вездесущих крыс. — Чисто…- произнёс я, развеивая поисковый конструкт. Эхо моего заклятья растворилось в лабиринтах кургана, не обнаружив опасности. Мы сгрудились вокруг Тома, пока он медленно приходил в себя. Я склонился над моим шотландским товарищем, проверяя печать. Она работала — тепло магии пульсировало под пальцами. Грудь ведьмака поднималась и опускалась всё ровнее, а на лице уже проявились потерянные краски жизни — впалые щеки чуть-чуть порозовели. Фролов, скрестив руки на груди, рассеянно постукивал пальцем по локтю. А вообще, он молодец — это его первая магическая схватка, в которой он повел себя вполне достойно. — И что теперь, товарищ Чума? — спросил Ваня. Его взгляд метался между телом товарища и темным провалом коридора. — Идём дальше? — А куда деваться? — буркнул Фролов. — Не можем же мы бросить всё и трусливо сбежать? — Идти дальше сейчас — самоубийство, — резко сказал я, разрывая затянувшуюся паузу. — Том серьезно ранен и, хотя печать стабилизировала его состояние, он всё ещё слаб и нуждается в восстановлении сил. Кроме того, мы все на пределе и измотаны после схватки с тварью. — Действительно! — встал на мою сторону Ваня. — А если там ещё одна такая же гадость, или хуже? Фролов хотел что-то возразить, но замолчал, сжав кулаки. Его пальцы дрожали — не от страха, а от адреналина, который ещё не успел выветриться из его крови. — Магия «сети» ничего не показала, но это не значит, что дальше безопасно. Эти твари умеют прятаться, — продолжил я, вытирая пот со лба. — Мы слишком шумели. Если там кто-то есть — он уже знает, что мы здесь. — Тогда что? — буркнул Фролов. — Ждать, пока Том оклемается? — Не только… — Я сделал паузу. — Я хочу раскинуть внутри могильника более мощную «сеть», которая будет реагировать на мельчайшие изменения эфира… — Но товарищ Сталин ждет… — Фролов заскрипел зубами. — Ничего, подождёт! — резко пресёк я поползновения капитана госбезопасности. — Я — руководитель! И вся ответственность только на мне… — Я случайно перевёл взгляд на мёртвую тварь. — Чёрт! — вырвалось у меня непроизвольно. Её ввалившиеся глаза, казалось, смотрели прямо на меня. И я вдруг понял, что это не её взгляд… Её глазами на меня смотрел кто-то другой. И я, кажется, догадываюсь, кто бы это мог быть. Кто пришёл проверить, как мы пережили схватку с очередной его тварью — порождением Хаоса. Продолжающие мерцать электрические лампы неожиданно начали взрываться одна за другой, а стены задрожали. Я почувствовал, как что-то пытается уцепиться за мои мысли, впивается в сознание, пытаясь пролезть внутрь. Голоса шептали мне что-то на языке, которого я никогда не знал, но понимал каждое слово. — Откройся нам, ведьмак… — настойчиво шептали голоса. — Впусти нас, слейся с нами, и ты поймёшь, сколько ты потерял… — Да иди ты на х. й, Раав! — В очередной раз послал я демона по известному адресу, особо не миндальничая. — И Мать Змеиху лучше верни! — подумав, добавил я, раз уж случай представился. — Это не конец, ведьмак! — раздраженно прошелестели голоса. — Это только начало! И вдруг — тишина, после которой из темноты коридора раздался смех. Знакомый смех. Фролов резко развернулся, хватаясь за пистолет — ППШ остался где-то там, в темноте подземелья, но я положил руку на его запястье и покачал головой. Ему, единственному из нашей компании, был не знаком этот смех. К тому же пули против демонов совершенно бесполезны. Пусть насмеётся вволю, чертов урод — у нас говорят, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! А следующий шаг — за нами… Глава 12 Смех звенел в ушах, отдаваясь эхом в пустых коридорах. Фролов нервно сглотнул. — Что ему надо? — прошептал капитан госбезопасности, нервно передёрнув плечами. — Ничего особенно, — ответил я, пристально глядя в темноту, — просто разрушить наш мир. Ты же был у товарища Сталина вместе со мной… — После такой жути — всё из головы повылетало, — признался Лазарь Селивёрстович. — А вдруг он сейчас нападёт? — Нет, — мотнул я головой. — Его тварь мертва, новых я не чувствую. Это просто… провокация. Попугать решил напоследок. Смех вдруг оборвался, и в тишине раздался новый звук — слабый стон. Том! — Он приходит в себя! — бросился к нему Чумаков. Но я задержался на секунду, всё ещё ощущая на себе чей-то взгляд. — Еще сочтёмся… — тихо прошептал я в пустоту, и тягучая тишина в ответ была страшнее любого смеха. Это длилось буквально несколько ударов сердца, а затем все неприятные ощущения исчезли. Фролов вытер лицо ладонью, словно стирая с него остатки адреналина и напряжения. Он бросил последний взгляд во мрак коридора — там уже не было ни звуков, ни чужого присутствия, ни угрожающего смеха. Только пыль, осевшая после взрывов электроламп, и глубокая, просто мёртвая тишина. — Всё — он ушёл, — произнёс я. — И в ближайшее время не вернётся. Не спрашивайте, откуда мне это известно — сам не знаю… Словно предчувствие… — Получается, курган чист? — пробормотал капитан госбезопасности, опуская пистолет. Я кивнул, но мне не хотелось говорить вслух о том, что мне не верилось в такую лёгкую победу. Хаос хитер и вероломен, а особенно проводник его воли — Раав. Он всегда оставляет ловушки… Но курган точно чист… Он больше не интересовал вероломного демона. Он и Тома-то «подцепил» только чтобы привлечь внимание… Моё внимание… Но что-то меня томило… Только что? Я никак не мог этого понять. — Возвращаемся! — распорядился я. — Сообщим руководству о произошедшем — пусть решают, что делать дальше… Закрыть доступ в курган, либо продолжать его исследование. Мы двинулись назад по тем же коридорам, но теперь всё казалось иным — угрозы не было, а потому всё вокруг уже не выглядело зловещим — просто очень древним. Целительская печать уже поставила Тома на ноги — он мог идти, но пока что, опираясь на плечо Ивана. Фролов шагал впереди, Черномор следом, а я замыкал шествие, невольно прислушиваясь к эху от наших шагов. Но так ничего и не услышал, кроме собственных тревожных мыслей. Когда мы вышли из кургана, солнце уже клонилось к закату, окрашивая лес в кровавые тона. Волшебная дорожка лесного владыки не подвела — и послушно открылась в тот момент, когда я шепнул потайное слово. Деревья и кустарники раздвинулись сами собой, открывая путь. — Едрит-Мадрид! — тихо выругался Лазарь Селивёрстович. — Никак не могу привыкнуть к этим штучкам! Тропа обратно пролегала через едва заметные тенистые проходы — словно сама земля подстраивалась под наш путь, стараясь быстрее довести до нужного места. Чёртов Курган уже был далеко позади, но в воздухе постоянно висело какое-то напряжение, будто за нами всё ещё кто-то наблюдал. — Не нравится мне эта тишина, — пробормотал Фролов, нервно оглядываясь. — Как будто перед грозой… Я не ответил. Мои предчувствия тоже были на пределе, но в чем причина я пока не понимал. Наконец волшебная тропинка выбросила нас в окрестностях базы. — Где все? — резко остановился Чумаков, вращая головой по сторонам. — И почему так тихо? Где караульные… и остальные… Ваня оказался прав — база встретила нас неестественной тишиной. Ни часовых у ворот, ни криков, шума, топота шагов — только флагшток с обвисшим красным полотнищем и глухой перестук двигателя единственного работающего дизель-генератора. — Что за дерьмо? — Черномор первым вошёл в столовую (при своих малых габаритах, аппетит он имел изрядный, и постоянно жрал, как не в себя) и застыл на пороге. Тарелки с едой стояли нетронутыми. Дымящаяся кружка с чаем… Куда они все исчезли? — взволновано спросил меня Фролов, а я смог лишь неопределённо пожать плечами: — Не знаю… Мы осторожно двинулись дальше, проверяя каждое здание, каждую комнату. Столовая, казармы, штабной барак — везде следы внезапного исчезновения людей: брошенные вещи, догоревшие сигареты, даже оружие, оставленное у стен… — Странно, — проворчал Черномор, подбирая упавшую фуражку и напяливая её себе на голову. Вид при этом у него стал донельзя комическим — совсем не под стать моменту. — Ни тебе следов борьбы, ни крови… Словно все просто испарились. Фролов сжал кулаки, а его глаза метались в поисках хоть какой-то зацепки. — Может, эвакуировались? — предположил Чумаков, но тут же сам замолчал, осознавая нелепость догадки. Я почувствовал, как мороз пробежал по спине. В голове крутилась единственная мысль: похоже, что именно это и не давало мне покоя. Только вот кто это мог сделать? Раав? Немцы? Или кто-то еще? — Проверим бункер, — сказал я тихо. — Если Бажен Вячеславович тоже пропал со своей машиной… От нашего едва созданного ведомства практически ничего не останется. Это, если и не полный крах, то что-то очень к этому близкое. Не знаю, даже, как буду после этого смотреть в глаза товарища Сталина. Мы пошли к дальнему краю базы, где глухо урчал дизель. Дверь бункера была приоткрыта, из щели лился желтоватый свет. — Осторожно… — предупредил Фролов, распахивая толстую створку. Я кивнул и толкнул дверь ногой, помогая капитану побыстрее её открыть. Густой воздух, пропитанный запахом отсыревшего бетона, дизеля, машинного масла и, отчего-то, озоном, ударил мне в лицо, когда я шагнул внутрь. Быстро сбежав по лестнице, я ворвался в лабораторию. В свете тусклых ламп под низким сводчатым потолком вырисовывались знакомые очертания машины профессора: пульты управления, ряды рычагов и циферблатов, мерцающие индикаторы и разноцветные лампочки… И прямо посреди этого технического бедлама, в кресле перед центральным пультом управления, сидел сам Бажен Вячеславович. Его огромная тень нависала над стопками бумаг, чертежей и странных приборов, выстроившихся на столе за его спиной, словно маленькая армия. Профессор что-то бормотал себе под нос и что-то записывал в блокнот жирными, размашистыми буквами, совершенно не замечая нашего появления. Кроме него в бункере больше никого не было. — Единственный живой человек на всей базе… — пробормотал Лазарь Селиверстович, медленно опуская пистолет, которым успел вооружиться, пока мы сбегали по лестнице. Ваня, ворвавшийся в бункер следом за нами, воскликнул: — Бажен Вячеславович! Вы… живы? Профессор вздрогнул, словно его резко выдернули из глубокой задумчивости, и повернулся к нам. Его глаза за толстыми стёклами очков были расширены, будто он только что увидел нечто невозможное. Ванин вопрос повис в воздухе, заставляя нас с Фроловым переглянуться. — Более чем, товарищи… — сухо ответил Бажен Вячеславович, откровенно не понимая, почему мы все буквально поедаем его глазами. — А в чём, собственно, дело? — Лучше скажите, — произнёс я, — вы ничего странного за последнее время не заметили? — Да как же не заметил, — сокрушённо произнёс Бажен Вячеславович, качая головой. — Да у меня же совершеннейшая катастрофа произошла… — А можно поподробнее, товарищ Профессор? — Быстро сориентировался в обстановке Фролов, не желая раньше времени пугать Трефилова исчезновением всего личного состава нашей секретнейшей и охраняемой базы. И нам подал знак, чтобы языками не болтали. — Простите меня, товарищи, за слабость, но я… меня… сегодня… уснул я, одним словом, прямо тут, на диванчике в лаборатории… — смущенно произнёс профессор. Он что, даже не помнит, как это я его усыпил? — Бажен Вячеславович, — укоризненно протянул капитан госбезопасности, — а я же вам говорил! Предупреждал даже! Вы, к примеру, сколько суток не спали? Ага, не помните! — победно произнёс он, когда профессор покачал головой. — Так что у вас произошло? — Я проснулся… Причем, я давно не чувствовал себя таким отдохнувшим… Еще бы не почувствовал после моего малого целительского заклинания! — Я отправил за чаем товарища… э-э-э… — Каким бы гениальным не был профессор, но его рассеянность в обычных бытовых вещах, иногда просто поражала. — В общем, отправил этого товарища за чаем, а сам сел за приборы… Кстати, а он так и не вернулся… с чаем… — Продолжайте, Бажен Вячеславович! — вернул профессора в нужное русло Фролов. — А? Да…- продолжил профессор, — буквально минут через десять мои приборы зафиксировали какой-то всплеск аномальной энергии… Причём, такой, какой в принципе быть не может…- прошептал профессор, вновь схватившись за свой листочек с расчётами. И тут только я заметил странность — все его аппараты работали на пределе своих возможностей — стрелки дрожали в красных зонах шкал. А на чертежах, лежащих перед ним, были изображены сложные схемы и математические формулы с пометками: разлом, сингулярность, нестабильность… — Рассказывайте, профессор, — сдавленно произнёс я, чувствуя, как сердце начинает бешено колотиться, — с чего вы так решили? Ведь я, кажется, уже понял, с чем столкнулся учёный — с темной энергией и темной материей[1], о которых в этом времени еще ничего не было известно[2]. Но из-за действий известного нам всем демона, малые доли Хаоса выплеснулись в окружающее пространство. Профессор сжал губы, и в его глазах мелькнул тот же страх, что я видел у себя в отражении. — Это был не просто «всплеск», — начал Бажен Вячеславович, понизив голос до шёпота, словно боялся, что его услышит кто-то, кроме нас. — Это был… разрыв… Разрыв в самой ткани реальности… Он провёл дрожащей рукой по листу бумаги, где карандашные линии сплетались в хаотичные узоры. — Видите эти значения? Они не просто указывают на аномалию — они показывают, что что-то проникло сюда. Из «другого места». Только прошу вас, не считайте меня сумасшедшим! Вы просто не обладаете нужными знаниями в математических дисциплинах… Ваня переглянулся со мной, сжимая кулаки. Фролов же оставался внешне спокойным, но его пальцы медленно сжимались и разжимались на пряжке ремня портупеи. — А как именно это произошло? — неожиданно спросил капитан госбезопасности. — Когда я сел за приборы накопителя он… он был отключён… А затем один из его электромагнитов, тот, что я создавал для экспериментов с электромагнитными полями… Он не просто заработал… он сам активировался. А затем его режим работы стал критическим… влияющим на работу всего накопителя… — Взгляд профессора стал отстранённым, будто он снова видел перед собой эти показания. — И? Что вы предприняли, Бажен Вячеславович? — Вновь потеребил Трефилова капитан госбезопасности. И только сейчас я понял, куда клонит Фролов. Капитан госбезопасности пытался выяснить, что же смогло защитить профессора, тогда как другие сотрудники просто испарились? — Я попытался исправить ситуацию полной перенастройкой и регулировкой установки. Но у меня никак не получалось вернуть её к нормальным показателям! — с обиженной, словно у ребёнка, физиономией, «пожаловался» нам Бажен Вячеславович. — Я старался нивелировать критические значения увеличением мощности некоторых… А! Это сложно и долго объяснять. Если хотите, я письменно предоставлю мои выкладки… — Не надо! Мы вам верим, Бажен Вячеславович, — успокоил профессора Фролов. — Значит, вы постарались погасить этот… всплеск, иными параметрами работы вашего устройства? — Лазарь Селивёрстович постарался как можно проще подытожить сказанное профессором. — Если грубо и приближённо, то примерно так, — согласно произнес Бажен Вячеславович. Постойте, товарищ Контролёр! — не выдержав, воскликнул Ваня, тоже ухватив суть. — Вы хотите сказать, что излучение «накопителя» сохранило жизнь Бажену Вячеславовичу, и не позволило демону проникнуть в лабораторию? — Похоже, что так, — развел руками капитан госбезопасности. — Просто у меня нет другого объяснения, почему из всех сотрудников базы выжил только товарищ Профессор… — Фролов медленно прикрыл глаза, словно еще раз прогоняя эту мысль у себя в голове. — Согласен, — произнёс я, глядя на странные показания приборов. — Попытка компенсировать «всплеск», изменяя параметры работы установки, послужила своеобразным щитом от разрыва пространства… Бажен Вячеславович замер, его пальцы судорожно сжали карандаш. — Постойте, товарищи! — воскликнул профессор Трефилов. — Что значит «выжил только товарищ Профессор»? Какие еще демоны? Я совершенно ничего не понимаю! Пришлось потратить некоторое время, чтобы всё объяснить. Ну, так, как мы предполагали. Ведь четкой картиной произошедшего не обладал ни один из нас. Когда Ваня закончил свой сбивчивый и наспех составленный рассказ, лицо профессора по цвету стало напоминать серый пепел. Тишина в комнате стала густой, почти осязаемой. Ваня напрягся, Фролов нахмурился, а в глазах профессора мелькнуло сначала непонимание, а потом — подавленный ужас. Он медленно опустился на ближайший табурет, сжав голову руками. — Они все погибли? Это же настоящая трагедия… — Бажен Вячеславович опустил подрагивающие руки и поднял на нас глаза, в которых стояла боль. — А может… может они еще живы? — с надеждой спросил он. — Если пространство исказилось, то люди могли попросту… «выпасть» из нашей реальности… — Боюсь, что они все мертвы, — покачал головой капитан госбезопасности, — и мы никогда не узнаем, что же с ними случилось. — И что… этот демон… он может вернуться? — спросил профессор. Фролов тяжело вздохнул, доставая из кармана мятую пачку «Казбека». — Вопрос не в том, может ли… — Он резко чиркнул спичкой и прикурил папиросу. — Вопрос лишь в том, когда это произойдёт в следующий раз? Дым от папиросы заклубился в воздухе, смешиваясь с напряженной атмосферой в комнате. — Вы хотите сказать, что это… нападение… не случайность? — В глазах профессора замерцало холодное осознание серьёзной проблемы, с которой он, как учёный, был в состоянии справиться. Нужно было только разобраться, что в тот момент генерировал «накопитель». Капитан госбезопасности затянулся, выпустил струйку дыма и кивнул: — Это не случайность, товарищ Профессор. Это война! И война на выживание! — Если это правда… Если это так… — Профессор Трефилов подскочил с табурета и резко повернулся к накопителю. — Я просто обязан срочно в этом разобраться! Простите, товарищи, но мне срочно надо работать! Мы отошли в сторонку, и Фролов спросил Ваню, зная, что он долгое время работал с профессором и до войны был его учеником: — Как думаешь, Вань, справится? — Так точно, товарищ Контролер! — живо отозвался Чумаков. — Не было еще такой задачки, к которой Бажен Вячеславович не смог бы подобрать ключ. Я надеюсь, что он этим ключом закроет дьявольскую дверь навсегда… «Либо откроет её ещё шире», — подумал я, но не стал произносить этого вслух. [1] Темная энергия и темная материя — это два загадочных компонента Вселенной, которые составляют большую часть ее массы-энергии, но при этом невидимы и не взаимодействуют с обычным веществом, как мы его знаем. Темная материя проявляется только через гравитационные взаимодействия, в то время как темная энергия отвечает за ускоренное расширение Вселенной. [2] Темная материя и темная энергия были обнаружены в конце 20 века. Темная материя была теоретически обоснована еще в 1930-х годах, но современные расчеты, подтверждающие ее существование, были сделаны в 1960-х и 70-х годах. Темная энергия, заставляющая Вселенную расширяться с ускорением, была открыта в 1998 году. Глава 13 Октябрь 1942 г. Третий рейх Земля Анхальт г. Вернигероде Гул стих так же внезапно, как и появился, оставив после себя глухую, звенящую тишину. Профессор Грейс стоял, прислонясь к старым камням полуразрушенной древней стены, дрожащими пальцами сжимая холодный камень. Его разум отчаянно пытался отрицать происходящее, но каждый взгляд в сторону замка подтверждал — мир менялся. Причём менялся прямо на его глазах. — Мастер… — голос Матиаса был едва слышен. — Что… что нам со всем этим делать? Каин ответил не сразу. Его зрачки сузились до тонких вертикальных щелочек, а пальцы медленно сжимались в кулаки. Он чувствовал это — древнюю магию, проклятую, забытую, переплетённую с чем-то чужеродным этому миру. — Ты всё ещё хочешь стать одним из нас, Матиас? — спросил он, наконец повернувшись к Грейсу. Профессор замер. Вопрос был прямой, жестокий, как удар кинжала между рёбер. Он мечтал о бессмертии, о силе, но теперь перед ним разворачивалась картина, которую он даже не мог себе представить. — Да, Мастер, хочу! — решительно произнёс он. — Это большая честь для меня! Каин усмехнулся: — А еще этой твой шанс выжить в приближающейся мясорубке. Холодный пронзительный ветер поднялся внезапно, он летел со стороны замка, пропитанный запахом гнили и серы. Матиас задержал дыхание и закрыл лицо рукой, а вот Каин не дрогнул. — Она призвала существо из-за Грани, — продолжил упырь. — Древнего демона из самых глубин Первородного Хаоса, существующего еще до появления нашего упорядоченного мира. Эту тварь нельзя убить… но можно остановить, а после — изгнать… — В словах первого упыря сквозила настоящая неизбежность и отсутствие выбора — только констатация фактов. — Как? Как это сделать, Мастер? — Верховная сука призвала и связала себя с ним… — Каин сделал шаг вперёд, его плащ взметнулся за спиной, как крылья гигантской летучей мыши. — Изначально это был ритуал вызова, но она пошла дальше. Она отдала ему часть своей души… Чтобы он в любой момент смог проникать в наш мир Матиас почувствовал, как холод страха пробрался ещё глубже, прорастая до самых костей. — Но она не понимает, что в итоге демон пожрёт её полностью. А потом примется раскачивать мироздание, чтобы привести в наш дом своего Господина — Великий и Всеобъемлющий Хаос. Профессор посмотрел на башни, где зелёный свет пульсировал всё сильнее, будто сердце чудовища. — А люди? — Простаки сгорят первыми. Одарённые потрепыхаются немного дольше, но их всех ждет один конец. Как, впрочем и нас… В воздухе снова задрожал тот же звук — низкий, скрежещущий, будто гигантские каменные плиты сдвигались где-то в глубине мира. Матиас инстинктивно прижал руки к ушам, но это не помогло — гул проникал прямо в череп, выворачивая сознание наизнанку. Каин взглянул на небо — там, где должно было быть звёздное полотно, теперь зияла пустота. — Время кончается, Матиас… — Упырь протянул руку, бледную, с длинными, острыми когтями. — Скажи «да» еще раз — и я сделаю тебя тем, кто сможет с этим сразиться. Профессор закрыл глаза и протянул Каину руку: — Да, Мастер. — Тогда пойдём, — резко оборвал его Каин и схватил Матиаса за плечо. Мир вокруг них взорвался движением. Каин нёсся сквозь ночь с нечеловеческой скоростью, и Грейс едва успевал осознавать мелькающие пейзажи — деревья, холмы, тени замка, исчезающие в кроваво-красном отсвете колдовской луны. Ветер ревел в ушах, вырывая дыхание из груди, земля под ногами превратилась в размытое пятно. Когда они остановились, Матиас едва удержался на ногах. Перед ними зиял узкий проход в скале, скрытый зарослями колючего терновника. — Это… ваше убежище, Мастер? — прошептал профессор, ещё не оправившийся от головокружения. — Одно из многих, — Каин провёл рукой по стене, и камень поддался, сдвинулся с глухим скрежетом в сторону, открывая тёмный тоннель. Холодный и затхлый воздух подземелья вырвался наружу, принеся с собой явный оттенок старой мертвечины. Именно так пахло в древних захоронениях, в которых археологу довелось побывать. Но никогда так отчетливо. Матиас инстинктивно отступил, дыхание смерти было слишком пугающим. — Нам нельзя терять время. — Голос упыря отливал металлом. — Ты либо следуешь за мной сейчас, либо остаёшься здесь — и умираешь, когда придёт Хаос, чтобы растоптать этот мир. Грейс сглотнул. Сердце бешено колотилось в груди. — Я… я иду. Каин шагнул вперёд, и тьма поглотила его. Матиас, стиснув зубы, сделал то же самое. Тоннель пробитый в скале в незапамятные времена, извивался, словно живой. Сырые стены покрывали странные символы — не то древние руны, не то шрамы от когтей. В воздухе витал тяжёлый запах, будораживший сознание профессора — кровь, древность, могильная сырость и влажная земля. Внезапно коридор расширился, раскрыв перед ними огромный зал. В центре стоял каменный саркофаг, окружённый чашами с тлеющими в них углями, дающими ни с чем не сравнимый аромат. Багровый свет углей отбрасывал на стены пульсирующие тени. Каин повернулся к нему: — Здесь я провёл века… и здесь ты станешь одним из нас. За прошедшие двести лет я не создал ни одного птенца… Гордись этим, Матиас! Ты — избранный! Грейс почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. — Что… что нужно делать? Каин улыбнулся — медленно обнажая длинные игольчатые клыки. — Умри. — Его рука впилась в горло историка со сверхъестественной скоростью. Матиас даже не успел вскрикнуть. Боль. Разрывающая, жгучая, как раскалённый нож, вонзившийся в слабую плоть. Клыки вошли в шею, и мир сузился до пульсирующего мрака. Кровь хлынула, тело слабело, колени подогнулись… Последнее, что он видел перед тем, как сознание погасло — Каин, отстраняющийся, с каплями алого цвета на тонких аристократических губах… — Прощай, человек… Тьма поглотила всё. А потом он проснулся, и первое, что он почувствовал — жажду. Горячую, яростную, ненасытную, которую представлял со слов Мастера совершенно не так. Да и весь мир вокруг него был теперь совершенно другим — резким, пронизанным запахами, звуками, которые раньше он не мог услышать. Даже сердцебиение маленькой мыши, шуршащей где-то далеко за толстыми стенами логова. Шёпот ветра в тоннелях. И… Кровь! Где-то совсем рядом. Свежая. Живая. Горячая! Которая тут же вскружила ему голову, заставив позабыть обо всём на свете. Он даже не заметил, что пришел в себя внутри саркофага. Матиас выскочил из каменного гроба, и его тело ответило ему с пугающей лёгкостью — мышцы двигались как никогда раньше, каждый нерв словно был обострён до предела. — Ты чувствуешь это, да? — раздался голос Каина, стоявшего у входа в зал В руках упырь держал трепыхающегося кролика. Пульсирующую плоть. Горячую кровь. Матиас даже не осознал, как оказался рядом, как его руки впились в добычу, как зубы (длинные и острые) выдвинулись из челюстей и разорвали плоть несчастного животного… Первая жертва. Первое насыщение. Каин невозмутимо наблюдал за этим «священнодействием», скрестив руки на груди. — Добро пожаловать в вечность, Матиас… Но Грейс уже не слушал. Он чувствовал. Силу, струящуюся по его жилам и дарующую настоящее бессмертие… Вот только голод никуда не ушел, он стал только острее и болезненнее. Каин усмехнулся, видя, как дрожат руки новоявленного упыря, обагрённые кровью. Матиас опустился на колени, не в силах оторвать взгляд от растерзанного кролика. Его тело лихорадочно дрожало, но не от отвращения — от восторга. Внутри пылал огонь — неутолимый, безумный. Каждая клетка пела, требуя больше, еще больше… — Но я… я не могу остановиться, Мастер… — прошептал он, сжимая в кулаки дрожащие ладони, раня кожу на них отросшими когтями. — Ты ещё слаб, птенец Матиас. Первая кровь — лишь капля в море того, что тебе предстоит научиться контролировать, — Голос Каина звучал спокойно, но в глазах тлела предостерегающая искра. — Теперь ты понимаешь: всё, что было до этого — лишь жалкая тень того, что тебе придётся испытать… И в наслаждении, и в мучении… Жизнь, которую ты знал, — иллюзия. Теперь ты это видишь и чувствуешь… Матиас поднёс к лицу пораненные руки. Кожа на его пальцах будто сама по себе затянулась, заживая за секунды. Сила. Страшная, неестественная. — Это… это… — Профессор не мог подобрать слов. — Это так странно, страшно и мучительно, что даже прекрасно. — Да, мой юный неофит, — Каин шагнул ближе, — теперь ты знаешь, каково на нашей стороне. Но запомни одно — без этого ты долго не протянешь! — жестко произнес вампирский патриарх. — Ты не раб жажды — ты её хозяин! Борись, страдай, но не давай жажде взять над тобой верх! — Упырь резко наклонился, впиваясь взглядом в потускневшие от перерождения глаза Грейса. — Первый год — самый опасный. Голод будет безжалостно мучить тебя. Если сорвёшься… если дашь ему волю хотя бы раз… ты погибнешь. Не от солнца, не от серебра — от самого себя. Матиас медленно поднялся, вдруг осознав, что дышит ровно, хотя его легкие больше не нуждались в воздухе. И его сердце не билось. Однако, он осознал, что даже умерев, вполне может имитировать функциональные особенности живого организма. Да так, что внешне никто и подкопаться не сможет, как он в своё время не смог признать в Каине упыря. — А что дальше, Мастер? — Дальше? — Каин осклабился, вновь обнажая клыки. — Дальше — обучение. Ты думаешь, быть вурдалаком — это просто? Он резко повернулся, его плащ взметнулся рваными клочьями мрака. — Ты научишься слышать сердцебиение жертвы за милю. Чувствовать тепло её тела сквозь стены. Различать страх и возбуждение по запаху её пота. Но самое главное… — Каин внезапно исчез и появился прямо за спиной Матиаса, его холодное дыхание обожгло шею, — ты должен научиться контролировать это. Матиас вздрогнул — его новые инстинкты кричали, что опасность рядом, но разум сковывал ярость. Он стиснул зубы, чувствуя, как тело снова наливается силой… и чудовищным голодом. — И должен доказать, что достоин стать моим настоящим птенцом! Пока ты лишь его болванка-заготовка… Ты не получишь ни капли крови, пока не докажешь, что достоин её. — И как я должен это сделать? — голос Грейса звучал хрипло. Каин усмехнулся. — Охота. Ты отправишься в город и приведешь мне того, кого выберешь сам. Но… — В древних как мир глазах упыря вспыхнул аметистовый огонь, — если ты поддашься жажде и, если приведёшь «не того» — я сам разорву тебя на куски. Матиас почувствовал нахлынувший страх: с жаждой было всё понятно, а вот второе условие напрягало: — Что значит «не того»? — Думай сам, птенец — и выбирай! — серьёзно произнёс Каин. — Но осторожно. Но выбирай. Мне не нужны тупые создания. Именно поэтому мой выбор пал на тебя. — А если я откажусь? Каин рассмеялся: — Тогда ты умрёшь здесь, в этом убежище. Я не выпущу тебя отсюда, и голод сожжёт тебя изнутри, превратив в обезумевшую тень. Время вышло, Матиас. — Каин сделал шаг назад. — Выбирай: ты охотник… или сам станешь добычей? — Я — охотник! Каин кивнул, довольный: — Тогда вперед, птенец. Покажи мне, на что ты способен… Темнота сгустилась вокруг Матиаса, когда он вышел из древнего убежища Каина. Город мерцал огнями вдали — манящий, полный жизни… и жертв. Матиас даже не представлял, где оказался. Куда могла занести его магия вампирского патриарха. Теперь уже его Патриарха, ведь он сам — упырь, ужас, летящий на крыльях ночи. Голод сжимал его внутренности стальными тисками, рвал острыми когтями, но профессор стиснул зубы, заставляя себя идти медленно, анализируя каждый шаг. Контроль! Дисциплина! И снова Контроль! Ни шагу назад, иначе новая «жизнь» так и останется в его несбыточных мечтах. Новые чувства профессора обострились до невыносимости — ветер доносил до него запах десятков людей — пот, духи, пища, спиртное… Где-то в переулке смеялась совсем молоденькая (и это тоже он сейчас мог определить на расстоянии) девушка — её пульс вторил её весёлому смеху, как сербряный колокольчик… Бездомный, давно не видевший баню, копошился у мусорных баков, его сердце билось неровно, устало… Матиас остановился, закрыв глаза. Как выбрать? Каин не сказал… «Не того». Так кого же нельзя? Мысли стремительно проносились в голове Матиаса: не ребенка — слишком просто, да и… даже сейчас, сквозь жажду, мысль об этом вызывала у профессора тошноту. Может быть, он еще не свыкся со своей новой ипостасью, когда всё равно кого высушить, лишь заглушить жажду? Слабого — старика или женщину? Нет, Каин презирал слабость. Не невинного? Но кто здесь, в этом городе, невинен? Внезапно его «обновленный нос» поймал новый запах — алкогольный перегар, табачная вонь (отчего-то теперь табак вызывал у Матиаса отвращение), старый пот, металл, порох и… адреналин. За ближайшим тёмным углом — двое… Это профессор мог определить без всяких подсказок. — Гони кошелек, старая образина, или я нарисую тебе новый рот… на шее… — Хриплый голос, звук вытаскиваемого ножа. — П-пожалуйста… господин… у меня нет денег… — Дребезжащий старческий шёпот. Матиас улыбнулся. Ах, вот оно… И шагнул в переулок. — Эй! — Его голос прозвучал неожиданно для двоих смертных, застывших в темном переулке друг против друга. Несостоявшийся грабитель резко обернулся. Бандит был крепким, с бычьей шеей и многочисленными татуировками. Сильный. Жестокий. Как раз такой, какой и был нужен профессору. — Ты чё за… — открыл было рот грабитель, но фразу так и не закончил. Глаза Матиаса вспыхнули кровавым огнём, а в следующий момент грабитель вскрикнул, когда стремительная тень, в которую превратился Грейс, накрыла его. Но ни в какую тень Матиас не превращался — он просто действовал очень стремительно, что просто «размазался» в темном переулке. Старик зажмурился, услышав хруст костей бандита и… тишина. В переулке он остался один. — Прямо настоящий дьявол какой-то! — Дед испугано передернул плечами, вспомнив горящий огнём взгляд Матиаса. — Но всё же… храни тебя Святая Дева, кем бы ты ни был! — произнёс он в темноту и перекрестился. Матиас даже не заметил, как перестал чувствовать даже течение времени. Его мир сузился до одного желания: вонзить клыки в жертву и погасить эту нестерпимую жажду! Грабитель бился в его руках, но сила даже «новорожденного» птенца превышала человеческую. Тогда он вонзил отросшие когти в грудь жертвы, фиксируя её, словно хищник, утаскивающий добычу в своё логово. Но зря он это сделал — пьянящий запах свежей горячий крови чуть не заставил его забыть обо всем на свете и вонзить клыки в горло жертвы. Он едва остановился, чуть было не совершив роковую ошибку. Ведь Патриарх запретил пить кровь… Но кровь… Она хлестала из груди бандита, горячая и обжигающе сладкая, завораживающая в своей первобытной простоте. Матиас почувствовал, как его глаза расширяются, зрачки превращаются в вертикальные щели, а живот сводит судорогой неимоверной жажды. Такой, которую он себе не мог представить даже в кошмарных снах. — Нет! — прошептал он, стиснув зубы. Но протест был слабым, почти смешным перед властью инстинкта. Веки жертвы уже закатывались, тело слабело… и в этот момент что-то щёлкнуло в сознании Матиаса. Каин ненавидит слабость! А что может быть слабее, чем позволить себе потерпеть поражение перед собственной природой? — Контроль! Дисциплина! Контроль! Дисциплина! Контроль… — Словно мантру прокручивал Матиас в голове эти два простых слова. Слова были простыми, но справиться с собой оказалось на так просто. Когти вонзились глубже, заставляя грабителя стонать. Грейс наклонился, ощущая, как его губы сами собой растягиваются в оскале, а клыки жаждут пронзить плоть. — Пей! — Голос Каина прозвучал у него в голове, будто эхо из самых глубин сознания. — Ты заслужил это право! Матиас медленно провёл языком по клыкам, ощущая их остроту, и… вонзил их в шею еще трепыхающегося грабителя. Мир взорвался. Кровь хлынула в горло, словно жидкий огонь, и всё внутри профессора содрогнулось от её вкуса. Это было слишком… слишком ярко, слишком сильно, слишком… У Грейса не было слов, чтобы всё это описать. Тело грабителя бессильно обмякло, но Матиас не отпускал его до конца, высасывая последние капли, пока пальцы не разжались сами собой, и обескровленный труп не рухнул на землю. И именно в это мгновение жажда исчезла… Она, конечно, появится вновь, но именно в эти мгновения профессор был по-настоящему счастлив. Он вытер рот тыльной стороной ладони и взглянул на свою добычу. — Итак, птенец, — вновь послышался голос Каина в его голове, — кого ты выбрал? — Я выбрал того, Мастер, кто сам выбрал смерть, — четко, словно на ответственном экзамене, ответил вслух Матиас (мысленная речь ему была недоступна), ощущая, как по его лицу растекается довольная улыбка. И тогда он услышал громкие хлопки сухих ладоней за своей спиной: — Браво, Матиас! Ты сдал этот экзамен на отлично! Профессор резко обернулся: это бы он — Патриарх Каин, и его глаза горели холодным огнём одобрения. Глава 14 Конечно, ничего хорошего мы доложить в своё оправдание товарищу Сталину так и не смогли. Да и какие могут быть оправдания, когда за один день погибли, или пропали без вести все, кто был с нами так или иначе связан. Сотрудники НКВД, охранявшие базу и курган. Учёные, работавшие в этом древнем могильнике. Специалисты разного профиля… Много людей, которых я не смог защитить от опасности… Да нам даже Тома едва удалось отбить от монстра и сохранить ему жизнь. Если бы мы немного опоздали, то неунывающий шотландец, так и не изменивший своей привычке одеваться самым нелепейшим образом, тоже отправился бы на перерождение к Колесу Сансары. Был лишь единственный плюс после всей этой чудовищной трагедии — Бажену Вячеславовичу удалось подобрать такой режим своей установки, что никакому демону к ней не подобраться во время её работы. Установку в срочном порядке демонтировали и перевезли в Кремль, для защиты первых лиц государства. Мало ли, какие еще идеи забрезжат в безумной голове Раава. Следующие дни прошли в напряжённой работе. Пока профессор Трефилов настраивал свою машину в подземном бункере Кремля, мы с Ваней и Фроловым готовили отчёт для товарища Сталина. Скупые, выверенные фразы, за которыми скрывалась невероятная правда: один из демонов Хаоса с большой долей вероятности продолжит свои нападения, и неизвестно, когда ждать следующего удара. На стол Верховному Главнокомандующему лёг сухой, почти технический документ — без лишних эмоций, только факты. Но когда мы стояли в кабинете, чувствуя на себе тяжёлый взгляд вождя, воздух словно сгустился. — Значит, устройство профессора Трефилова — единственное, что сможет гарантировать нам защиту от этой… нечисти? — медленно произнёс Сталин, попыхивая трубкой. — Так точно, товарищ Сталин, — ответил Фролов, вытягиваясь по струнке. — Его установка создаёт какое-то магнитное излучение, которое этот демон не может преодолеть. — Еще сила отца Евлампия губительно воздействовала на существо Хаоса, — напомнил я. — Божественная Благодать… — задумчиво произнёс Сталин. — Я помню об этом. Но отец Евлампий до сих пор нэ вернулся из Патриархии… Так что позиция Церкви до сих пор не ясна… Тишина в кабинете стала еще тяжелее. Казалось, даже часы на стене замедлили свой ход под ледяным взглядом вождя. — Жаль. Священники могли бы оказать нам неоценимую помощь в борьбе с дэмонами… — Сталин тяжело вздохнул и нахмурился. — Товарищ Сталин, — осторожно начал Ваня, — если демон действительно продолжит нападения, то нам нужно как можно скорее разработать тактику противодействия. Профессор Трефилов считает, что его установку можно модернизировать для более широкого применения, но… ему потребуется время. — А вот времени, товарищи, у нас нет! — резко произнёс Иосиф Виссарионович, выдержав паузу. — Хаос в лице этого демона, как вы сами говорите, не выбирает время и место, — вождь сделал еще одну затяжку, шумно выпустив дым в потолок. — Мы нэ можем позволить себе роскошь надеяться, что проблема решится сама собой. — Есть ли у нас хоть какие-то предположения о том, где он может появиться в следующий раз? — спросил Сталин, словно читая мои мысли. Мои соратники переглянулись. Никто не хотел говорить первым. — Пока нет, — наконец признался Фролов. — Но… — Он охотится за мной, товарищ Сталин, — произнёс я. — Ему нужно оружие — «Гнев Господень». А все жертвы — лишь следствие этой охоты… — Его можно как-то уничтожить? — спросил вождь, уставившись на меня тяжелым взглядом. — Не знаю, Иосиф Виссарионович, — честно ответил я, мотнув головой. — Возможно, церковники имеют об этом хоть какое-то представление. Товарищ Сталин молчал несколько секунд, обдумывая сложившуюся ситуацию. Его лицо, обычно непроницаемое, словно высеченное из гранита, теперь выражало нечто большее — тревогу, скрытую, но ощутимую. Наконец, вождь взглянул на меня, и его глаза блеснули. Но в них теперь была не тревога, а расчёт, холодный и жестокий. — Нам нужно пэрэхватить инициативу, товарищи силовики! — сказал он. — И срочно разработать мэры противодействия! Ищите любую информацию об этом демоне и способ, как нам его одолеть! Товарищ Берия тоже подключился и уже работает над этим вопросом… — Товарищ Сталин, — взял слово Фролов, — разрешите? Я предлагаю усилить охрану ключевых объектов. Сейчас профессор Трефилов монтирует своё устройство в Кремле… это, если демон решит нанести удар прямо сюда… — И что вы предлагаете, товарищ Фролов? — Бажен Вячеславович обмолвился, что можно попытаться создать индивидуальный прибор, препятствующий разрыву пространства… Но нехватка специалистов… — Только где же их взять? — с иронической усмешкой произнес Иосиф Виссарионович. — Да нам хотя бы толковых физиков полдюжины, а профессор Трефилов их обучит… Или, хотя бы электриков высокого класса… — Да где же я вам толковых-то найду? — развел руками вождь. — Большинство на фронте… — Товарищ Сталин, а если среди осужденных поискать? — вмешался я в разговор, памятуя, сколько учёного народа находилось сейчас в местах не столь отдалённых. — Думаю, людей с достаточной квалификацией там хватает. — Хорошо, — кивнул вождь, — задэйствуйте и этот контингэнт. — Есть, товарищ Сталин, — ответил я, чувствуя, как на плечах ложится ещё один груз — ответственности. — А вы, товарищ старший лейтенант, — Иосиф Виссарионович посмотрел на Ваню, — отвечаете за профессора Трефилова головой! И — перенимайте его опыт. Насколько мне известно, вы до войны были его учеником и участвовали в разработке опытного варианта его устройства. — Так точно, товарищ Сталин! — ответил Чумаков, подскочив на ноги. — Теперь — это ваша основная задача! Лучше вас профессора не поймёт никто… — Сталин задумался, а в кабинете снова повисла тишина, но теперь она была другой — не такой напряжённой. — А теперь за работу! — наконец произнёс Иосиф Виссарионович. — И помните: каждый из вас — не просто офицер или учёный. Вы — последняя линия защиты нашего Отечества… А, возможно, и всего мира. Выходя из кабинета вождя, мы все ощущали тяжесть сверхзадач, упавших на наши плечи. Мне даже не надо было заглядывать в мысли моих товарищей, чтобы это понять. В коридорах Кремля царила привычная для этого места напряжённость — усиленная охрана и проверки у каждого поворота. — Слушай, — остановил меня Ваня, когда мы уже подошли к выходу, — а ты уверен, что правильно поступил, предложив использовать осуждённых специалистов? Там же не только… — Чумаков замялся, стараясь подобрать нейтральное определение. — Случайно оступившиеся… — Скажи прямо, Ваня — невиновные… И таких людей там хватает! — Рубанул я правду-матку. — Ладно, согласен! — скрипнул зубами Чумаков. — Но есть же еще и откровенные враги народа! — Ваня, — укоризненно взглянул я на него, — в условиях, когда демон может в любую минуту появиться где угодно, мы не можем позволить себе роскошь быть привередливыми. Если мы найдем за решёткой тех, кто поможет нам спасти страну — мы ихоттуда вытащим. Ну, и во-вторых — мы с тобой тоже не пальцем деланые, кто враг, а кто друг сможем разобраться. В этом ты уж мне поможешь! — Ты прав… — со вздохом произнес Ваня. — Просто… знаешь, как-то не по-марксистски это всё, не по-ленински. Использовать уголовников для спасения социализма. — Маркс думаю, был бы безмерно рад, если бы его советы помогли победить нашего настоящего врага — Хаос, — усмехнулся я. — А не пересчитывать по пальцам классовые различия в условиях, когда реальность сама по себе начинает «таять» и сходить с ума. Мы вышли на улицу. Москва шумела вокруг своей, уже ставшей привычной жизнью на военном положении. Люди спешили по своим делам, не подозревая, что на пороге стоит еще одна угроза, куда страшнее фашистов и способная стереть в прах целый мир. — Куда теперь? — спросил Фролов, идя следом. — Нам с тобой, Лазарь Селивёрстович, нужно наведаться к товарищу Берии, — сказал я. — Поднять информацию по учёной братии за решёткой, да и шарашки[1] проверить. — А что мне? — спросил Ваня. — С вами или к профессору Трефилову? А ты, Ваня — однозначно к профессору, — ответил я. — Ты же слышал распоряжением Иосифа Виссарионовича? Чумаков кивнул: — Так точно. — Теперь ты — официальная тень Бажена Вячеславовича, — усмехнулся я. — Ты должен знать и уметь столько же, сколько он сам! — Да это же нереально! — возмутился Ваня. — А я тут причём? — фыркнул я. — Учись, товарищ Студент! Выполнять! — Слушаюсь, товарищ Чума, — как-то без энтузиазма отозвался Чумаков. Оно и понятно: кому сейчас легко? — И постарайтесь выяснить, можно ли как-то усилить защитное поле установки? В идеале, можно ли им накрыть весь город? И про индивидуальную защиту не забудьте! Мы разошлись — я с Лазарем Селивёрстовичем направился к зданию НКВД, а Ваня в подвалы Кремля, где разместили установку профессора, и обосновался он сам, устроив лабораторию. В приемной Берии нас встретили с неожиданной учтивостью. Наверное, сам вождь уже дал соответствующие указания. Сам Лаврентий Павлович сидел за своим массивным столом, перед ним лежала стопка пожелтевших документов. — Товарищ Чума, — поднял он глаза от бумаги, — товарищ Фролов. Рад, что вы пришли. Присаживайтесь. Мои специалисты раскопали кое-что в старых царских архивах, что может вас заинтересовать… Лаврентий Павлович подвинул ко мне один ветхий листочек. — Это что? — спросил я, беря в руки хрупкий пергамент. — Документ один, старый, — ответил Берия, но я это и так уже понял. — Очень старый — 15-ый век. Датирован временем правления Бориса Годунова. Однако, если быть точным, писец-монах переписывал эти записи из еще более древних летописей — времен Василия II Темного и Ивана III. — И что в нем написано? — полюбопытствовал Фролов, заглядывая мне через плечо. — Тю! Да тут глаза сломаешь и хрен чего разберёшь! — воскликнул Лазарь Селивёрстович, взглянув на витиеватые строчки древнего письма, практически не имеющие разрядки между отдельными словами. Однако я совершенно без труда разобрал, что в них содержалось: 'В лето 6978-ое от сотворения мира, в месяц генварь, явилося на русской земле нечисть великая. Именуется быть оне — Раав, еже есть Старейший из бесов. Быше древнее даже Падшего Сатаниила, Отца лжи и коварства. И взыскать его невозможно и убить… Еже рушит тот демон весь мир, на потеху Великой Первородной Тьме — Вселенскому Хаосу. — Иван Третий столкнулся с Раавом? — прошептал Фролов. — Судя по записям — да, — ответил я на его вопрос. — Летописец описывает группу итальянцев — фрязинов[2], как их тогда называли в Москве и ее окрестностях, которые просто испарялись, оставляя после себя лишь странные черные пятна на земле. — Очень похоже, — кивнул головой Фролов, вспомнив подобные же пятна, обнаруженные нами на опустевшей базе. — Царь Иван, просил митрополита Московского и всея Руси Филиппа, — продолжил я чтение древнего документа, — если да изыщет он средства против нечисти сей. И обретения быша святые силы преподобного инока Фомы, иже в бытности был избран Господем, да будет охранять веру в граде Московском в часы великой скорби. И силою святой Божьей Благодати спроважена будет нечисть в недра земных, но не уничтожена. — Но не уничтожена… — эхом повторил мои слова Лазарь Селивёрстович. — Не уничтожена, но «спроважена» обратно преподобным иноком Фомой, — обратил я внимание своих соратников на слова летописи. — И он, похоже, обладал схожими возможностями с нашим отцом Евлампием… — рассуждал я. — Божественная Благодать! Кстати, Лаврентий Павлович, от отца Евлампия до сих пор нет вестей? — Нет, никаких, — покачал головой нарком. — Товарищ Сталин строго-настрого наказал не вмешиваться в это дело — пусть сами разбираются… Но, если и завтра от него не будет вестей… Ладно, не будем пока об этом… Хотя, как мы видим из этих архивных сведений, помощь церковников нам очень нужна. Берия взял со стола очередной документ и передал мне: — Здесь переписка Екатерины II с одним из ее фаворитов — графом Орловым. В 1764-ом году Екатерина написала: «Черная тень идет по ночам, и никто не в силах остановить ее. Говорят, что это возвращение того, кого зовут Раавом». Здесь же упоминается древнее пророчество: «Когда вернется Старейший, да поднимется стража Веры. И да явится оружие Господне, что в силе сокрушить и Тьму, и Свет. Да покоится Страж до часа великого пробуждения. Ибо тогда, когда Тьма вернется, да встанет он во славе Божией». — Возможно, что оружие — это Гнев Господень… — предположил я. — А возможно, и нет. Это должна быть сила способная уничтожить не только демона, но и всё вокруг. И нас в том числе… Но вот со стражей Веры и с самим Стражем пока были сплошные непонятки — у меня даже предположений не было что это или кто это. Может быть, церковники помогут нам с этим разобраться, если согласятся на сотрудничество с Советской властью. Сотни, а, возможно, и тысячи, и миллионы лет продолжается эта битва между Хаосом и Порядком. И теперь все мы — ее участники. На улице основательно похолодало, когда мы покинули унылое и серое здание на Лубянке. Казалось, что сама осень почувствовала тревогу, нависшую над Москвой, и старалась поскорее сбросить бразды правления в руки неумолимо подступающей зиме и исчезнуть до лучших времен. Но мы исчезнуть до лучших времён не могли. — Странно, — произнёс Лазарь Селивёрстович, закуривая на свежем воздухе, — что Церковь не забила тревогу раньше… Я думаю, что им всё должно быть известно. — Или они сами ещё не всё до конца понимают, — ответил я. — Или боятся. Помнится, отец Евлампий тоже не спешил делиться с нами подобной информацией… Пока не припекло — Интересно, какое решение будет принято? И что, если отец Евлапий не вернётся… Он не закончил фразу, но я и без этого понял его мысль. Без священника, обладающего Божественной Благодатью, и без чёткого понимания, кто или что такое «страж Веры», мы остаёмся почти беззащитны перед лицом древнего демона. Ведь неизвестно, возможно ли уничтожить его «Гневом»? Установка Трефилова — это лишь временное прикрытие. А нам нужен настоящий прорыв. Ну, и нам надо копать инфу в этом направлении. Архивы, метрики, донесения Охранного корпуса, реквизированные церковные архивы… Всё, что связано с предыдущими проявлениями Хаоса. — А если «Страж» — это не человек? — неожиданно спросил Фролов. — А некий объект? Артефакт? Я задумался. Это объяснило бы, почему его местонахождение неизвестно, и почему он «ждёт пробуждения». Артефакты не обнаружены, но могут быть спрятаны. — В любом случае, — сказал я, — если он существует, нам нужно найти его раньше, чем его найдёт Раав. [1] Шарашка (также шаражка, шарага от «шарашкина контора») — разговорное название НИИ и КБ тюремного типа, подчинённых НКВД/МВД СССР, в которых работали осуждённые учёные, инженеры и техники. Официально использовались наименования особое техническое бюро ОГПУ (НКВД, МВД СССР), центральное конструкторское бюро, особые конструкторские технологические бюро, особые конструкторские бюро. Через шарашки прошли многие выдающиеся советские учёные и конструкторы. Основным направлением ОТБ была разработка военной и специальной (используемой спецслужбами) техники. Множество новых моделей военной техники и вооружений в СССР было создано заключёнными шарашек. [2] Первым из попавших в Россию итальянцев был человек, упоминавшийся в летописях как Антон Фрязин. Он приехал в Москву в 1469 году в составе свиты польского кардинала Виссариона, чья миссия заключалась в подготовке брака Ивана III и Софьи Палеолог. Как попал в эту свиту зодчий Антонио Джиларди, не очень понятно. Возможно, сама Софья выразила желание, чтобы резиденцию для нее создал европейский архитектор, потому что будущей царице требовалось не только жилье, но и помещение для библиотеки. Те книги и манускрипты, которые ей предстояло привезти с собой как часть приданого, имели огромную ценность уже тогда, а сейчас легендарная библиотека Ивана Грозного вообще стала сказочной грезой любого археолога. Глава 15 Отец Евлампий появился на пороге нашего общего с Фроловым кабинета в Кремле (да-да, нам выделили небольшую каморку неподалёку от лаборатории профессора Трефилова) поздним вечером. Вид у него был уставший, но в глазах светилась решимость. За спиной — мокрый от осеннего дождя черный плащ, капли с которого падали на пол, оставляя темные пятна на бетонном полу. — Мир вам, чада Божии, — произнес священник, осеняя нас крестным знамением. Он, видимо, забыл, кем я являлся. Но мой ведьмовской чин уже давно позволял мне совершенно безболезненно переносить крестное знамение. — Я только что со встречи с Высокопреосвященнейшим Владыкой Сергием, — начал он, не теряя ни секунды. — Православная Церковь не останется в стороне! В кабинете, где мы с Фроловым ждали вестей, повисла напряжённая тишина. Это было неожиданно. Мы, конечно, надеялись, но до конца не верили, что церковь пойдёт на открытый союз с Советской Властью. Отец Евлампий стоял молча, но его пальцы судорожно сжимали новый нательный крест, по всей видимости выданный ему в Патриархии вместо утраченного. — Владыка Сергий передает вам ответ, — продолжил священник, откинув мокрый капюшон. В его движениях была какая-то неестественная резкость, будто он боялся, что время ускользает. — Мы, согласны сотрудничать… но не ради власти, не ради сделки — а токмо ради спасения заблудших душ… Ведь Раав — он не просто древний демон. Он — предтеча Конца света, предтеча нового Апокалипсиса, но не по Божественному попущению, а идущему против его воли. — Это… хорошая новость, — осторожно произнес Лазарь Селивёрстович.- Да что там — просто отличная! А что обещал Владыка Сергий? — Всестороннейшую поддержку, — ответил священник. — Молитвенное покровительство, доступ к архивам, которые были скрыты от советских властей, и… согласие на участие в деле противостояния демону Рааву и Хаосу. Митрополит Сергей считает, что времена изменились. Настала пора единства — веры и государства — перед лицом древнего Зла. Он также передал вам это… Отец Евлампий медленно открыл потертый кожаный саквояж, с которым пришел, и вытащил ветхий свиток, перевязанный черной лентой с золотым шитьём. — Это записи монаха-затворника Тихона. XVI века. В них говорится о прежнем пришествии демона, И о том, кто его остановил. Я развернул пергамент. Тонкие буквы церковнославянского текста сливались в строки, но смысл был ясен. — И прииде дух нечистый, — вслух прочитал я, — иже именуется Раав, и многая души погуби. И восста на него муж, яко огнь, в броне веры нерушимой… — Страж Веры? — пробормотал я, надеясь, что не ошибся. — Откуда? — Изумленно вскинул брови монах, но потом опомнился, вспомнив, с кем имеет дело. — Да, Страж Веры, — подтвердил отец Евлампий, и в его голосе впервые прозвучала тень сомнения. — Но за всю нашу историю их было лишь трое. И последний погиб в Смутное время… — Одним из них был святой инок Фома? — уточнил я. — Мы сегодня в архивах НКВД видели летопись, в которой по преданию, именно он сумел надолго изгнать с земли Русской демона Раава. — Так и есть, — степенно кивнул инквизитор. — Святой Фома был вторым Стражем, о котором нам известно. — То есть, «Страж Веры» — это не просто человек, — сказал я, быстро просматривая документы, — это… некий «заступник» или воин, обретающий особую силу? — Точно неизвестно… — ответил священник. — Но в летописях также сказано, что эта сила может проявиться лишь тогда, когда сама Вера окажется под угрозой. И эта угроза, как мы видим, на сегодняшний день весьма велика. Это, понятно, тапок в огород наших революционеров-атеистов. — А что с Божественной Благодатью, батюшка? — спросил Фролов. — Ведь силы одного священника для противостояния демону будет недостаточно? — Я не один, — серьёзно ответил отец Евлампий. — Владыка Сергий благословил на столь святое дело еще двоих моих собратьев-инквизиторов. Нас теперь больше. И мы будем с вами до победного конца! Я посмотрел на монаха. В его глазах не было ни капли страха, только решимость. — Отец Евлампий, тогда нам пора действовать. У нас мало времени. А еще этого Стража как-то нужно найти… — Искать его нужно не просто «как-то»! — перебил меня отец Евлампий, вынув из саквояжа потрёпанный кожаный фолиант, на обложке которого поблёскивал золотом византийский крест. — А по строго определённым признакам. Вот, читайте… Он бережно положил книгу на стол. Старые страницы с хрустом раскрылись на нужном месте. Перед нами был список — странный, почти поэтичный, словно специально зашифрованный. — Страж Веры рождается в час великой смуты, ереси и великого греха, — гласило первое правило, которое я и перевел на понятный всем русский язык, поскольку текст фолианта был написан на латыни. — Кровью грешника, но душою чист — это второе. Трижды отвергший — трижды же прощённый. Ведомый волком и вороном в ночи… Фролов недовольно поморщился: — Да это же гадальные бредни! Какой волк? Какой ворон? Отец Евлампий недовольно поджал губы, словно размышляя, стоит ли продолжать. Его пальцы дрогнули, перелистывая страницы фолианта. — Это не гадальные бредни, — выдохнул он наконец, и его голос звучал так, будто он сам лишь сейчас осознавал всю тяжесть этих слов. — Это пророчество! Древние знамения! И если вы хотите найти Стража, придется принять их как данность. Если демон Раав уже здесь, если он снова ступил на нашу землю, то и Страж Веры уже должен быть среди нас. Осталось лишь… найти его и распознать. Фролов хмыкнул, но теперь в его глазах мелькнуло недоверчивое любопытство. — Хорошо, допустим. Но как эти признаки помогут нам его найти? «Ведомый волком и вороном» — это что, буквально? Или еще один «аллегорический шедевр» от ваших средневековых монахов? — Ведомый волком и вороном… — Священник медленно поднял взгляд, и в его глазах отразился холодный свет лампы. — Это не аллегория. Во всяком случае, не совсем. Капитан госбезопасности скрестил руки на груди: — Ну и?.. — Волк и ворон — знамения, указанные в пророчестве святителя Кирилла Иерусалимского. Волк — символ преследования, гонитель веры. А ворон… ворон — это вестник. Тот, кто приносит весть о смерти. Или, напротив, предупреждает о ней. Я резко выдохнул: — То есть Страж Веры… — Будет отмечен их присутствием, — кивнул монах. — Возможно, буквально. Возможно, в видениях или знаках. Возможно, в деяниях. — Да, уж, — скептически хмыкнул Фролов, — вариантов до хрена, но ни одного конкретного! «Трижды отвергший…» — процитировал он еще одно условие. — Что отвергший? Веру? — Вполне вероятно, — спокойно ответил батюшка. Пророчества никогда не отличались особой ясностью. Но всегда сбывались! Понятно одно: Страж уже возродился. И демон Раав его уже ищет. Фролов щёлкнул языком: — Прекрасно. Выходит, мы не только должны найти какого-то мифического «защитника», но и сделать это раньше, чем его обнаружит демон? Отец Евлампий вдруг резко захлопнул книгу и раздражённо убрал её в саквояж. — Мифического? — Его голос стал тише, но в нём появилась стальная нотка. — Вы думаете, Церковь столетия хранила эту тайну просто так? Стражи Веры уже приходили! И если пророчество сбывается снова, значит, это уже начинается. — Что начинается? — не унимался Фролов. — Война, — просто сказал инквизитор. — Та самая, последняя. Апокалипсис! Тяжёлая тишина повисла в комнате. Ну, да — ну, да, и я один из всадников его. Сомневаться в словах батюшки не приходилось, кое-что из его «пророчеств» я видел, так сказать визуально. Я взглянул на уголок потрёпанного фолианта, который было видно в раскрытом чреве саквояжа. В его страницах была запрятана не просто загадка — ключ. И теперь нам предстояло его отыскать. А вот к вариантам расшифровки пророчества, предложенным отцом Евлампием, я бы добавил и свои. Если подытожить каждый пункт, выходило следующее: «Ведомый волком и вороном». Если понимать слова пророчества буквально — Стражу являются звери-проводники (возможно, духи или оборотни). Если символично — он преследуем (волк) и получает предзнаменования (ворон). Ну, и еще вариант, что это Раав уже послал за ним своих слуг — тех самых «волка и ворона». «Трижды отвергший — трижды же прощённый». Это тоже можно понимать по-разному. Отрекался от веры, но вернулся к ней. Был предан трижды, но сам простил предателей. В прошлых жизнях (если Страж — это реинкарнация, типа моего «соседа»-всадника) он трижды «падал и поднимался». В общем мутновато пока с этим. «Кровью грешника, но душою чист». Возможно, совершил тяжкий грех, но раскаялся. Рождён от «нечестивых» родителей, но сам свят. Либо его сила пробудится только после какой-нибудь кровавой жертвы (возможно, даже его собственной). Читал я о таких примерах инициации[1]. — А ещё, — я осторожно приоткрыл саквояж и взял в руки книгу, чтобы еще раз посмотреть на старинный текст, — можно упустить очевидное. Фролов ехидно приподнял бровь: — Например? Я провёл пальцем по пожелтевшим страницам. — Например, что всё перечисленное — не признаки, а испытания. Батюшка резко повернулся ко мне, глаза его возбуждённо сверкнули. — Ведомый волком и вороном, — продолжил я, — потому что он прошёл через гонения и предзнаменования смерти. — Трижды отвергший, — добавил отец Евлампий, медленно осознавая, что я, возможно, прав, — потому что устоял в трёх искушениях. — Тогда «кровь грешника» — это что, — криво усмехнулся капитан госбезопасности, — экзамен на тему «убийство во благо»? — Фролов медленно провёл ладонью по лицу, словно стирая с него маску циничного скепсиса. — И при этом — он душою чист… — Начнём с начала еще раз, — сказал я, указывая на строки пророчества. — Если «волк и ворон» — не просто символы, а ключи, то где их искать? Монах задумался. — Волк… Возможно, речь о знаке рода. Или месте. В старину словом «волк» называли не только дикого зверя, но и людей… Волка ассоциировали с преступниками, ворами, а также с инородцами, иноверцами. В то же время, волк мог быть символом мудрости, силы, независимости и даже покровителем. В народных представлениях волк часто выступал в роли оборотня, волколака, и был связан с потусторонним миром, загробной жизнью. А ворон… — Воронов часто связывали с колдовством, — хмуро добавил Фролов. — Или с местами смерти. Я почувствовал странный толчок в груди — будто кто-то невидимый ткнул меня пальцем. Комната снова погрузилась в тягостное молчание. А за окном внезапно закаркал ворон. Громко, хрипло — будто отвечал на наш немой вопрос. Я вздрогнул. Батюшка неспешно перекрестился. — И, кстати, — продолжил Фролов, — одного ворона мы уже с тобой видели, товарищ Чума — он нас с тобой чуть не угробил, когда машину разносил! — Фролов медленно поднялся с кресла и подошёл к окну. Его фигура резко очерчивалась на фоне бледного закатного неба. — Ну что ж, — прошептал он, не отрывая взгляда от большой чёрной птицы, сидевшей на ветке старого дуба. — Похоже, нас опять нашли, товарищ Чума… Ветер внезапно усилился, завывая в щелях старых рам. По моей спине пробежал холодок. Отец Евлампий сжал крест в руке, его губы беззвучно шевелились — то ли в молитве, то ли в проклятии. — Каркает неспроста, — прошептал отец Евлампий, прислушиваясь к резким звукам за окном. Я тоже подошёл к окну. Ветер трепал чёрные перья огромного ворона, сидевшего на фонарном столбе прямо напротив нашего окна. И самое странное — птица смотрела. Не просто в сторону, как обычные птицы, а прямо на меня, будто чего-то ждала. — Лазарь Селивёрстович, — я обернулся к Фролову, — ты когда-нибудь видел, чтобы ворон так пристально смотрел? Ведомый волком и вороном… — повторил я, всё ещё пытаясь расшифровать эти мутные слова пророчества, чтобы они наконец-то обрели хоть какой-то смысл. Я перевёл взгляд на книгу. Пожелтевшие страницы будто шептались под моими пальцами, полные скрытых смыслов, которых я пока не понимал. — Возможно, это не просто символы… Может, это… места. — Места? — Фролов нахмурился, не понимая, о чём это я. — Обитель волка — лес. Ворон же… — Лесная крепость! — внезапно воскликнул отец Евлампий, перебив меня. — И я знаю, как она называется… — выдохнул, а его лицо неожиданно просветлело. — Пескоройка! В этот момент ворон с фонаря резко взмахнул крыльями — не улетая, а будто подавая знак. Ветер завыл громче. За окном внезапно грянул гром, и дождь усилился. Чёрная птица наконец сорвалась с места, кружа над дорогой с протяжным карканьем. — Вы серьёзно, отец Евлампий? — моему изумлению не было предела. — С чего вы это взяли? — Знаешь, кто на самом деле был первым Стражем? — спросил меня священник. — Но не был внесён в церковные летописи, потому как считается язычником, оборотнем и колдуном? — Да не томите уже, батюшка! — прикрикнул на священника капитан госбезопасности. — Некий былинный богатырь… — произнёс отец Евлампий, а после взял длинную театральную паузу. — Вольга Всеславьевич! — Ага… — вот теперь мне стала понятна аллегория про «волка и ворона». Только в оригинале — «серым волком и ясным соколом» Но, поскольку былинный князь считался у церковников, как только что сказал батюшка — язычником, оборотнем и колдуном, то «ясный сокол» трансформировался в «черного ворона». Ну, а волк, он и в Африке — волк. — Значит, первопредок и основатель рода Перовских был Стражем? — Так гласит одно древнее предание, которое нам удалось обнаружить в патриаршем архиве. Но, как на самом деле обстояли дела, теперь уже не узнать, — произнёс отец Евлампий. Ну, это он так думал, что не узнать. А вот мне несколько дней назад довелось пообщаться с моим самым древним и крутым дедулей… Вот только неизвестно, сумел ли он восстановиться после оказанной нам с Глашей помощи? Или отправился на перерождение, как того опасался Вольга Богданович, растратив все свои духовные силы? — Значит, нам туда дорога, значит нам туда дорога… — задумчиво пропел я известные строчки, впрочем, еще пока даже и не написанные[2]. — Куда дорога? — вскинулся Лазарь Селивёрстович. — В Пескоройку, товарищ Контролёр, — ответил я. — Надо с дедулей попробовать поговорить — может, чего и посоветует. — С каким дедулей? — откровенно затупил капитан госбезопасности. В обсуждениях моего древнего княжеского происхождения и принадлежности к роду былинного Вольги Всеславьевича, происходивших в полной секретности у товарища Сталина, он не участвовал. Об этом знали всего лишь несколько человек: сам Иосиф Виссарионович, товарищ Берия, Ваня Чумаков и, собственно сам отец Евлампий. Ведь именно он помог нам отогнать от вотчины князей Перовских гребаного демона, чтобы ему икалось в пучинах Хаоса! — Так уж вышло, Лазарь Селивёрстович, что я являюсь прямым потомком этого легендарного князя и витязя, — сообщил я своему соратнику, поскольку скрывать от него это факт не видел никакого смысла. — И, возможно, что у меня есть к нему прямой доступ… — Он что, до сих пор жив? — выпучил глаза Фролов. — Нет, он умер. — Покачал я головой. — Но дух его до недавнего времени был вполне вменяемым собеседником… [1] Один, согласно скандинавской мифологии, принес себя в жертву самому себе, чтобы обрести мудрость и руны. Он пригвоздил себя копьем к мировому древу Иггдрасиль и висел на нем девять дней. [2] «Дорога на Берлин» — песня композитора Марка Фрадкина на стихи Евгения Долматовского, созданная в 1944 году. Также встречаются названия «Брянская улица» и «Попутная песня»]; изначально стихотворение Долматовского было опубликовано в 1943 году в газете «Красная Армия» под названием «Улочки-дороги». Глава 16 Отец Евлампий внимательно посмотрел на меня. Глаза, подобно Фролову, он не пучил, поскольку был знаком и с моим мёртвым дедулей, и с весьма запоминающимся появлением Черномора. А если вспомнить о его специализации, да о том, сколько нечисти и нежити он за свою службу в Инквизиторском Приказе упокоил — удивить батюшку чем-нибудь разэтаким вообще невозможно. — Вы хотите сказать, что дух первого Стража… вам доступен? — переспросил монах. — Был доступен, — уточнил я. — Но не знаю, в каком он сейчас состоянии. Силы, которые он использовал, были колоссальны. Возможно, ему удалось удержаться на нашем плане бытия, а, возможно, нет. Может быть, он просто… ушел…Да я уже об этом говорил. Отец Евлампий молча перекрестился, а капитан Фролов замер с открытым ртом, будто перед ним внезапно материализовался дух самого былинного богатыря-оборотня Вольги Всеславьевича. — Так ты… это… потомственный князь, что ли? — пробормотал он наконец, опасно прищурив глаза. — У тебя с этим проблемы? — вопросом на вопрос ответил я. — У Иосифа Виссарионовича с этим проблем нет, у товарища Берии — тоже. Им о моём происхождении всё прекрасно известно. А у капитана госбезопасности Фролова, выходит, есть? — не удержался я, чтобы не постебать своего боевого товарища. Надо же потихоньку отучать делить людей по их происхождению. — Но дух твоего предка… он действительно может помочь? — Благоразумно не стал развивать поднятую тему Лазарь Селивёрстович, мгновенно переключившись на практическую сторону вопроса. Я не удержался и считал его мысли — мало ли, классовая ненависть иногда пускала «под откос» очень и очень важные дела. Но ничего подобного в мыслях Фролова не было — он оказался вполне адекватным человеком, а не фанатиком, во чтобы то ни стало старающимся уничтожить «чуждый революции элемент». — Я надеюсь на это… — А если нет? — резонно спросил отец Евлампий. — Тогда придется искать помощь в другом месте, — ответил я, прикидывая в уме возможные варианты. Но никаких возможных вариантов просто не было. Возможно, со временем они и появятся. Фролов вздохнул, скрестив руки на груди: — Ладно, будем надеяться, что дух твоего предка сможет помочь. На этом разговор закончился. Буквально через час мы, поставив в известность товарища Сталина, уже грузились в самолет. Рисковать, возвращаясь в Пескоройку усовершенствованной лесной тропинкой дедули, я не стал. Слишком уж опасной она получилась. Самолет, который нам выделили по личному распоряжению вождя, был обычным военным транспортником Ли-2, без каких-либо излишеств. Да что там говорить, во время Великой Отечественной войны у самого товарища Сталина не было личного самолета в привычном мне понимании. Он использовал для передвижения самолеты, которые были в распоряжении правительства и военно-воздушных сил. В основном это были модифицированные пассажирские самолеты, такие как Ли-2 и реже — Пе-8. Иосиф Виссарионович, в отличие от руководителей иных стран, не стремился к демонстрации роскоши или излишнему комфорту, что соответствовало его имиджу простого и скромного лидера. В самолет загрузились вчетвером: я, капитан госбезопасности Фролов, отец Евлампий и Черномор. Экипаж из двух пилотов, штурман-радиста и стрелка. Ну, и еще один пассажир настойчиво напрашивался со мной в эту командировку — братишка Лихорук. Однако, из-за его специфических особенностей, пагубно влияющих на простаков (да и не только), брать его с собой в самолёт я не стал. Можно, конечно, было снабдить всех защитными оберегами от проявления «лиха одноглазого», но рисковать нашими людьми я не хотел. Мало ли, что в полёте приключится? А вот Ваню в этот раз пришлось оставить — он сейчас в срочном порядке перенимал знания у профессора Трефилова. Совершенно неожиданно случайно обнаруженная защитная функция его устройства от проявлений Хаоса приобрела очень важное значение. Теперь Бажен Вячеславович вместе с Ваней срочно пытались увеличить мощность агрегата, чтобы в идеале можно было бы распространить действие защиты на всю столицу. Пока же в зону действия попадал лишь Кремль с Красной площадью и близлежащими улицами. Фронт за время, прошедшее с момента нашего с Ваней полета, ушёл далеко от Пескоройки, поэтому практически никакой опасности, которая подкарауливала бы нас в облаках, не наблюдалось. Ну, разве что какой-нибудь случайно залетевший в этот район фашистский лётчик-истребитель попался бы на пути. Но у них хватало работы и на других направлениях — наши ребята, почуяв, что враг дрогнул, старались гнать его и в хвост, и в гриву. Пилоты, бывалые ребята, не задавали лишних вопросов, лишь время от времени, икоса поглядывали на членов моей команды. По правде сказать, более странного воздушного десанта они и представить себе не могли: крепкий дородный поп с крестом на пузе и в рясе, которую отказался снять даже для прыжка; карлик с огромной длиннющей бородой, которую обмотал вокруг себя; ну, и два нормальных (ну, это они так думали) человека в камуфляжной форме без каких-либо знаков различия. И приказ, поступивший с самого верха. В общем, летчики были растеряны, не имея никаких предположений насчет нашей миссии. И это, в принципе, было нормально. Но слухи пойдут — к бабке не ходи! — Снижаемся, — доложил старший пилот. — Приближаемся к точке выброса. Я стряхнул с себя сонливое состояние, в которое погрузился в полёте и проверил снаряжение. — Отец Евлампий, вы уверены, что сможете приземлиться? — спросил я, глядя на монаха, которого, несмотря на всю его храбрость, явно подтряхивало. — Вы же впервые прыгаете? — Господь поможет, — ответил он не дрогнув голосом (но меня-то не обмануть), тоже проверяя свою снарягу. — А если не поможет — значит, не судьба. Фролов хмыкнул: — Батюшка, вы меня удивляете. Я думал, что монахи только и умеют, что молиться и поклоны во славу Господа бить, да еще сидеть с книгами, типа Библии, в руках. — Книги, сын мой, — это тоже оружие. Только не все умеют им пользоваться, — наставительно произнес священник. — Попробуйте как-нибудь… — Вот разберёмся с фрицами, да и с демоном — обязательно попробую, — пообещал Фролов, нервно дёрнув веком. Так-то он тоже прыгал с парашютом впервые в жизни. Лишь Черномор нисколько не переживал, хотя тоже был полнейшим новичком. Он вообще хотел выпрыгнуть из самолёта без парашюта — свою способность к левитации он нам давно уже продемонстрировал. Однако, если даже наш внешний вид вызывал вопросы у пилотов, то выход из самолёта бородатого карлика без парашюта — и вовсе поверг бы их в шок. Мы прыгнули на рассвете. Солнце еще не взошло, а лишь слегка окрасило алым небо на востоке. Земля под нами была словно бы покрыта серой пеленой предрассветных сумерек. Ветер выл в ушах, но я его не замечал. Ниже, всё ниже… Пора! Парашют раскрылся с резким хлопком, и я плавно поплыл вниз. Пока я снижался, рядом раскрывались белоснежные купола парашютов моих товарищей. Отец Евлампий, несмотря на свои габариты и неадекватную для планирования одежду, держался достойно, мысленно вознося молитвы Господу. Фролов, напротив, явно боролся с паникой, однако внешне этого никак не показывал, тоже благополучно снижаясь. Черномор, раскрывший парашют только для маскировки, подлетая к земле, сбросил его с плеч, и теперь просто парил в воздухе как воздушный шарик. Еще большее сходство с воздушным шариком придавала Черномору длинная борода, которая теперь свободно свисала. Место приземления было выбрано заранее — большая поляна, расположенная на самой опушке хвойного леса, где, как я надеялся, теперь заправляет всем дедко Большак. Я приземлился мягко: земля под ногами — влажная, покрытая мхом и опавшей хвоей. А вот батюшка тяжело впечатался в землю неподалёку, так, что даже громко охнул, упав набок. — Живой? Ничего не сломал? — Господь не допустил… — хрипло ответил отец Евлампий, пытаясь освободиться от парашюта. — Аминь! — Все на месте? — крикнул я. — Есть, — донесся голос Фролова из кустов неподалёку. — Только что приземлился. Чуть не зацепился за верхушку ели… — И я здесь, — прозвучал третий голос — Черномора. Он не опустился на землю, а продолжал парить в воздухе, держа голову вровень с нашими головами. Так, видимо, он казался себе обычного «человеческого» роста. — Отлично! — произнёс я, подходя к кромке леса. — Дедко Большак! Отзовись! — позвал я лешего. Но лес молчал. Лишь ветер шевелил верхушки сосен, да где-то далеко прокричала ворона. Я нахмурился. Такого не должно было быть — дедко Большак чувствовал мое приближение к лесу и всегда выходил навстречу. — Может, не слышит? — предположил Фролов, вытирая пот со лба. — Заснул, например… — Лешие не спят, когда в их лес приходят чужие, — проворчал Черномор, медленно вращаясь в воздухе. Его борода извивалась, словно живая, а глаза сверкали подозрительно. — Ну, вам виднее, — пожав плечами, пробормотал Фролов. — Я пока что ни одного лешего вживую не видел. Я прислушался — тишина. Только шелест листвы и дальний крик птицы где-то в вышине. Я повторил зов, на этот раз с большей настойчивостью: — Дедко Большак! Покажись! Лес как будто затаил дыхание. Даже ветер стих. Фролов нервно переступил с ноги на ногу, оглядывая окружающие деревья. Отец Евлампий твердо сжал крест в руке, бормоча под нос какие-то молитвы. Каждый из нас сейчас подсознательно ожидал каких-то неприятностей. Но вдруг… — Здрав будь, товарищ мой Чума! — Голос был шершавый, словно кора старого дуба, но в нём чувствовалась какая-то хитринка. Из-за ближайшей сосны появился старичок — сухонький, благообразный, с длинной седой бородой зеленоватого оттенка, на этот раз отчего-то оказавшейся заплетённой в косу. В руке он держал узловатую клюку, а из-под широкополой шляпы проглядывали настороженные глаза, похожие на угольки. Дедко Большак щурился, разглядывая нас, и я заметил, как его взгляд на мгновение задержался на Фролове, который во все глаза тоже рассматривал лешего, которого еще недавно считал не более, чем волшебной сказкой или деревенской байкой. Судя по выражению лица Фролова, он сейчас пожалел, что не прихватил с собой чего-нибудь съестного, типа хлеба с солью — традиционный дар для лесного хозяина. Я сделал шаг вперёд, вступая на территорию леса, и мы крепко обнялись с лешим — моим верным другом и соратником: — Я рад тебя снова увидеть старина! — И я тебя, товарищ мой Чума! — отозвался лесной владыка. — Дедко, а что в лесу не так? — поинтересовался я. — Ты обычно откликался на мой зов намного раньше. Старик заерзал, поглаживая бороду. — Неспокойно как-то в лесу, товарищ мой Чума… После того случая с демоном, лес всё еще не восстановился от его губительного воздействия. Вот не всегда и откликается, как положено. Да и новые это владения мои, еще до конца не сжился я с ними. Я вспомнил деревья, искорёженные силой Хаоса. Вспомнил безумные пейзажи вековечной Тьмы, от которых в пору сойти с ума. Вспомнил, что будет со всеми простаками, которые абсолютно не приспособлены к такой жизни, и умрут первыми. Хотя, и одарённые протянут ненамного дольше… И поэтому нам надо спешить. — Вы же к Пескоройке собрались? — полуутвердительно произнёс леший. — Так и пойдёмте по-нашему, по-лесному! — Дедко Большак хитро прищурился, ткнул клюкой в сторону густых зарослей и засеменил вперёд, не оглядываясь. Тропа, на которую он нас вывел, казалась обычной лесной тропкой — узкой, петляющей между сосен, усыпанной хвоей. Но я и мои спутники уже столько раз пользовались этой волшебной дорогой, что никто из них не обманулся в своих ожиданиях. Был лишь один нюанс: с каждым шагом деревья вокруг будто сдвигались, открывая проход то слева, то справа, а позади стволы сразу смыкались, словно мы и не проходили там вовсе. Ветви тянулись к нам, иногда щекоча лицо, иногда — осторожно проводя по плечам, будто проверяя, свои ли мы. — Это нормально? — произнёс Фролов, нервно отмахнувшись от колючей еловой лапы. — С тобой всё было по-другому… — Для лешего, наверное, нормально, — сказал я, пожимая плечами. — Он просто ведёт нас своим путём. Дедко Большак шёл впереди, его зеленоватая борода колыхалась в такт шагам, а узловатая клюка оставляла на земле едва заметные отметины — будто невидимые нити, по которым лес узнавал своего хозяина. Леший фыркнул и вдруг резко свернул в сторону, протиснувшись между двумя толстыми стволами, которые до этого казались сросшимися. Мы послушно следовали за ним. — Подождите! — Фролов резко остановился, едва не споткнувшись о торчащий из земли корень. — Там же нет прохода! Но деревья послушно расступились, обнажив узкий проход, затянутый сизой дымкой. Отец Евлампий перекрестился и шагнул первым, шепча молитву. Я почувствовал, как воздух стал гуще — влажным, пропитанным запахом мха и старой древесины. — Не бойтесь, — проворчал леший, не оборачиваясь. — Лес вас не тронет. Раз уж я взялся — значит, доведу. Я здесь полновластный хозяин! Мы шли уже несколько минут, но тропа вела себя странно: то поднималась вверх, то ныряла вниз, земля будто бы подрагивала. Сучки под ногами Фролова трещали с подозрительной громкостью, а ветви то и дело цеплялись за рукава, словно проверяя крепость ткани. — А долго еще идти? — спросил Фролов, вытирая пот со лба. Леший лишь хрипло рассмеялся: — Тут, милок, время не меряется шагами. Идем, покуда не дойдем. А без тропинки моей неделями и месяцами мог бы по округе плутать! Леса здесь большие, дремучие, — довольно произнёс он. — Не чета моему родному… И тут тропа внезапно оборвалась. Мы оказались на странной поляне, посреди которой стоял огромный высоченный пень, весь покрытый резными символами — то ли рунами, то ли древними охранительными знаками. Вокруг него росли грибы, выстроившиеся в почти идеальный круг. — Это же ведьмин круг… — начал было отец Евлампий, но Дедко Большак резко поднял руку, заставляя священника замолчать. — Я знаю, что это, — произнёс он. — Здесь молились древним богам, принося им кровавые жертвы… — Да не богам, а бесам! — раздражённо перебил лешего отец Евлампий. Дедко Большак вздохнул и покачал головой, словно устал от споров: — Называй, как хочешь, мил человек. Разницы для нынешних времён — никакой… Но вот мои лесные чары такие места древней силы, запросто порушить могут. Вот прямо как сейчас… Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Леший был прав — энергия места вибрировала под ногами, словно живая, а воздух гудел от напряжения. Осторожно шагнув вперёд, я заметил, что от пня исходит слабый, едва уловимый свет — бледный, как лунный отблеск на воде. — Здесь что-то случилось… — прошептал Черномор, неожиданно опустившись на землю. Его борода, до этого свободно парившая в воздухе, теперь плотно обвилась вокруг его тела, словно защищая хозяина. Фролов инстинктивно схватился за кобуру, но я жестом остановил его. Стрелять здесь было бесполезно. Но самое странное, что я не чувствовал присутствия Раава. Не было такого ощущения, и всё тут! — Дедко, это дело рук демона? — спросил я лесного владыку. Леший нахмурился, вглядываясь в резные символы на пне. — Не его… Но и не простых людей. Здесь побывал кто-то другой. Которого даже я не заметил… Тот, кто знает «старые пути»… Отец Евлампий резко перекрестился, его пальцы сжали крест так крепко, что костяшки побелели. — Ритуал. Кто-то проводил здесь тёмный ритуал… и недавно… Я обернулся, осматривая поляну. Трава вокруг пня была слегка примята, будто по ней ходили по кругу. А в центре, у подножия резного пня лежал странный предмет — небольшой камень с выгравированным знаком, напоминающим переплетённых между собой змей. И самое странное — я чувствовал, что этот камень предназначен для меня. Прикоснись к нему кто другой, даже леший — мало не покажется. А вот мне он не причинит никакого вреда. — Да, здесь кто-то был, — произнёс я, и Дедко Большак мрачно кивнул. Я присел над камнем на корточки и протянул к нему руку. И лес вокруг нас затих, будто прислушиваясь. — Там Тьма! — предупредительно воскликнул отец Евлампий. — И я её… чувствую… — с изумлением добавил он. Фролов шумно сглотнул, а я медленно поднял камень с земли, ощущая, как холод проникает в пальцы. Но буквально через пару ударов сердца всё устаканилось. — Что теперь? — спросил капитан госбезопасности. — Теперь мы идём дальше. Правда, дедко Большак? — Идём! — кивнул леший, покидая полянку, а мы за ним. И никто из путников не заметил, как за их спинами трава начала тихо шевелиться — будто кто-то невидимый шёл за ними по пятам, оставляя следы из примятой растительности и увядших листьев. Глава 17 Через пару шагов поляна «с пеньком» резко потерялась где-то за спиной. А еще через десять минут перед нами внезапно открылась усадьба Вольги Богдановича. И вышли мы на этот раз не «как обычно» — со стороны кладбища, а со стороны центральных ворот, ведущих в древнюю обитель князей Перовских. Тропинка растворилась позади, будто её и не было, а перед нами возвышались черные кованые ворота — древние, с вычурными узорами, сделанные явно искусным мастером. Сквозь прутья просвечивало солнце, но свет казался густым, словно просачивался сквозь толщу веков. Едва мы вывалились с тропы лешего в «обычное пространство», как меня мгновенно опознал дух-защитник поместья — Пескоройка. Почувствовав моё присутствие, она принялась кружить в воздухе, переливаясь, как ртуть. Её энергия была такой плотной, что в ушах зазвенело. Я реально ощутил, что даже эфир «вибрирует» от её радости. Жаль, что из моих спутников никто больше этого не видит и не чувствует. — Добро пожаловать домой! — прошептал мне дух, и в его «голосе» прозвучало настоящее счастье. — Давно не виделись, — мысленно шепнул я, и дух завибрировал ещё сильнее, рассыпаясь в воздухе мелкими сверкающими брызгами, видимыми только мне. — Я скучал. В этот момент кованые ворота с тихим скрипом приоткрылись сами, Пескоройка меня узнала и приглашала войти. За воротами виднелась широкая аллея, обсаженная вековыми липами, чьи ветви сплетались в плотный растительный свод, уже практически, облетевший. Воздух здесь был гуще, насыщеннее — пахло прелыми опавшими листьями, деревом, землёй и чем-то неуловимо-магическим. — Прошу… — Обернулся я к спутникам. — Усадьба князей Перовских к вашим услугам! Тут Пескоройка вдруг «встрепенулась» и энергетической волной рванула вперёд, словно торопясь предупредить Вольгу Богдановича о нашем прибытии. Мы последовали за ней, и с каждым шагом усадьба раскрывалась перед нами во всём своём величии. Казалось, что со времени моего отсутствия она стала еще краше. Однако отметить изменившиеся мелочи мне не удалось — на нашем пути, опираясь на привычную трость с резной ручкой в виде оскалившегося монстра, уже стоял сам хозяин поместья (хотя, номинально я здесь хозяин) — сухонький, маленький, усохший словно египетская мумия — мой мертвый дедуля. — Ну, наконец-то, вернулся внучек! — протянул он, и в его голосе прозвучало что-то среднее между укором и радостью. — А я уж думал, что долго тебя теперь не увижу. Что ж, проходите, гости дорогие! Мы переглянулись. Похоже, нас ждал тёплый приём. Я шагнул к мертвецу, раскрыв объятия: — Ну, здравствуй, что ли, дедуля! Вроде бы и времени прошло всего-ничего, а я уже и соскучиться успел!- Как там Глаша с Акулиной и Глория? Не поубивали еще друг друга? — Ты не поверишь, внук, — ответил старик, ответно сжимая меня в объятиях, — но они все так увлеченно работаю в моей лаборатории, что на бабские дрязги у них не остаётся никакого времени. — Дед, — отпустив мертвого старика, произнёс я, — ты проводи гостей… Пусть отдохнут с дороги, в порядок себя приведут, покушают… А я к Глаше… — При воспоминании о моей беременной жене внутри у меня всё потеплело. — Никаких проблем с ребёнком больше не было? А то я теперь боюсь, что он уже родился… — Ну, что ты, внучек? — Дед махнул тростью, и в воздухе замелькали искры магии. — Всё под контролем. Глаша в порядке, малыш ещё не торопится появиться. Хотя, — он прищурился, и в его глазах мелькнул знакомый мне озорной огонёк, — если бы ты задержался ещё на пару недель… — Сплюнь, старый! — Я вздохнул с облегчением, но тут же почувствовал лёгкий укол тоски. Столько всего произошло за это время… — Ладно, — дед хлопнул меня по плечу, — лети к своей ненаглядной, а я позабочусь о твоих спутниках. — В лаборатории? — спросил я больше для порядка, потому как уже знал ответ. — А то! — прищурился старикан. — Они там своей бабской шайкой такого натворили… Такого… Мне теперь туда даже заходить страшно! Я рассмеялся, зная, что старикан-покойник преувеличивает, но в его словах была и изрядная доля правды. Глаша, Акулина и Глория вместе — это, наверное, действительно взрывной коктейль из магии, науки и женских штучек-дрючек. Особенно, если они собрались все вместе. Мне отчего-то на мгновение стало боязно — хрен его знает, чего от такого гамбита можно ожидать? Дедуля, заметив мою секундную задумчивость, хитро подмигнул и добавил: — А вообще, внучок, твоя Глафира — молодец! Что она со старыми конструктами творит… — Мертвец понизил голос до конспиративного шёпота. — Я подозреваю, что она просто гений в магических искусствах, хоть у самой даже задатка нет. Я рассмеялся, но внутри у меня уже нервно ёкнуло. Глаша в «режиме разработчика» новых заклинаний — это действительно что-то с чем-то. На себе проверено! Она и так всегда была изобретательна, но теперь, когда у неё под рукой оказалась дедова алхимическая лаборатория, её энергия, казалось, удвоилась. А то и увеличилась стократ… — Ладно, дед, я побежал! — бросил я на ходу, уже разворачиваясь в сторону кладбища. — Только осторожнее! — крикнул мне вдогонку старик. — Она сейчас, как пороховая бочка! От маленькой искры взорвется! Вчера Глорию чуть не подвесила за яй… — Он осекся. — Ну, да… у неё же их нет… хотя эти бабы ими постоянно в лаборатории звенят, как будто из металла оне… А дедуля-то, оказывается, еще тот записной шутник. — В общем, чуть космы ведьме не повыдёргивала, за то, что она в неправильных пропорциях эфирные масла смешала! — Оху.ть! — мысленно выдохнул я, ускоряя шаг. Что там за «эфирные масла» были, я не знал, но это явно не масло какой-нибудь лаванды, жасмина или гвоздики. — Ладно, внучок, с беременными и не такое случается! — добавил дед, махнув рукой. — Хотя, честно говоря, я с ней и сам не стал пререкаться в таком состоянии. Она мне вчера демонстративно флакон с эссенцией луннного чертополоха кокнула! Представляешь, эта штука десятилетиями выдерживалась! А она взяла — и хлоп! Нету теперь… — Дедуля сделал выразительный жест тростью, изображая полную катастрофу. — Так что, когда в лабораторию зайдёшь — улыбайся и кивай. Я уже почти бежал, но дед всё еще кричал мне вслед: — И прихвати с собой бутылочку хмельного мёда из подвала! Для умиротворения! — Так ей же нельзя… — Я даже притормозил и обернулся, поскольку не ожидал такого услышать. — Не ей, дурачок! — Закатил глаза мертвец. — Себе! Для храбрости! — Тьфу на тебя, старый! — беззлобно выругался я. — Я думал ты серьёзно… — А то! — ехидно воскликнул старый, да еще и мёртвый пройдоха, а затем громко захохотал. Чёрт побери! Да что здесь творится-то? Если бы я не знал Вольгу Богдановича, подумал бы, что он сейчас на каких-то «весёлых» веществах сидит. Но ведь не действуют они на нежить. Дорога к мавзолею, в котором скрывалась лаборатория, всё так же шла через старое родовое кладбище, густо заросшее причудливыми растениями. Осень уже изрядно над ними поработала — часть деревьев уже полностью скинула листву. Однако, на территории поместья было куда теплее, чем в покинутой нами Москве. У меня даже возникло подозрение, что при должном количестве силы Пескоройка вполне могла воспроизводить под энергетическим колпаком, служившим защитой, любое время года. Нужно было просто её об этом попросить… Стоило мне только об этом открыто подумать, как вокруг меня вспыхнули бледно-голубые огоньки — визуальное проявление энергии духа хранителя. Пескоройка словно спрашивала: ты этого действительно хочешь? — Нет-нет, родная! — попытался я откреститься от неожиданного желания. — Спасибо, но не сейчас. И Пескоройка послушно «отстала». Хотя её присутствие ощущалось буквально во всём. Но я торопился, и мысли мои путались. Глаша… Беременная, взрывная, окружённая опасными алхимическими реактивами и двумя другими женщинами тоже с весьма непростыми характерами. Да это, твою медь, страшно по-настоящему! Они же тут реально могут всё разнести! Перед входом в усыпальницу я на секунду замер. — Ну, здесь, вроде, всё в порядке… — пробормотал я, сбегая по ступенькам в подземелье. Преодолев подземную дорогу до лаборатории, я толкнул её дверь — и тут же едва не получил в лоб летящим стеклянным шаром. Я увернулся, а шарик улетел куда-то в конец коридора, где что-то дзинькнуло, и раздалось подозрительное шипение. — Берегись! — раздался до боли знакомый, такой родной и любимый голос. — Идёт эксперимент! Глаша стояла посреди помещения спиной ко мне, окружённая дымящимися колбами и ретортами. Напротив неё — Глория, руки которой светились слабым фиолетовым свечением. Волосы ведьмы были собраны в беспорядочный пучок, а на фартуке красовалось пятно неизвестного происхождения, медленно меняющее цвет с зелёного на ядовито-розовый. На головах обеих женщин, видимо для защиты глаз, были напялены массивные «дизельпанковские» очки. — Привет, красавицы! — сказал я, осторожно переступая через лужу чего-то не очень приятно пахнущего и пузырящегося. — Я вернулся. Глаша резко обернулась — и в её глазах вспыхнуло столько эмоций, что я невольно застыл соляным столбом, поскольку мой «эмпатический аппарат» реально так зашкалило. — Ты… — Её голос дрогнул. — Ты вообще представляешь, сколько нервных клеток я потратила, пока тебя не было?! — А вот этой фразы я от неё реально не ожидал. Похоже, гормоны реально так бушуют, да еще и ребёнок у нас не совсем простой… Я открыл рот, но не успел ничего ответить — она вдруг стремительно двинулась ко мне, и через секунду я уже задыхался в её объятиях. — Лучше бы просто сказала, что соскучилась, — хрипло рассмеялся я, целуя её в макушку. — Соскучилась… — буркнула она, прижавшись ко мне ещё сильнее. А потом вдруг неожиданно отстранилась и потыкала пальцем мне в грудь: — Но, если ты опять надолго исчезнешь — клянусь, я найду способ, чтобы тебя воскресить… — Так я же, вроде как, еще живой? — ошарашено выдохнул я. — А это исключительно для того, чтобы убить тебя лично. Понял, любимый? Я посмотрел в её сверкающие глаза, на лабораторию, которая выглядела так, будто здесь прошёл ураган, на Акулину и Глорию, тихо перешёптывающихся между собой в углу… Они явно ставили на то, сколько минут пройдёт, прежде чем Глаша вновь вспыхнет, или станет паинькой. — Понял, — сказал я, целуя супругу и не выпуская её из объятий. — А где Ваня? — неожиданно произнесла Акулина, глядя на меня с надеждой. — Он с тобой? — Нет, — мотнул я головой, — он остался в столице, выполнять очень ответственное задание самого товарища Сталина! — Прямо самого Иосифа Виссарионовича? — изумлённо ахнула девушка. — Самого-самого, — подтвердил я. — Даже не сомневайся! Может быть, устроите перерыв, девчонки? Я еще раз осмотрелся — на первый взгляд хаос в лаборатории был полным: стеклянные пробирки дымились, в воздухе витал странный запах, на полу валялись исписанные магическими формулами бумажки, перемешанные с осколками стекла. Акулина, поглядывая на перегонный куб, продолжила что-то шептать на ухо Глории, время от времени бросая быстрые взгляды в нашу сторону. — Перерыв? — фыркнула Глаша, не отходя, впрочем, от меня. — Ты видишь, во что мы тут всё превратили? — Ну, да, — кивнул я, — это не лаборатория, это настоящий фронт! Всё дымит и взрывается… — Именно! — поддержала меня Акулина. — Потому что мы на пороге настоящего прорыва! — С воодушевлением произнесла она. — Вот видишь, — Глаша обвела рукой разруху вокруг, — именно сейчас мы не можем прерваться — это перечеркнёт недельную подготовку, и убьёт кучу редких ингредиентов! Хотя я очень по тебе соскучилась… — Ладно-ладно! — Поднял я руки в знак сдачи. — Продолжайте, только аккуратнее, прошу. И… может, кто-нибудь объяснит, что именно вы там «варите»? — Этот эликсир, — с гордым видом произнесла Глаша, — должен решить проблемы магической стабильности энергетических каналов, при резком повышении плотности потока магии… Одним словом, приняв его, можно будет уберечься от Лихорадки Сен-Жермена! Будь у тебя в своё время такой — ты бы не сжег свои меридианы. Внезапно раздался громкий треск — одна из колб в штативе, стоящем на столе, дала трещину, и её содержимое начало вскипать, шипя и дымясь какой-то зеленью. Хорошо еще, что не сильно вонючей. — О, Merde[1]! — по-французски выругалась Глория, резко метнувшись к столу. Она, схватив длинный стеклянный стержень и что-то быстро размешивая в другой колбе, крикнула: — Акулина, быстро, синий порошок! Акулина, не глядя, протянула руку и схватила с ближайшей полки какую-то банку. Подбежав к столу, она швырнула щепотку ярко-синего вещества из банки в колбу, содержимое которой помешивала ведьма. После чего Глория вылила её содержимое в бурлящую жидкость. Дым мгновенно поменял цвет с ядовито-зелёного на густой фиолетовый, а затем медленно рассеялся. Когда жидкость перестала вскипать, ведьма, аккуратно зажав колбу щипцами, перелила её в целую пробирку. — Фух! — Отерла она выступивший на лбу пот. — Девчонки, мы успели! Я невольно присвистнул: — Да, судя по всему, скучать было некогда! Акулина, потирая руки от возбуждения, засмеялась: — Если бы ты знал, сколько раз мы сегодня были на волоске от провала! — Особенно, когда Глория перепутала ингредиенты, — добавила Глаша, бросая колкость в сторону ведьмы. — Ой, да ладно тебе! — фыркнула Глория, но в её глазах мелькнула искорка задора. — Всего лишь перепутала пропорции… — Зато теперь у нас есть отличный рецепт для создания дымовой завесы, — пошутила Акулина, подмигнув мне. Я вздохнул, с трудом сдерживая улыбку. Эти трое были настоящим ураганом — опасным, непредсказуемым, но чертовски эффективным. Честно говоря, я был изумлён, как они сработались. Особенно Глория с Глашей. Ведь я читал мысли старой ведьмы насчет моей супруги, и ничего подобного в прошлый раз там не было. Как раз наоборот… Надо будет держать руку «на пульсе» и поговорить с Глорией по душам — вдруг она что-то надумала? А Глаша еще и беременна, ей сейчас нервничать, ну, никак нельзя! — Ладно, — сказал я, — раз уж вы так близки к успеху, может, всё-таки сделаете перерыв? Хотя бы на пятнадцать минут. А то мне кажется, если вы продолжите в таком темпе, от лаборатории скоро останется только воспоминание. Глаша задумалась, затем кивнула: — Пожалуй, ты прав. Тем более что нам всё равно нужно дождаться, пока эликсир остынет… — Ура! — воскликнула Акулина. — Перерыв! Кто хочет чаю? — Только если он не взорвётся! — Я рассмеялся и, обняв Глашу за плечи, повёл её к импровизированной «зоне отдыха» — единственному углу, где ещё можно было сидеть, не боясь, что на тебя упадёт что-нибудь экспериментальное. — А всё-таки, — шепнул я ей на ухо, — может, если вдруг что-то пойдёт не так, принести противогаз? Она усмехнулась, оценив шутку: — Противогаз — это хорошо! Но от большинства магических ингредиентов он не защитит. — Верю, — честно ответил я, целуя её в щеку. — Просто… хоть какая-то страховка нужна. — А вместо страховки у нас Вольга Богданович, да и Глория… несмотря на… некоторые недоразумения (подумала она совсем другое) тоже высококлассный специалист. А в это время Акулина уже разливала чай, который, к счастью, не проявлял никаких признаков магической активности. — Ладно, — сказал я, беря жену за руку, — верю. — Я правда соскучилась, — тихо сказала Глаша, наконец-то превратившись в ту самую женщину, которую я безумно любил. — Я тоже… — И впервые за долгое время я почувствовал, что всё будет хорошо. Хотя… с такой-то командой — это ещё бабка надвое сказала. Я обнял Глашу, дожидаясь своей кружечки чая, как вдруг что-то обожгло меня в районе нагрудного кармана. Как раз того самого, куда я положил камешек, подобранный возле лесного идола… [1] Merde — дерьмо (фр.). Глава 18 Я резко дернулся — припекало весьма ощутимо, а сквозь ткань кармана пробился тусклый красноватый свет. — Что это?! — встревожилась Глаша, немного отстраняясь и глядя на мою гимнастёрку. — Не знаю… — сквозь зубы процедил я, судорожно роясь в кармане. Пальцы обожгло ещё сильнее, но я всё же вытащил камень. Тот самый. Только теперь он был не серым, невзрачным и холодным, он стал как будто наполненным живым огнём — тёмно-алым, и пульсирующим, как сердце. — Охренеть… — прошептала Акулина, застыв с чайником в руках. Глория мгновенно подошла ближе, её глаза сузились. — Откуда это у вас? — спросила она резко, но в голосе сквозило не раздражение, а… тревога? — Нашёл этот булыжник по дороге в Пескоройку возле старого заброшенного идола в лесу, — ответил я, чувствуя, как камень нагревается ещё сильнее. Я подбежал к лабораторному столу и бросил его на металлическую поверхность. — Это не просто булыжник… — Ведьма едва сдержала саркастический смешок, рассматривая раскалившийся докрасна камень. Как вы вообще смогли взять его голыми руками, Месер? Если бы я попыталась такое провернуть, мне оторвало бы пальцы. — Как-то получилось… — Я пожал плечами. — Словно почувствовал… что этот камень предназначен… для меня… — Простите, Месер, но вы полный… — Что она хотела сказать Глория, но не произнесла вслух, я прекрасно прочитал у неё в голове. Она даже лицо ладонью закрыла, чтобы я не увидел её реакцию. Но с моими эмпатическими способностями мне этого и не требовалось. Действительно, как это я так лоханулся? Акулина нервно переминалась рядом с ноги на ногу.: — Это… плохо? Да? — О, да! — бросила старая ведьма. — Очень и очень плохо! Глаша тоже подошла и сжала мою руку. — Что он делает? И почему светится? — Потому что он активировался, — мрачно ответила Глория. — А вот что от него ожидать — я не знаю. Но точно ничего хорошего… Я почувствовал, как холодный пот выступил на спине. Но боялся я не за себя, а за любимых женщин, нерожденного еще малыша, и за Глорию тоже переживал. — Отлично! — нарочито весело фыркнул я. — Мне как раз не хватало ещё одного таинственного секрета! А вот Глаша мой юмор совсем не оценила. Её пальцы вцепились мне в руку так, что я едва не вскрикнул. — Нам такого «веселья» и даром не надо! Глория тоже медленно кивнула — вид мерцающего булыжника её тоже весьма напрягал. Она, активировав магическую защиту, которая отразилась мерцанием вокруг её тела в магическом зрении, наклонилась над артефактом. — Что это? — произнесла она, заметив светящуюся резьбу из переплетённых между собой змей. Хотя, мне показалось, что это змеи. На самом деле, присмотревшись, я понял, что это совсем не змеи — это переплетённые между собой руки многорукого существа. Насколько я знал, в индуизме присутствовало несколько многоруких богинь, таких как Лакшми, Дурга и Кали, что являются весьма важными фигурами. Лакшми символизирует богатство и процветание, Дурга — силу и защиту, а Кали — время, разрушение и преобразование. Камень на столе неожиданно дрогнул и покачнулся, будто бы в ответ на мои мысли. Но ведь такого быть не могло… Хотя, что я вообще знаю о подобных артефактах — ни-че-го! То есть — абсолютно. Я вновь посмотрел на камень. На испуганную, но любопытную физиономию Акулины. На задумчиво-тревожное лицо Глории. На Глашу, которая явно собиралась прямо сейчас кого-то прибить. И примерно догадывался кого… — Извините… что так вышло… — Только и придумал я, что сказать. Глория вздохнула. — Ладно… у нас два варианта: либо попытаться срочно уничтожить этот камень, пока он не натворил дел… — А второй? — спросил я. Тонкие губы ведьмы растянулись в жутковатой улыбке: — Попробовать изучить его… и использовать — в нем тьма энергии! А мне вдруг отчего-то очень захотелось, чтобы этот день уже наконец закончился. Камень внезапно замер, а его жар резко спал, словно сам артефакт прислушался к словам Глории. Но в следующий миг с поверхности камня вырвался слабый фиолетовый отсвет, и в воздухе запахло озоном и чем-то неуловимо древним — сыростью гробниц, погребенных под переплетениями корней, пеплом жертвенных костров, терпкой смолой священных деревьев. — Он реагирует на нас, — прошептала Глаша, и её пальцы ещё сильнее впились в мою руку. — Или только на вас, Месер, — поправила Глория, не сводя взгляда с камня. — Думаю, что только на меня… — Я осторожно потянулся к артефакту — мне отчего-то до сих пор казалось, что он не причинит мне вреда, но ведьма резко отдернула мою руку. — Не торопитесь, Месер! Мы даже не представляем, с чем имеем дело! — Глория нахмурилась. — Но я знаю одно: энергия, заключённая в нём… немного отличается от той, которой мы привыкли пользоваться. Камень будто услышал её. Резьба из сплетённых рук засветилась ярче, и вдруг… Тишину разрезал глухой щелчок, и поверхность булыжника треснула, словно яичная скорлупа. Камень раскололся пополам. Изнутри пробился холодный фиолетовый свет. Гробовая тишина повисла в лаборатории, даже Глаша разжала пальцы, слегка отстранившись. Акулина тоже резво отскочила назад: — Что… что это?! Глория резко выпрямилась, её защитные чары вспыхнули ярче. — Это не просто артефакт! — прошипела она, но я и сам уже об этом догадался. — Это — печать! Это была печать пространственных врат — самоактивирующийся магический портал. И что-то или кто-то по ту сторону этих врат хотел к нам проникнуть. Но я не мог не оценить тот момент, как была реализована идея запихнуть печать портала в камень. Как бы и мне освоить эту магическую технологию? Из трещины в камне выползла струйка густого фиолетового тумана. Он не рассеивался, а, наоборот, клубился, словно живой, формируя в воздухе извилистые линии — древние символы, которые я не мог сходу прочесть, но инстинктивно ощущал их сложность и мощь. — Нам нужно уходить! — Глаша схватила меня за рукав. — Сейчас же! Но было уже поздно — камень взорвался. Не огнём и осколками — он просто… «растворился», превратившись в вихрь света и теней, а на его месте возникли пространственные врата. Ну, по крайней мере, я так понял. И понимание этого факта произошло на каком-то подсознательном уровне, потому что этот переход не был похож на всё ранее виденное. Это был не портал в привычном мне понимании, не дыра, а нечто иное — словно кусок пространства упаковали в «неправильную форму», отчего стены лаборатории искривились, потолок прогнулся, а воздух стал тягучим, словно расплавленный на сковороде сахар. И в этом искажённом пространстве появилось… оно… Сначала — лишь силуэт, но с каждой секундой он становился чётче. Высокое, слишком высокое существо, с кожей цвета потускневшего серебра и множеством рук — тех самых, что были выгравированы на камне. Их было слишком много, и двигались они независимо друг от друга, словно каждой рукой управляла своя воля. — Это что? — прошептал я. — Дурга или Кали? Судя по изливающейся из портала силе — это была Кали, существо, скорее темное и кровавое, нежели светлое и созидательное. Глория не ответила. Она медленно отступала, и лицо её побелело. Существо же тем временем приближалось к порталу с той стороны, словно неторопливо шло откуда-то. — Нет, — наконец выдохнула она. — Это не сама богиня… Скорее, это один из её многочисленных аватаров… Фиолетовый туман начал сгущаться, образуя плотный кокон вокруг существа. Руки — все эти многочисленные и «беспокойные» конечности — одна за другой стали сливаться, сокращаясь в числе, пока их не осталось только две. Высокий рост уменьшался, кожа приобретала обычный человеческий оттенок. Черты лица, до этого размытые и неестественно вытянутые, смягчались, становясь узнаваемыми. Наконец, туман рассеялся окончательно, портал закрылся, лаборатория приняла свой привычный вид, а перед нами стоял… человек. И на первый взгляд, и на второй, да и на магический тоже — совершенно обычный человек. Ну, разве что одарённый, величину дара которого я так и не смог определить. Похоже, что он был куда весомей, чем мой собственный. А это много значило! С такими сильными ведьмаками, либо магами, я еще живьем не встречался. За исключением моих дедуль Перовских, но все они давно были мертвы, и присутствовали только в виде духов-хранителей в родовом эгрегоре. Вышедший из портала человек был среднего роста, крепкого телосложения, с проседью в густых темных волосах и глубокими морщинами у глаз. На нем была просторная дорожная одежда — потертый кафтан… Да-да, именно кафтан, как его рисуют в учебниках истории. На ногах — мягкие кожаные сапоги, припорошенные желтоватой пылью. Широкий кожаный пояс с висящими на нем многочисленными мешочками и флягами, да еще основательно потрёпанный холщовый «сидор» за плечами завершали его «слегка устаревший» образ. Лицо незваного гостя было одновременно усталым и сосредоточенным, словно он только что завершил долгий путь и теперь хотел лишь одного — побыстрее отдохнуть. — Кто ты?! — Загородив собой женщин, решительно потребовал я ответа от незнакомца. Хотя, если судить по нашим с ним весовым категориям, он легко уделает меня, словно матёрый хищник беззубого щенка. — По какому праву ты незваным пришёл в мой дом? Ну, и назовись, в конце-то концов! — Афанасий Никитин, — представился он спокойно, но с легкой усталостью в голосе, и поклонился, словно купец на средневековой ярмарке. — Некоторые из вас могут знать меня как Странника. Вот те раз! Если этот мужик не врёт, передо мной прародитель ведьмовского рода Никитиных, пра-пра-пра и так далее дедушка Глаши и Акулины, а еще известный на весь мир путешественник, писатель и купец. Только чего этому старому чёрту от нас понадобилось? Ведь не казал же он носа к своей забытой семейке сотнями лет, а тут — нате, нарисовался, хрен сотрёшь! — Странник? — изумленно ахнула Глория, буквально замерев на месте и пожирая незнакомца глазами. Ведь, если он сказал правду — перед ней легендарнейшая личность, оставившая неизгладимый след в магическом сообществе Европейских магов. Некоторые из которых до сих пор нервно икали и лишались сна, едва только услышав его громкое прозвище. Глаша же, напротив, недоверчиво фыркнула: — Вот так поворот! Ну, здравствуй, дедуля Афанасий… Чем докажешь, что ты — это ты? Афанасий ухмыльнулся, но в его глазах не было ни насмешки, ни злобы — только что-то вроде усталой мудрости. Но всё-таки, что-то в этой улыбке заставило меня напрячься. Потому что где-то в глубине его глаз все еще светился тот самый холодный фиолетовый отблеск — напоминание о том, что под этой добродушной человеческой оболочкой скрывается нечто куда более древнее и опасное. — Чем же доказать? — задумался старый колдун. — Ну, хотя бы этим… — И он протянул мне лету, лежащую на его ладони. Не-не, вы, наверное, не поняли… Он протянул мне мою лету, лежащую (уже нет) на моём слове, к которому у него доступа нет, и быть не могло! Ну, теперь вы понимаете уровень моего изумления? — И как ты это сделал? Как сумел достать мою лету… — Ну, вообще-то, это моя лета, — словно маленькому ребенку пояснил Афанасий, — моей рукою писана, моими печатями наполнена, к моему дару привязана — я её с любого слова запросто достать сумею. Да и дар твой — всего лишь часть моего, которую я, уходя, в семье оставил. А вот как эта сила в твоих руках оказалась, при наличии крепкого задатка у внучки моей, — Афанасий безошибочно указал на Акулину, — большой вопрос? — И старый ведьмак уставился в мои глаза своим немигающим взглядом. Вот как этот старый пройдоха умудрился всё так хитро перекрутить, чтобы я себя как бы в чём-то и виноватым себя почувствовал? А как же, обобрал бедную девчушку, без дара семейного оставил. Сразу видно — он и вправду когда-то пронырливым купцом был! Любую ситуацию к своей выгоде повернуть может. А иначе в Индии и не выжил бы. Молодец, родственничек, глаза бы мои на него не смотрели! — Дар мне по обоюдному согласию достался, — не отводя глаз, ответил я. — А внучка твоя — сама от подобной ноши неподъёмной отказалась, а я просто удачно оказался в нужное время и в нужном месте. И не тебе меня корить, Странник! — Продолжил я обмен любезностями. — Правду он говорит, деда Афанасий! — неожиданно вступилась за меня Акулина. — Я сама от дара отказалась — не верила в него… Дурой набитою была… Сейчас, может быть, и рада была б… Да только теперь где ж его взять? — Ну, на этот счет и подумать можно… — Лукаво подмигнул ей дедуля-прародитель. — Есть у меня один способ, которым я дочерей своих одаривал. Вот ведь как вокруг меня всё закрутилось — сплошные прародители, да основатели из всех щелей повылазили. Хоть караул кричи. Сдаётся мне, что таких совпадений на ровном месте просто не бывает. Слишком уж всё вокруг стягивается в какой-то нереально-плотный клубок загадок, распутать который пока не представляется возможным. Я перевел взгляд на расколотый камень — он, оказывается никуда не растворялся — теперь это была просто груда ничем не примечательных осколков. Но, чёрт возьми, как изящно была исполнена эта печать портала! Это не мои потуги переноса магии на бумагу и дерево. Я бы взял у этого дедули пару уроков на досуге для повышения своей ведьмачьей квалификации… Афанасий продолжал смотреть на меня с тем же невозмутимым спокойствием, но в его глазах читалось нечто среднее между насмешкой и… интересом? Будто он видел перед собой не просто ведьмака, экспроприировавшего их семейный дар, а нечто весьма и весьма занимательное. — Мне только одно непонятно, медленно произнёс он, — если ты действительно получил дар по согласию, то почему он не вернулся к Акулине, когда она передумала? Ведь я завязывал силу рода, передаваемую из поколения в поколение, именно на кровь? Чтобы никто посторонний не смог навсегда забрать мой дар. Вон оно чё! А я и не знал, что с моим даром всё так хитро обставлено. Но на этот вопрос у меня не было чёткого ответа — одни предположения. — Возможно, потому что отказ был окончательным, — предположил я, но тут же почувствовал, как мои слова звучат неубедительно даже для меня самого. — Или потому, что дар уже перестал быть завязанным на нашу кровь, — продолжил мои рассуждения уже сам Афанасий. — Когда ты принял дар, впустил его в себя, то каким-то образом изменил его… Я не знаю, как ты это сделал, но он стал твоим по праву. И отозвать его назад, в семью, уже не представляется возможным. — И не надо ничего отзывать, — усмехнулась Глаша, погладив выпирающий живот, — дар и так остался в семье! Он — мой муж и отец моего ребёнка! Старый ведьмак взглянул на живот вновь обретенной правнучки, и уголки его губ поползли в стороны. — Ай, вы мои хорошие! Ай, вы мои красавицы! Род Никитиных будет продолжаться! Погоди-ка, внучка… — Неожиданно осёкся старый ведьмак. — А дар-то у вашего дитяти такой силы… — Афанасий даже задохнулся от изумления. — Такой силы, что иным старым богам завидно станет! Афанасий замер, а его глаза расширились от внезапного осознания. — Так вот оно что… — прошептал он, и в его голосе прозвучало как восхищение, так и тщательно скрываемая тревога. — Как же я не подумал… Ты же по роду — наследник самого Ящера… Я нахмурился, не понимая, куда клонит очередной дедуля, попавшийся на моём пути: — О чем это ты? Старый ведьмак задумчиво потер подбородок, словно собираясь с мыслями: — Дар рода Никитиных — это тоже не просто сила, переходящая по крови. Это завет, запечатанный в поколениях. Он передается по наследству, но всегда остается связанным с нашим родом. Однако ты… Договорить он не успел — в лаборатории внезапно пахнуло прахом, сырой землей и прелыми листьями. Воздух загудел, как потревоженный улей, и из тени выступил мой мертвый дедуля — Вольга Богданович. В одной руке он сжимал свою любимую трость, с которой никогда не расставался, а в другой — готовый к бою палаш. В его темных глазницах мерцал холодный изумрудный свет. — А я думал, что ты уже давно сгнил в своей могиле, светлый княже, — неожиданно с ехидцей в голосе произнёс Афанасий, явно узнав Вольгу Богдановича. — Не дождешься, Странник! — Недобро оскалился мертвец желтыми зубами. — Зря ты сюда явился — на этот раз не выкрутишься, жалкий купчишка! Глава 19 А старички-то мои, похоже испытывают друг к другу весьма тёплые чувства. Надо будет полюбопытствовать на досуге, если они, конечно, не поубивают друг друга, откуда такая тёплая любовь? Ведь время их активной магической деятельности, по моим очень скромным подсчётам, пересекалось в течении минимум нескольких веков. Вот, похоже, и успели друг другу основательно насолить. Вольга Богданович шагнул вперед, и пол под его ногами затрещал, покрывшись инеем. Каменные плиты вздыбились, как вскрывающийся лёд по весне. Палаш дедули вспыхнул мутным зелёным пламенем, а трость с резным набалдашником в виде оскалившегося монстра зашипела, словно живая. Затем трость мертвеца звонко ударила в одну из плит, покрытых инеем, и уродливые корни-щупальца прорвались из трещин, обвивая ноги Афанасия Старый ведьмак лишь усмехнулся и шепнул заклинание. Его фигура дрогнула, словно отражение в стоячей воде, разбитое брошенным камнем. Щупальца схватили лишь пустоту. — Фантом? — Вольга Богданович разочаровано фыркнул, внимательно озираясь. — Ты всегда был трусом, Афанаська! Но чего взять с обычного холопа? Ни совести, ни чести, ни гордости! — Сам ты, княже, фантом! — вновь появившись, уничижительно произнёс Никитин наморщив нос. — Ты, вон, даже померев, ничему хорошему не научился! — Ты всегда слишком много на себя брал, Странник! — Дедуля тоже не остался в накладе, продолжая подтрунивать над Афанасием. — Забыл, о чем я тебя всегда предупреждал? Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе! Но Вольга Богданович на этом не остановился — в разломах каменных плит сгустились тени, и из них вырвались какие-то «мертвые» ручищи и, гремя костяшками рванулись к старому ведьмаку. Афанасий тяжко вздохнул и провёл рукой по воздуху — между ним и руками вспыхнула золотая печать, сложная, как паутина из древних рун. И костяные ручищи истаяли черным дымом. — Ох, княже, — укоризненно покачал головой Никитин, — ты всегда был упрям, даже после смерти. Но сейчас тебе противостоит не тот жалкий купчишка, которого ты помнишь. Афанасий вновь исчез и появился уже за спиной Вольги Богдановича. Его пальцы сложились в весьма сложную фигуру, губы шевельнулись и тут же вспыхнула очередная печать — синяя, как вечный лед под бледной луной. Дедуля взревел, когда силы заклятия Афанасия впились в его спину, но тут же разорвал печать ведьмака одним ловким и слаженным движением своей трости. — Это ты, похоже, забыл, кто я, Странник? — Голос Вольги Богдановича раскатился по лаборатории, словно гром в небесах. — Я ходил по этим землям, когда предков твоих предков еще и в задумках не было! Лабораторию сотряс новый удар. Казалось, само здание вот-вот рухнет под натиском их рьяного противостояния. С потолка посыпались осколки штукатурки и какой-то мусор, а в уголках просторного зала заплясали синие и зелёные отблески концентрирующихся магических энергий. Афанасий отпрыгнул назад, ловко уклонившись от очередного удара трости, которая прошила воздух со свистом рассекаемого ветра. Его глаза сузились, а в уголках губ дрогнула едва заметная ухмылка. — Ну конечно, княже, — проворчал он, — вечно ты со своим прошлым носишься, как с писаной торбой. А время-то уже не то. И люди уже не те… — Люди?! — Вольга Богданович замер на мгновение, и его растрескавшиеся сухие губы искривились в презрительной усмешке. — Это ты мне о людях будешь рассказывать, Странник? Люди не изменились со времен Авеля и Каина! В воздухе запахло озоном. Возле Афанасия вспыхнули ещё три печати — алые, как артериальная кровь, и старик мгновенно развёл руки в стороны. Печати взорвались, превратившись в три огненных вращающихся клинка. Дедуля даже уклоняться не стал. Вместо этого он резко топнул ногой, и перед ним взметнулась ледяная стена. Клинки врезались в неё с шипением, испаряясь в облаках пара. — Старые фокусы, Афанаська! — проворчал он. — Тебе бы скоморохом быть на ярмарке, а не ведьмаком. — А тебе, княже, — Никитин внезапно исчез и тут же материализовался прямо перед Вольгой Богдановичем, — стоило бы наконец осознать, что ты уже не тот грозный владыка, каким себя мнишь до сих пор! Тебе, пожалуй, пора умереть окончательно! Он неожиданно выбросил вперёд «дополнительную» руку — третью, вдруг неожиданно выросшую из его плеча, и на этот раз скастованная им печать была чёрной, словно сама пустота. Она обвилась вокруг дедули, как тень, сжимая его мумифицированную мертвую плоть, которая начала стремительно сохнуть и рассыпаться серым невесомым прахом. Вольга Богданович сначала заскрежетал зубами, но затем вдруг… весело рассмеялся: — Наконец-то, Афанаська! Наконец-то ты перестал дурака валять! Трость в его руке взорвалась тёмным пламенем, и печать Афанасия растеклась черной жирной жижей, тяжёлые дымящиеся капли которой закапали на пол с приталенного и расшитого золотыми нитями жюстикора дедули. Пока они сражались, я осторожно вывел женщин в коридор и распорядился не совать в лабораторию носа, пока всё не закончится. — Но это ещё не конец, Странник! — продолжал бушевать дедуля, когда я вернулся. — Ещё не конец… — И всю лабораторию затопила непроглядная тьма. Тьма сгустилась мгновенно, будто кто-то захлопнул крышку гигантского сундука, поглотившего весь свет. Вольга Богданович исчез из виду, но Афанасий не нуждался в глазах, чтобы чувствовать его присутствие. Даже когда холодные пальцы мертвяка сжали его горло, он не дрогнул. Вместо этого ведьмак прищурился, и в глубине его зрачков вспыхнули крошечные золотые искры — словно далёкие звёзды в чёрной бездне бесконечного космоса. — Тьма? — прохрипел он спокойно, почти насмешливо. — Серьёзно, княже? После всего, что мы уже пережили? Афанасий резко дернулся, уходя в сторону, чувствуя, как железные пальцы мертвеца оставляют на его шее глубокие кровоточащие борозды. Но он лишь порадовался — ведь противник мог реально вырвать ему горло. А залечить такую рану по ходу боя было бы неимоверно сложно. Хоть и возможно. Ведьмак щёлкнул пальцами, и в темноте вспыхнули крошечные огоньки — бледные, как светлячки в болотной мгле. Они замерли в воздухе, вырисовывая общие контуры лаборатории и находящихся в ней людей. Но старого князя он обнаружить не сумел. — Ты всегда любил показушный драматизм, княже, — продолжал Афанасий, медленно поворачиваясь вокруг себя, — но трусливо скрываться «в тени» — это перебор даже для тебя… Но лишь тишина была ему ответом. И вдруг — ведьмак уловил рывок сзади и едва успел развернуться, когда ледяное лезвие палаша стремительно понеслось к его шее. Афанасий откинулся назад, ощутив, как холодный металл скользнул по коже, оставляя тонкий порез. — Всё ближе к телу, Странник… — прошелестел голос Вольги Богдановича из пустоты. — Или ты всё ещё надеешься, что я рассыплюсь могильным прахом, пока ты тянешь время? Афанасий провёл ладонью по шее, стирая выступившие капли крови, и внезапно ухмыльнулся. Кровоточащие раны за это время успели покрыться коростой. — Нет. Я просто надеялся, что ты покажешь мне нечто удивительное. А все эти фокусы я уже видел. Ведьмак резко вскинул руку, и очередная золотая печать, выжженная в воздухе, вспыхнула ослепительной вспышкой. Я поразился той скорости, с которой Афанасий формировал настолько сложные заклинания. Вольга Богданович зарычал, и «вывалился» из пустоты. Он бессмысленно крутил головой из стороны в сторону, словно ослеплённый, и в этот момент Афанасий бросился вперёд. Но его широкий тесак — Рам-даю[1], внезапно материализовавшийся в дополнительной отросшей руке, пронзил пустоту там, где только что был дедуля. Вольга Богданович вновь исчез. — Бегаешь, как крыса! — презрительно процедил Афанасий, явно забывая, что поступил точно так же в самом начале противостояния. — От крысы слышу! — Отозвался сварливый голос дедули из пустоты. Блин, и это могучие столетние маги? Или детский сад старшая группа? Похоже, маразм крепчает и бьёт всевозможные пределы… Стены лаборатории неожиданно вздрогнули. Полки рухнули, стеклянные колбы взорвались, выплескивая едкие жидкости. Из тени вновь вырвались чёрные корни-щупальца, обвиваясь вокруг ног Афанасия, а с потолка обрушился град острых, как иглы, камней. Дедуля визуально проявился, резко сжал кулаки, и пространство вокруг него взорвалось ледяным сиянием. Тьма разлетелась, как рваная ткань, а лаборатория снова обрела очертания — только теперь стены были сплошь покрыты инеем, а в воздухе висели тысячи мельчайших снежных кристаллов, сверкающих в отражённом свете магических печатей. Вольга Богданович неподвижно, словно ледяная статуя, стоял в центре лабораторного зала, а из его глаз струился морозный туман. Лаборатория больше не была прежней — она превратилась в поле битвы между двумя древними магами, в которой каждый из них отказывалась уступать своему противнику. — Давай уже закончим эту свистопляску! — прошептал Афанасий, из его плеч вновь полезли многочисленные руки. — Давно пора, — рыкнул дедуля, бросаясь вперёд. Лёд и пламя, свет и тьма — всё бы смешалось в этом последнем ударе. Если бы мне не надоел весь это цирк. — А ну-ка, остановитесь, горячие финские парни! — громыхнул я, выкручивая свой дар на максимум и разделяя разошедшихся не к добру старичков непробиваемой энергетической стеной. Она вспыхнула синеватым сиянием, как развернувшийся щит древнего бога — плотная, вибрирующая, пульсирующая от напряжения. Удары Афанасия и Вольги Богдановича обрушились на нее одновременно: с одной стороны — огненная волна, заставляющая дымиться даже воздух, с другой — ледяной поток, способный превратить всё вокруг в филиал ледяного ада. Стена содрогнулась, но устояла. Я стиснул зубы, чувствуя, как по моим энергетическим каналам словно пропустили раскалённую проволоку — каждый миг сдерживания этой непроходимой границы, требовал от меня чудовищных усилий и прорву магической энергии. Так-то оба дедули у меня не из слабаков — и надолго меня попросту не хватит. Афанасий и Вольга Богданович одновременно отпрянули, словно их ударило током, но ненадолго. Их взгляды, полные ярости, теперь были направлены на меня. Я понимал, что моя стена — временная мера. Если бой продолжится, они либо сломают её, либо разнесут всю лабораторию вместе со мной. А уж потом снова начнут долбить друг друга. — Кто тебе позволил вмешиваться?! — взревел Вольга Богданович, и его голос гремел, как зимний буран. — Да ты вообще в своём уме?! — Афанасий оскалился, и его многочисленные руки сжались в кулаки, готовые разорвать мой барьер. — Ну что, старые пердуны, совсем уже из ума выжили? — Я решил не церемониться, а резать правду-матку. После чего резко взмахнул руками, и барьер дрогнул, но не исчез, а уплотнился еще сильнее. Еще один мощный удар он точно выдержит. — Давайте-ка выдохнем и остынем, а? В прямом и переносном смысле! — Старые пердуны? — Вольга Богданович фыркнул, и из его ноздрей повалил морозный пар. — Афанасий, ты слышишь этого сопливого наглеца? Он нас, выходит, успокаивать собрался! — Да уж, — усмехнулся Никитин, а его взгляд всё еще сверкал опасным блеском. — Наглая пошла молодёжь… Прямо как ты, лет этак пятьсот назад… Может, действительно паузу возьмём, княже? — Ты издеваешься? — Дедуля скрестил руки на груди. — И нахрена мы тогда всё здесь разнесли? — Да просто устал я от твоего вечного нытья, — Афанасий зевнул нарочито громко, показательно закрыв рот ладонью. — Я вообще не помню, чего мы с тобой тогда не поделили? Я почувствовал, как напряжение, витающее в воздухе, немного спало. Старики всё ещё были готовы рвать друг друга на части, но теперь уже скорее из принципа, чем из-за реальной угрозы. — Хм… — Вольга Богданович задумался, шумно почесав затылок. — Ты знаешь, Афанасий, я ведь тоже этого не помню… Ведьмак медленно опустил руки, дополнительные конечности «втянулись», оставив лишь воспоминания о чудном облике этого древнего колдуна. Теперь он смотрел на моего мертвого деда уже без всякой ненависти. Вольга Богданович еще раз хмыкнул, но ледяной туман из его глаз начал рассеиваться. — Ладно… — Я осторожно ослабил барьер, но не убрал его полностью. Стена не исчезла — она просто стала невидимой. Тишина повисла, густая, как туман над болотом. Они стояли друг против друга. Лёд на стенах начал таять. Капли падали, как слёзы, словно оплакивая прошедшие стародавние времена. Афанасий фыркнул. Вольга Богданович — хмыкнул. И впервые за жаркую встречу они оба улыбнулись. — Ну, наконец-то! — Я облегчённо закатил глаза и устало потер виски — выдохся я знатно, сдерживая двух таких монстров. — Ну что ж, — первым произнёс Афанасий, его голос был спокойнее, чем даже в самом начале нашей встречи, — кажется, нам действительно есть, о чем поговорить…. Но сначала, — он кивнул в мою сторону, — спасибо тебе… Ты прав: мы оба упустили из виду что-то главное… Мы с князем забыли, что на Руси сила — в единстве, а не в усобице. — Ну, что ж, — я глубоко вздохнул, — вот и здорово! Может быть, чаю с дороги? Вольга Богданович вновь многозначительно хмыкнул, но взгляд его смягчился. Он махнул рукой, и тотчас же из воздуха материализовался массивный самовар, уже бурлящий и пыхтящий ароматным паром. Он опустился на чудом уцелевший стол, за которым мы с девчонками так и не успели чаю попить. Рядом появились глиняные кружки, деревянный поднос с горшочками мёда, всякого варенья. Там же приземлилась и корзинка с душистой выпечкой, как будто только –только из печи. Надо будет потрясти дедулю насчет разучивания секретов этой «гастрономической» волшбы. Дюже полезная в походе штука. Да и не в походе тоже. — А ты, оказывается, ещё и гостеприимен, князь, — ухмыльнулся Афанасий, с любопытством рассматривая внезапно появившуюся утварь. — А ты, похоже, забыл, по всяким Индиям шастая, что Русь без хлебосольства — не Русь? — Дедуля фыркнул, но в его голосе уже не было прежней злости. Афанасий, не говоря ни слова, что-то изобразил в воздухе сразу несколькими парами рук, вновь выросшими из его плеч — и обломки лабораторного оборудования сами начали складываться обратно в перегонные чаны, разбитые склянки «склеивались», а разлитые зелья сами втягивались обратно в колбы, будто само время повернулось вспять. Я медленно опустился на одну из восстановленных лавок, чувствуя, как дрожь усталости наконец-то начинает отпускать. Энергетический барьер растворился полностью, и напряжение в воздухе исчезло. Я с интересом наблюдал за восстановительной волшбой Афанасия, понимая, что этот секрет он не раскроет. — Вот так бы и раньше, — удовлетворенно пробормотал я, наливая себе чай. Аромат шиповника и имбиря ударил в нос, а первый глоток согрел изнутри. — Совместный труд для моей пользы — он объединяет! Афанасий, закончив восстанавливать разгромленную лабораторию, присел напротив, взял кружку и задумчиво посмотрел на Вольгу Богдановича, которому чай был совсем не интересен. Но он присел с нами за стол. — Ладно, княже, хватит киснуть! Ты ведь тоже понимаешь, что если мы продолжим, то разнесем всё в клочья… — Угу, — буркнул дедуля, хлопнув ладонью по столу. — А если вдруг я передумаю, и решу тебя всё-таки прибить? — Тогда придётся мне снова вас разделить, старички! — Я зевнул, демонстративно потягиваясь. — Но скажу честно: мне лень смотреть на ваши дурацкие ужимки… — Это почему же? — как-то вкрадчиво осведомился Афанасий. — Русь-матушка в опасности — а два старых дурака дурью маются! — От души отчитал я дедов. — Да и чай к тому времени остынет… Вновь повисла тишина. А потом древний ведьмак внезапно рассмеялся — грубо и раскатисто: — Ну и наглец! Ладно… Давно я так не смеялся! Вольга Богданович тоже усмехнулся в ответ и поднял кружку с чаем: — За старых дураков, что ли? — За старых дураков, — кивнул Никитин, чокаясь с ним. Я лишь покачал головой, но тоже присоединился к тосту. Ну вот. Конец света в отдельно взятой усадьбе пока откладывался… [1] Рам-дао — жертвенный меч, или тесак, который использовался исключительно для принесения в жертву животных во время индуистского религиозного праздника Дурга-пуджа, проводимого в честь воительницы Дурги (Кали) — богини смерти и разрушения, жены всемогущего Шивы. Меч около 70–80-ти см., с широким однолезвийным клинком. Прямой клинок на конце изгибается в виде широкого серпа. Глава 20 В общем, разобраться со слегка припудренными дедулями, обладающими не только непомерным тщеславием, но являющихся еще и могучими магами-колдунами-ведьмаками, было хоть и трудно, но вполне решаемо. Они, как мои старшеклассники из будущего, которые тоже не всегда понимали, отчего временами творят всякую дичь. Правда, в отличие от подростков, эти старички не довольствовались просто разгромленными классами и слитыми в сеть сплетнями. Нет, их амбиции простирались куда дальше — туда, где заканчивался здравый смысл и начинались легенды. Стариканы, конечно, были покруче моих учеников — хотя бы потому, что их «дичь» могла запросто сравниться с оружием массового поражения. В общем, задача была ясна: найти подход к каждому, как к капризному подростку с атомной бомбой в рюкзаке, да еще с кипящим океаном эмоций и полным отсутствием мозгов. Но я справился! Потому что, в конце концов, если умеешь договариваться с тинейджерами, постоянно находящихся на бешеных дозах гормонов — то и древние колдуны тебе не страшны. Главное — вовремя подсунуть им хрустящую сладкую печеньку с чаем и сделать вид, что их заклинания тебя действительно впечатлили. Хотя, чего греха таить — они меня действительно впечатлили! Все это, конечно, хорошо, но один вопрос так и остался без ответа — за каким хером припёрся Афанасий в Пескоройку? Да еще проник сюда таким нетривиальным способом — при помощи портала, упакованного в камень, который я «совершенно случайно» подобрал в лесу у подножия древнего идола, когда чудесная тропинка лешего неожиданно дала сбой? Вам этот способ не кажется слишком уж сложным? Да чего там, я даже устал, пока проговаривал все условия, которые старому ведьмаку пришлось соблюсти… Либо у него действительно старческое слабоумие, невзирая на цветущий для его возраста внешний вид, либо я просто затрудняюсь с предположениями… Потому как других у меня просто нет. Вот я его об этом и спросил. А зачем я буду голову ломать? Как будто и без этого других проблем нет. Мне, между прочим, еще с одним родственничком надо поболтать и вызнать у него всю инфу о Стражах. Иначе, наше упёртое бодалово с Раавом, может еще столько бед принести… Ведь раскрывать ему секрета «Гнева Господня» я не собирался ни за какие коврижки! А дядька Афанасий, как я решил про себя называть (хватит уже дедов на мою больную голову!) Глашиного прародителя, не стал от меня ничего скрывать. Оказывается, за несколько дней перед моим применением этого разрушительного оружия, у него, как он сам выразился — «сердце защемило». — Черное оно у меня и окаменело почти, — продолжил он свой рассказ, — но защемило так — спасу нет! Столетиями оно молчало, а тут… — И Афанасий пожал плечами. Вот и отправился он в Тарасовку, ибо знал, что там до сей поры обитают его потомки. Да и дар ведьмовской в его семье еще не выродился — справлялся об этом старый колдун время от времени. И поспел в он район Тарасовки-Покровки аккурат к моему сокрушительному удару «Гневом» по фрицам. Но повезло ведьмаку неимоверно, что оказался он вне зоны действия этого убойного заклинания. — Можно сказать, по самой кромочке прошел… — признался Никитин. — Мощь неимоверная… Под этим ударом никто не сможет выжить — ни люди, ни маги, ни даже древние боги. Все мы слышали о Содоме и Гоморре — в теории. Но чтобы кто-то применял эту силу здесь и сейчас — такого я не ожидал… Ну, а после того, как на месте событий появился ангел… Да что там — сам архангел Михаил… — продолжал сбивчиво рассказывать старый ведьмак. Похоже, что этот случай его знатно зацепил. — Это был не архангел, — покачав головой, я решил вставить и свои «пять копеек». — Я знаю, — ответил Афанасий, — но в тот момент я этого не понял. К тому же, появление архангела на месте применения «Гнева Господня», выглядело вполне логичным и объяснимым. Но я не мог понять одного… — Чего же? — поинтересовался Вольга Богданович. — Что спровоцировало применение столь мощного воздействия? — ответил ведьмак. — Применение «Гнева» за всю историю можно по пальцам пересчитать. К тому же эпицентр удара пришелся на Тарасовку — место проживания моей семьи. Но они никак не могли обратить на себя внимание Высших Сил своим мелким колдовством. Даже я не смог… Хотя, в своё время основательно повеселился в Европе… — Да, уж, — усмехнулся дедуля, — этот твой вояж навсегда запомнился многим влиятельным магическим семьям Старого света. Они, наверное, до сих пор вздрагивают при упоминании твоего имени, — с ухмылкой добавил он, наблюдая, как Афанасий морщится от воспоминаний. — Так вот, семью я так и не обнаружил, но сумел уловить отклик дара, когда-то бывшего частью моего… — Ты засёк мой дар? — догадался я. — Да, — согласно кивнул Афанасий. — Но затем он пропал, проявляя себя лишь время от времени. Но я двигался по этому следу… долго… упорно… пока, наконец, не добрался до твоей скрытой вотчины, княже. Но обойти её защиту я так и не сумел… — Еще бы! — довольно хмыкнул мой дедуля-мертвец. — Её не сумел вскрыть даже чёртов демон Раав! — Да, — согласился с дедулей ведьмак, — о вашем столкновении с демоном Хаоса я тоже узнал, хоть и не успел к его завершению. Но мне удалось восстановить всю картину, пока я крутился вокруг Пескоройки, думая, как пробраться внутрь. Я хотел встретиться с моим потомком, носителем моего дара… — И ты придумал этот хитрый финт с порталом в камне? А Афанасий тем временем разглядывал нас обоих с каким-то странным, почти виноватым выражением. — Ну, да… — А как ты догадался положить этот камень на тропу? — спросил я. — Я видел, что вы активно используете волшбу лесного владыки, — пояснил он. — Изготовил портал, с помощью поисковой магической сети следил за лешим, надеясь, что рано или поздно мой потомок опять воспользуется этой тропой… Да, не самый быстрый вариант, но другого выхода у меня не было. — Ну и ну, — пробормотал Вольга Богданович, скрестив руки на груди. — Настоящий охотник: расставил ловушку и терпеливо ждал. — А что мне оставалось?! — вдруг вспыхнул Афанасий. Его чёрные глаза сверкнули, и в воздухе запахло остаточной статикой древней магии — ведьмак словно «наэлектризовался». — Я не мог просто взять и постучаться в твою дверь, князь! Мы оба знаем, во что бы это вылилось. — Верно! — хмыкнул мертвец. — У меня не забалуешь! — А так… я бы попал прямо к своему потомку… — Подожди, а чего просто выйти ко мне в лесу было нельзя? — Проморгал я твоё появление и на этот раз — леший о чём-то догадываться начал… — Что ж, — усмехнулся я, — в итоге ты и попал. Но это ещё не объясняет главного… — Чего? — Почему ты вообще решил искать со мной встречи? Ты почувствовал отклик моего дара, ты понял, что я жив… что со мной всё в порядке… ну и шёл бы себе дальше, как делал это уже не одну сотню лет. Афанасий молчал. На секунду даже показалось, что он вообще не собирается отвечать. Потом его губы дрогнули в слабой усмешке: — В порядке? Ты действительно так считаешь? — А почему нет? — А вот это, милок, самый интересный вопрос, — усмехнулся Афанасий. — Потому что, если кто-то обладает достаточной силой, чтобы даже частично разбудить «Гнев»… Да ладно, — заметив выражение моего лица, хохотнул старик, — я знаю, что «Гнев Господень» применил именно ты! Я же не полный дурак, хоть ты и считаешь, что я возможновыжил из ума. И я знаю, какую цену могут спросить за применение силы подобного размаха. Именно поэтому за тобой сейчас гоняется демон Хаоса, что пытался прикидываться самим архистратигом… А ты говоришь, что всё в порядке. — Ладно, — вздохнул я. — Допустим, ты прав. Возможно, я и влетел во всю эту историю с «Гневом Господним» по уши… Но я не мог поступить по-другому. А вот почему ты решил, что тебе стоит во всё это лезть? — Как оказалось — вы моя единственная семья, — развел руками Афанасий, показывая, что ничего с этим сделать он не может. — Даже ты, старая, мертвая и пыльная развалина, — ведьмак со смехом хлопнул дедулю по плечу, — тоже. Вот уж никогда не думал, что породнюсь с князьями Перовскими. — Не очень-то и хотелось, — ворчливо проскрипел Вольга Богданович, — но деваться теперь некуда. — А ты уверен, что «Гнев» разбудил именно ты? — вдруг спросил Афанасий, пристально глядя на меня. Его глаза, черные, как смоль, не моргали, словно пытались проникнуть сквозь мои мысли. Я замер. А ведь этот старикан оказался как никогда прав. Я лишь применил это оружие, получив его от представителя Высших Сил, до сих пор запертого в моём сознании — Чумы, четвертого всадника Апокалипсиса. Именно из его памяти я выудил это страшный секрет. Но об этом никто не должен знать! — Что ты имеешь в виду? — состряпав невозмутимый покер-фейс, чтобы отвести от себя все подозрения, спросил я. — Я имею в виду, — медленно проговорил он, — что кто-то могущественный мог подтолкнуть тебя к этому. Кто-то, кто и передал тебе секрет «Гнева». Или это сделал сам Создатель, либо его ангелы? — И ведьмак хитро прищурился. Дедуля резко заскрипел костяшками пальцев, разрывая тягостную паузу. — Э-э, хватит ковыряться в голове у моего внука, колдун, — проворчал он, не отводя взгляда от Афанасия. — Ты же сам сказал — «Гнев» применяли в единичных случаях. Может, парень просто оказался в нужном месте и в нужный час? Прозрение Свыше… Афанасий недоверчиво покачал головой, но я уже поймал спасительную нить. — Вальга Богданович прав, — поспешно добавил я. — Ты же не думаешь, что я сам до всего этого додумался? Просто получил знамение — исполнил. Без лишних вопросов. — Знаешь что, молодой князь, — медленно протянул ведьмак, — в нашей семье с получением дара иногда… приходят видения. — Он намеренно сделал паузу, наблюдая за моей реакцией. — Странные сны. Голоса. Но, отнюдь не от Создателя. Мы с тобой, если ты не забыл, на «тёмной» стороне… — Ладно, хватит загадок, — резко оборвал Афанасия Вольга Богданович, насупившись. — Если у тебя есть конкретные подозрения — говори прямо. А то крутишь тут, как торговец на базаре, словами играешь. Афанасий усмехнулся, но под взглядом деда его насмешливость слегка поугасла. — Подозрения? Есть. Но не факты. — Он развел руками. — Просто логика подсказывает: «Гнев» — оружие не человеческое. Его секреты не валяются в пыли под ногами. Значит, кто-то дал ему доступ. И мне интересно — кто? Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ведьмак был опаснее, чем казалось ранее — он шаг за шагом подбирался к истине, даже не догадываясь, насколько близко. Но признаться в связи с Чумой я не мог. — Возможно, мы этого никогда не узнаем, — проскрипел мертвец. — Ну, что ж… Возможно, ты прав. — Афанасий тяжело вздохнул. — Но запомни, молодой князь: если Высшие Силы действительно впутали тебя в эту игру — они еще дадут о себе знать. И тогда вопросы появятся не только у меня. Я кивнул, скрывая облегчение. Главное — он отступил. Но его последние слова звучали как предупреждение… и обещание. Но вот старый ведьмак рассмеялся, и напряжение разрядилось. Но я-то знал — этот разговор еще не окончен… Афанасий откинулся на спинку стула, его пальцы нервно постукивали по краю глиняной кружки с душистым чаем. — Ладно, не буду давить, — наконец сказал он, но его глаза все так же не отрывались от меня. — Но, если ты когда-нибудь решишься поговорить… помни, я рядом. Только позови, и я тут же приду, где бы я ни был… «Конечно, — подумал я, — обладай я секретом такого портала, тоже бы приходил, где бы я ни был…» Вольга Богданович фыркнул: — Ты бесподобен, Странник! Сначала ты давишь, а потом предлагаешь помощь? — Не только помощь, князь, — поправил его ведьмак. — Даже просто… понимание… Мы-то с тобой оба знаем, что бывает, когда носитель дара остается один на один с тем, что его перемалывает. Я почувствовал, как в груди что-то сжалось. Он говорил так, будто уже знал, что во мне что-то скрыто. Но нет — это невозможно. — Спасибо за заботу, — сухо ответил я. — Но я справлюсь. — Уверен? — Афанасий ухмыльнулся. — Потому что демон Хаоса — это серьёзно, но… Найдутся и другие Силы, заинтересованные внезапным пробуждением «Гнева»… — Тогда и будем разбираться! — резко ответил я. Тишина повисла снова, на этот раз тяжелая, как свинец. — Ну что ж, — вздохнул Афанасий, поднимаясь. — Похоже, сегодня мы ни к чему не придём. Но помни, если тебе понадобится… ну, скажем, совет бывалого ведьмака… Ты знаешь, как меня найти. — Откуда? — Дар подскажет… — Да уж, как же… подскажет он… — проворчал мёртвый старик. — Формулу вызова оставь, умник! Афанасий только рассмеялся и, не сказав больше ни слова, бросил в мою сторону не очень сложный конструкт вызова. И я знал — рано или поздно мне придется им воспользоваться. — Если вы не против, я еще пообщаюсь со своими девочками? Они ждут на кладбище у входа в вашу лабораторию… — Афанасий сделал шаг назад, его фигура начала растворяться в воздухе, как будто само пространство вбирало его в себя. Черт! Как бы мне выманить у него эту магическую технологию перемещения? — Общайся, Странник! — бросил ему вслед дедуля. — Мы ж теперь вроде как родня. Пескоройку я предупредил. Перед полным исчезновением старый ведьмак успел бросить мне: — До встречи, молодой князь! И помни — некоторые вопросы не терпят спешки. Но ответы… ответы должны приходить вовремя… иначе, всё может окончиться большой бедой! С последним отзвуком его голоса в лаборатории резко пахнуло горьковатой полынью и чем-то еще, что я не смог сразу определить. Дедуля тут же заёрзал на месте, недовольно цокнув языком. — Ну и ну, напустил таинственности, как плохой лицедей в балаганном театре. — Он повернулся ко мне, и в его пустых глазницах мелькнуло что-то вроде усталого беспокойства. — А ты, внучек, не вздумай этим вызовом пользоваться просто так. Подумай прежде дюжину раз. Старый ведьмак хитер… А если зовёшь — будь готов к любым неожиданностям — с нами, подзадержавшимися на этом свете, всегда всё непросто. — Ну, это я уже и без твоих подсказок понял, дед, — хохотнул я, а Вольга Богданович скрипуче засмеялся вместе со мной. — А теперь давай начистоту, внучек, — проскрипел он, внезапно став предельно серьезным. — Этот колдун, вообще-то, прав… — Мертвец чувствительно ткнул иссохшим пальцем мне в грудь. — Ты мне не рассказываешь всего… и ладно. Но если в тебе и правда сидит что-то… разбейся в лепешку, но найди способ контролировать это! Иначе, оно сожрет тебя раньше, чем ты успеешь понять, что к чему! Я замер. Его слова опалили меня, как жар идущий от горячих углей. Ну, и стыдно стало. — Значит, ты тоже догадывался? — осторожно спросил я. — Внучек, я мертв триста лет. Ты думаешь, за это время я не научился чувствовать? Не забудь еще о других наших предках, о прародителе… Но мы дали тебе шанс — потому что ты — наш! Ледяная волна прокатилась по спине. Он знал. Или, по крайней мере, подозревал. — Ладно, хватит об этом! — буркнул дед, резко меняя тему, но я уже всё решил. — Во мне скрыта сущность Чумы — четвертого всадника Апокалипсиса, дед, — резко вернул я старика к предыдущей теме разговора. — И как от него избавиться — я не знаю! Дедуля застыл. Его пустые глазницы расширились, словно он пытался увидеть то, что скрыто даже от мертвых. — Чума? — прошептал дед наконец. Голос его звучал глухо, будто доносился сквозь толщу сырой земли. — Вот оно что… Меня непроизвольно передернуло. Я ждал чего угодно — крика, проклятий, матерной ругани, но старик просто молча смотрел на меня. И в этом молчании было что-то пострашнее любого гнева. — Ты в курсе, что это значит, внучок? — спросил он наконец, тихо, но так, что каждое слово врезалось мне в мозг. — Примерно представляю. — Примерно? — Мертвец усмехнулся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Если Чума возродится в тебе — он поглотит и твой дух! — И что теперь? — Я стиснул зубы. — Как мне его изгнать? — Изгнать… — Дед удручённо покачал головой. — Внучек, я знаю ни одного случая, чтобы кто-то сумел изгнать всадника… Если Чума уже внутри тебя — значит, он там не просто так. — Вольга Богданович даже закашлялся, словно подавился воздухом, хотя для мертвеца это нонсенс. Я, в принципе, такого ответа и ожидал. Да и дед говорил так, будто это было очевидно само по себе. Типа, Высшая Сущность — это вам не хухры-мухры. — Значит… — Я проглотил ком в горле. — Это не случайность? — Ничего не бывает случайным, когда речь идет о всадниках… — Но мертвый дедуля явно не собирался отступать. — Но, если этого никто не делал раньше — это не означает, что это невозможно! Срочно собираем совет рода! И плевать я хотел на какого-то всадника, если он угрожает моему внуку! Я почувствовал, как холодная тяжесть сознания Чумы шевельнулась внутри, будто откликаясь на эти слова. Но пробиться сквозь выстроенную мной стену он пока не мог… И сколько продлится это «пока» не знал ни один из нас. — Еще секреты есть? — уже по-деловому осведомился Вольга Богданович. — Секретов больше нет… — Я мотнул головой. Но единственный секрет, оставшийся нераскрытым к этому времени: кто я и откуда, я не раскрою никому в этом мире. Он умрёт вместе со мной. — Вот это и есть самое опасное заблуждение, — произнёс мертвец. — Когда человек думает, что у него нет секретов… А они уже вползли ему в душу и пристроились в самых дальних и тихих уголках памяти, ожидая своего часа… Глава 21 После нашего разговора дедуля развил бурную деятельность. Сплавив Странника с женщинами (под неусыпным приглядом Пескоройки, конечно) в особняк, превратившийся на сегодняшний момент в величественное здание, а не ту развалюху, каким я застал его еще несколько недель назад, Вольга Богданович потянул меня прямиком в родовой храм. Благо, что он располагался тут же, на кладбище. Дорога привела нас к невысокому, но поразительно величественному храму, увенчанному куполом с извивающимся знаком бесконечности. Его силуэт вырисовывался на фоне закатного неба, словно древний страж, хранящий тайны веков — мистические тайны моего древнего рода. Внутри, как обычно, царил полумрак, пронизанный отсветами витражей, окрашивающих пространство в призрачные оттенки кроваво-красного, пепельно-золотого и холодной лазури. Стены, украшенные витиеватыми фресками, шептали истории о легендарных подвигах и забытых битвах — словно само время застыло в этих образах. Под сводами, тяжелыми и монументальными, стояли саркофаги из светлого камня, покрытые резными письменами и символами, смысл которых мог быть давно потерян для живых. Воздух был густым, пропитанным запахом былого могущества и древности, а тишина — настолько плотной, что казалось, будто храм прислушивается к каждому шагу, оценивая, достоин ли гость находиться в его священных стенах. Не сомневаюсь, что так оно и было на самом деле. Чужим в это святилище хода не было. И в этой торжественной, почти мистической атмосфере, под сенью вечности, даже самые тревожные мысли затихали, уступая место странному, почти гипнотическому спокойствию и умиротворению. Я протянул руку в темную нишу за алтарём. Пальцы наткнулись на шершавую поверхность деревянной шкатулки — она была неожиданно тёплой, будто живой. Когда я извлёк её, в воздухе запахло гарью и чем-то древним, затхлым, словно передо мной распахнулась дверь в подземелье, запечатанное веками. Ладонь сжала крышку. Дерево под пальцами дышало, трещины на нём пульсировали, как шрамы на старой коже. Внутри лежало главное сокровище нашего рода — нож, вырезанный из кости самого прародителя. Не просто реликвия, а часть его, оставленная нам, потомкам. Я коснулся лезвия — и холод пронзил пальцы, будто кость помнила, что когда-то была частью живого тела. Разрез на ладони был лишь формальностью. Я уже знал: боль — часть ритуала, плата за внимание духов. Но когда нож вонзился, тело вздрогнуло само, без моего ведома. Кровь не хлынула, а сочилась густо, почти нежно, падая на камень тяжёлыми каплями. И камню этого хватило. Поверхность алтаря впитала её, но не сразу — сначала кровь замерла, сверкнув в полумраке храма, как ртуть. Потом начала растекаться, но не вширь, а вглубь, оставляя за собой следы — светящиеся, как прожилки молнии в ночном небе. И тогда я почувствовал, как воздух вокруг застыл. Вот оно — то самое мгновение. Духи ждут. Я сделал вдох — и позвал: — Придите, Хранители! Ваша помощь сейчас необходимо! — Род в опасности! — присоединился к моему зову Вольга Богданович, обмакнув кончики мертвых пальцев моей крови и нарисовав какой-то хитрый символ у себя на лбу. Тишина в храме стала густой и осязаемой, как смола — тяжелой, тягучей, давящей на виски. Я неподвижно стоял перед алтарем, чувствуя холод древнего камня сквозь ткань промокшей от пота гимнастёрки. Вольга Богданович, мертвый и неподвижный, казался частью этого места — его тусклые мертвые глаза неотрывно смотрели в темноту, словно там уже кто-то был. — Придите, родичи… — прошептал я, и мой голос прозвучал чуждо, глухо, будто эхом из иной реальности. И храм «ответил»: сначала — тихий скрежет, будто где-то сдвинулся камень. Потом — шепот, похожий на голоса ветра в трубах старого дома. А потом… потом сами тени, наполняющие родовое святилище, зашевелились. Они стекали со стен, словно сходили с многочисленных фресок, выползали из-под саркофагов, поднимались даже из трещин в полу. Бесформенные, но «живые», они тянулись к нам, к алтарю, к моей жертвенной крови. — "Род в опасности! — Вновь прогремел голос деда, и его слова врезались в воздух, как острый клинок. В ответ тени содрогнулись, закрутились вихрем — и преобразились из бесформенных сумеречных силуэтов в почти осязаемые фигуры. Они выступили из темноты, как будто шагнули сквозь время. И если в первый раз своего пребывания в храме я слышал только их голоса из кровавого тумана, а во второй меня почтил своим присутствием сам прародитель Вольга Всеславьевич в образе мудрого седого старика, то теперь предков-хранителей было трое. Первый — высокий, мощный, в доспехах темной стали, с седой бородой и пронзительным взглядом. На его плечах лежал тяжелый плащ из медвежьих шкур, а в руке он сжимал огромную секиру, лезвие которой мерцало холодным лунным светом. Второй — тоже высокий, крепкий, с дерзким взглядом и черной разбойничьей бородой, украшенной легкой проседью и. На его плечах — красный княжеский плащ, наброшенный на сверкающую кольчужную броню, на голове — остроконечный шлем, на ногах — красные яловые сапоги с загнутыми носами, да еще и богато расшитые золотом, серебром и жемчугом. Третий Хранитель предстал перед нами в облике худощавого мужчины средних лет, облачённого в длинный кафтан, с наброшенной поверх него ферязью[1] тёмного синего цвета с серебряными нашивками. Его лицо было бледным, почти восковым, с тонкими чертами и пронзительными серыми глазами, светящимися холодным внутренним светом. На его тонких пальцах поблёскивали перстни с замысловатыми узорами, а за спиной как будто витал едва уловимый шлейф древней магии. И если первый и третий Хранители были мне незнакомы, то со вторым витязем с дерзким взглядом и в красном плаще я уже сталкивался, хоть и не знал до сей поры, как он выглядел. В прошлый раз я только слышал его голос. Именно он один постоянно пытался спорить с прародителем. Но это был точно он — Лютовлад, его я ни с кем не перепутаю, потому как крови он у меня выпил целую цистерну. И я его просто чую. Они стояли, окружая алтарь, и молчали. Но их присутствие наполняло храм такой мощью, что воздух звенел от напряжения. — Кровь зовет… — наконец произнёс первый, голос его звучал глубоко и властно, как далёкий раскат грома. — Но зачем она зовёт? — добавил второй, его слова были тихими, но острыми, как лезвие. Вот, погляди, тля какая? Опять ему чего-то не по нраву. А прародитель, на которого я особо рассчитывал, так и не явился. Ну, ничего, я тоже не лаптем щи хлебаю, постараюсь как-нибудь заткнуть этого вечно недовольного предка. Третий ничего не сказал. Он лишь наклонил голову в мою сторону, и в его горящем взгляде читалась решимость — всё, ради спасения семьи! Я ощутил, как холод пробирается по спине, но сжал кулаки и сделал шаг вперед. — Спасибо, родичи… предки… что откликнулись на мой зов! — первым делом поблагодарил я Хранителей. — Один из всадников Апокалипсиса пробуждается во мне… — признался я. Мой голос дрогнул, но не от страха, а от сожаления, что я могу не исполнить своего предназначение — сохранить и вновь возвысить свой древний род. — И я не знаю, как остановить его… Тени предков замерли. Даже Лютовлад не стал язвить на этот раз, поменявшись от этих известий в лице. Как будто услышал что-то одновременно ужасное и…неизбежное. — Остановить? — первый покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. — Разве можно остановить то, что уже часть тебя? — Остановить нельзя… — прошептал третий, его пальцы сомкнулись в странном жесте, и мне на мгновение показалось, что я вижу магические узоры, сплетающиеся в воздухе. — Но можно научиться сдерживать его… Лютовлад же просто шагнул ко мне и положил руки на плечи, впиваясь своим пронзительным взглядом в мои глаза. И в ту же секунду я почувствовал, как тот, кто внутри меня, «проснулся» и почувствовал этот взгляд. — Да… — не отрывая взгляда, громыхнул витязь. — Он здесь… Третий же, перестал плести силовые узоры, скрестил руки на груди и коротко произнёс: — Чума! Хранители обменялись взглядами, и в их тяжёлом молчании внезапно зазвучало что-то древнее и неподъёмное, как проклятие богов. — Чума… — повторил хранитель в медвежьей накидке, и его голос внезапно стал глубже, словно исходил не только из груди, но и из самой земли под ногами. — Первый Всадник… Венценосный… Я почувствовал, как «сосед» в моей голове «дёрнулся», словно могучий и огромный хищник, услышавший свою кличку. Лютовлад не убирал рук с моих плеч. Его пальцы впились в кожу, но боли не было — только холод, пронизывающий до самых костей. — Он слышит нас… — произнёс витязь, и в его голосе впервые прозвучало нечто, кроме привычной издёвки. — И узнаёт… Третий Хранитель медленно подошёл ближе, а в воздухе за ним пеплом сгоревшего эфира колебались остатки магических символов. — Ты понимаешь, что это означает? — спросил он меня, и его серые глаза горели так, что мне хотелось отвести взгляд. Я кивнул и ответил, с трудом разжимая челюсти: — Да. Он пробуждается во мне. — Нет! — резко возразил первый. — Он уже проснулся. — Но ты достойно сопротивлялся его присутствию. Лютовлад внезапно оскалился, но в этот раз его улыбка не была насмешкой: — Добре, потомок! Ты не стал его сосудом… его игрушкой… и сумел сохранить себя… Третий Хранитель внезапно взмахнул рукой, и в воздухе вспыхнул синий огонь. Он метнулся к моей груди, и я почувствовал, как тот, кто внутри меня взревел от негодования. Но моя стена устояла, не дав ему вырваться на волю и на этот раз. — Мы не можем его изгнать… — когда погас синий огонь, произнёс третий, и его холодный светящийся взгляд пронзил меня насквозь. — Но мы попытаемся научить тебя держать его на цепи… — А если не выйдет? — спросил Лютовлад, и в его голосе прозвучало нечто, от чего у меня похолодела кровь. — Если всадник поглотит его разум? — Тогда мы убьём его! — громыхнул первый хранитель — низко, хрипло, как будто рычал дикий зверь. — И тебя заодно… — спокойно добавил третий, не моргнув глазом. — И тогда Чума возродится в ком-нибудь другом, оставив наш род в покое. Я стиснул зубы и кивнул: — Я готов! Так будет правильно… И в этот момент из моей груди вырвался «чужой» голос — глубокий, могучий и властный: — Это мы еще посмотрим! Лютовлад отшатнулся, словно его ударило током, а третий хранитель мгновенно сомкнул пальцы в новом жесте — на этот раз защитном. Синий огонь вспыхнул снова, но уже не как испытание, а как щит между мной и остальными. — Он говорит! — проревел Хранитель в медвежьем плаще, и его голос больше не был похож на человеческий. Я чувствовал, как всадник внутри меня усмехается — холодно и безжалостно. — Вы думаете, — проскрежетал мой голос, выплёвывая чужие слова, — что ваши жалкие цепи удержат меня? Меня, Первого Всадника? Пальцы Лютовлада снова сжали мои плечи, но теперь они горели — не холодом, а невыносимым жаром. — Молчи! — рыкнул он, и в его глазах вспыхнуло что-то древнее, дикое — словно сам прародитель рода взирал через него. Я сжал челюсти до зубовного скрежета, стараясь не проронить больше ни слова. И у меня, кажется, получилось. В воздухе затрещало. Магические узоры третьего Хранителя сплелись в паутину света, опутывая меня и того, кто всё ещё пребывал внутри меня. Но Всадник лишь язвительно рассмеялся — и вдруг… Лютовлад отпустил руки и меня «повело». Я рухнул на колени, ощущая, как всадник отступает в очередной раз, сдавленный, но так до конца и не побеждённый. — Этого… хватит?.. — Я задыхался, вытирая кровь с губ. Лютовлад медленно опустился передо мной на одно колено и стиснул мою голову ладонями. — Слушай сюда, щенок! — Его голос был грубым, но в нём внезапно прорвалось что-то почти… отеческое. — Ты должен сдержать его. Иначе… Я поднял взгляд. — Иначе из славного потомка нашего рода ты превратишься в его могильщика. Синий огонь погас. Тени предков молчали. А Всадник в глубине моего сознания ждал, временами пробуя на прочность связавшие его цепи предков и каким-то чудом уцелевшую ментальную стену. Лютовлад отпустил мою голову, но его взгляд продолжал сверлить, будто пытался прочесть в моих глазах ответ на незаданный вопрос. Впервые за все время его лицо, обычно искаженное сарказмом или насмешкой, выражало что-то другое — почти человеческую тревогу. — Ты понял? — спросил он тихо, но каждое слово будто било молотом по наковальне. Я кивнул, с трудом переводя дыхание. Мои окровавленные губы скривились в неком подобии улыбки. — Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Тени предков зашевелились. Первый Хранитель, казалось, вырос в размерах, его медвежья накидка колыхалась, будто живая. И я понял, что он в своей жизни тоже, как и сам прародитель, умел оборачиваться в животных, только не в волка, а в медведя. — Тогда прими это, — проревел он и шагнул вперёд, протягивая мне что-то. Я протянул руку — и в ладонь лег старый медвежий коготь, покрытый рунами. Он был холодным, как лёд, но «в глубине» его мерцал какой-то слабый огонёк. — Печать праотцов, — пояснил третий. — Она будет держать Чуму, пока не ослабеешь ты сам. Духовно. Если падёшь — печать треснет. — А если устою? — Тогда научишься слышать его… но не слушаться. Я сжал коготь в кулаке. Внутри меня тут же возмущенно дрогнуло — всадник почуял угрозу. — Жалкие путы… — Но его голос в моей голове уже звучал глуше, словно из-за толстой двери — печать праотцов работала. Лютовлад оскалился, но на этот раз его улыбка была скорее одобрительной. — Ну что, внук? Готов учиться? Я встал на ноги. — Всегда готов! И в этот момент земля под моими ногами содрогнулась. Третий Хранитель резко поднял голову: — Он уже пробует вырваться… — Тогда начинаем! — проревел первый и ударил концом древка секиры о землю. Воздух вокруг нас завихрился, и внезапно я осознал, что стою уже не среди теней в родовом храме, а посреди древнего капища, окружённого камнями, испещрёнными теми же рунами, что и на медвежьем когте в моей руке. И где-то в глубине, за новой преградой, всадник Чума засмеялся: — Хорошая попытка… Но цепи, скованные предками, его держали. Пока держали… Лютовлад медленно разжал пальцы, но его взгляд меня не отпускал. В воздухе повисло тяжёлое молчание. — Ты всё еще слаб, — наконец произнёс витязь, и в его голосе не было уже ни злости, ни насмешки. Только холодная констатация факта. — Но у тебя всегда есть выбор. Я хотел ответить, но в этот момент из глубины сознания донёсся шёпот, обжигающий, как раскалённый металл: — Прими меня, я сделаю тебя сильнее. Сильнее всех… Я сжал зубы. Боль пронзила тело, но и его голос на мгновение смолк. — Я… не твоя игрушка, Чума! Лютовлад наблюдал за мной с каменным лицом, но в его глазах мелькнуло что-то вроде уважения. — Ха, — внезапно фыркнул он. — Может, и не сдохнешь сразу. Что было дальше, я практически не помню. Только боль, терзающую каждую клеточку моего тела. Но голос всадника совсем затерялся — я больше не ощущал его присутствия. Наконец Лютовлад отошёл в сторону. Его тень, удлинилась, сливаясь с остальными Хранителями, и вдруг я осознал — я больше не вижу их лиц. Никого. Только неясные силуэты, расплывающиеся в сумерках. — Что происходит? — попытался я крикнуть, но голос сорвался в хрип. Капище дрогнуло. Огромные валуны по краям круга начали шевелиться, словно пробуждаясь от тысячелетнего сна. Их поверхность треснула, и из щелей потекла чёрная смола. Нет, не смола — кровь. Я резко обернулся. На центральном камне, где прежде был алтарь, теперь сидел он — прародитель. Его фигура была смутной, словно тень, наброшенная на остов могучего чёрного волка. Глаза — две угольные ямы, наполненные мерцающим кровавым огнём. Сегодня он разительно отличался от того образа умудрённого сединами старца, в котором пребывал в прошлый раз. — Теперь мы можем встречаться только здесь, — произнёс прародитель. — Я отдал слишком много сил, чтобы спасти твоего сына… Поговорим по душам, внучек? [1] Ферязь — старинная русская и польская одежда (мужская и женская) с длинными рукавами, без воротника и перехвата. Применялась как парадная верхняя одежда боярами и дворянами. Надевалась поверх кафтана. Ферязь была широкой в подоле, до 3 метров, с длинными, свисающими до земли рукавами. Надевали её следующим образом: в рукав продевали лишь одну руку, собирая его во множество сборок; другой рукав спускали вдоль фигуры до земли. Благодаря ферязи появилось выражение «работать спустя рукава». На грудь пришивались нашивки (по числу пуговиц) с завязками и кистями. Завязок 3, 4, 5 или 7. Каждая нашивка имела петлю для пуговицы, поэтому позднее нашивки стали называться петлицами. По краю ферязи пришивалась «круживо» — кайма с украшениями. Ферязь шили на подкладке (холодная ферязь), иногда и на меху, из дорогих тканей, бархата, с применением золота. Глава 22 Разговор с прародителем тоже вышел тяжелым. Он и так потратил на нас с Глафирой и сыном всю свою силу, и едва насовсем не ушел. Даже совместной энергии эгрегора рода едва хватило, чтобы его удержать. Только теперь существовать он мог только в этом призрачном мире древнего капища, куда вытащили и меня три родича-хранителя. Но беседа, несмотря на всю её неоднозначность, оказалась очень продуктивной. Вольга Всеславьевич много чего знал и о всадниках, и о Хаосе, и о демоне Рааве. Этот допотопный старикан и в первое наше знакомство подметил во мне предводителя всадников, поэтому и «почтил» какого-то жалкого ведьмака своим внимаем. Но хитрый старикан ни словом, ни полусловом не обмолвился об этом, желая посмотреть, как я самостоятельно справлюсь с этой напастью, которая явно была мне не по зубам. Как, впрочем, не по зубам она оказалась и всей бригаде Хранителей, которые не смогли изгнать из меня всадника, а лишь сковали его на время. Призрачный свет капища дрожал, словно пламя свечи на ветру, искажая фигуры окружающих меня деревянных идолов. Как обычно в таких ситуациях в мою голову полезли странные мысли — а зачем они здесь, эти идолы древних богов? Ведь самого прародителя, сына Великого Змея — Ящера, едва ли не почитали как бога? Ему самому впору идола на капище ставить. Так зачем ему вся эта окружающая «шелуха» из мелких богов? Вольга Всеславьевич нависал надо мной, полупрозрачный, как дым, но в его глазах всё еще горел огонь, который не угасал веками. Его фигура, отчего-то принявшая в этом иллюзорном мире исполинские размеры, казалась почти бесплотной, но сила и властность из его голоса никуда не исчезла. — Так ты все знал… — произнес я, неосознанно сжимая кулаки. — С самого начала знал… Прародитель усмехнулся, уменьшаясь в размерах до обычного, человеческого, и его борода колыхнулась, будто под невидимым ветром. — Знать-то знал, да не в этом дело. Ты ведь сам почуял, что всадник — часть тебя, а не просто «случайная зараза». Иначе бы не сопротивлялся ему так… истово… Я резко взглянул на него исподлобья: — Если знал, почему молчал? — Потому что путь познания — через испытание, — ответил прародитель спокойно. — Ты и сам это понял бы со временем. Но времени, похоже, у тебя осталось не так много. В его словах была горькая правда. Всадник внутри меня рано или поздно сбросит оковы, наложенные Хранителями. А его могучая энергия разобьёт и выстроенные внутренние ментальные барьеры, вырвавшись на простор моего сознания. — Что мне делать? — спросил я, уже не скрывая отчаяния. — Попробовать принять его, — прозвучал неожиданный ответ. — Что?! Прародитель медленно поднял руку, и вокруг его пальцев закрутились бледные искры, неожиданно рванувшие ко мне. Они окружили меня плотным роем, мельтеша перед глазами, словно докучливые мошки. Через некоторое время они вернулись обратно к моему легендарному предку и слились с ним в одно целое. — Пойми, одно, — наконец произнёс прародитель, — всадник — не враг. Он был тобой. Или ты — им. Разница стерлась с веками… — Ты хочешь сказать, что он возродился во мне не случайно? И я уже был Чумой? — Голова от таких размышлений реально пошла кругом и распухла от обилия мыслей. — Случайности не случайны, внук! Бороться бесполезно, ибо ты сражаешься с частью самого себя. Но если примешь его… — Я стану им, — закончил я за него. — Возможно, как раз он станет тобой. Разве ты не замечал? Ты уже меняешься… Нет, ты уже изменился! Твой дух только крепчает, хотя давно должен был сгореть от такого соседства. Я закрыл глаза, вспоминая моменты, когда всадник просыпался во мне, а я мельком прикасался к его силе древней и страшной. Но вместе с тем… я её чувствовал… эту силу. Ведь она позволила мне выстоять там, где другие… «сосуды» Чумы пали, потеряв себя полностью. — А если я откажусь и продолжу сопротивление? — Тогда он, в конце концов, переродится в тебе полностью, и ты исчезнешь. Тишина повисла между нами тяжелым покровом. — На самом деле ты сделал выбор еще до того, как пришел сюда, — наконец сказал прародитель. — Только еще его не осознал. Но время придёт, и ты примешь решение. Единственно правильное и верное. Я не ответил. Но в глубине души уже знал, что он прав. — Тогда слушай… И старик начал говорить. Он говорил о том, как объединить две наших сущности в одну и не потерять себя. О том, как укротить демона Раава и не дать Хаосу поглотить Порядок. О том, что за всеми происходящими событиями стоит нечто большее — древний заговор, уходящий корнями в те времена, когда древние боги еще ходили среди людей. А я слушал. И понимал: путь впереди будет тяжелее, чем я мог представить. Но назад дороги уже не было. А ведь помимо всего прочего существуют колдуны Третьего рейха, сила которых тоже растёт и набирает обороты. То, что мы с ними пока не встретились на поле боя — лишь вопрос времени. Как же мне умудриться разгрести все проблемы и заботы, повисшие на мне тяжелыми веригами[1]? А вот когда пошел разговор про стражей, Хаос и демона Раава, мне пришлось выпасть в осадок в очередной раз. Ибо этим стражем, или столпом Веры, как называли его священники мог легко оказаться… Кто бы вы думали? Да-да, догадаться не сложно — им мог оказаться я сам! Только при определённых условиях, указанных в пророчестве. Делов-то! Ну, вот вы мне скажите, сколько всего проблем можно навесить на одного человека, чтобы он не сломался? Многие приведут в пример известную фразу: «Бог даёт человеку испытаний ровно столько, сколько он может вынести». Не буду спорить — всё так… Но мне нужна была какая-нибудь пусть и самая маленькая, но передышка, чтобы хоть немного привести мысли в порядок и набросать какое-то подобие дальнейшего плана действий… Но на ум тут же пришла еще одна расхожая фраза: «Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах». Прародитель замолчал, его глаза мерцали, словно отражая далекие звезды, раскинувшиеся над нами на иллюзорном небосводе. Его взгляд стал далеким, словно он видел перед собой не меня, а что-то глобальное — тени минувших веков, цепь грядущих событий, протянувшуюся через прошедшие эпохи. — Всё в мире взаимосвязано, и все случайности не случайны! — в очередной раз повторил прародитель. Для меня, как учителя, это было в порядке вещей: повторение — мать учения. Я нервно сглотнул. Где-то в глубине сознания шевельнулось понимание, но… — Я не хочу быть ни стражем, ни всадником, ни… кем-то еще… Я хочу быть самим собой! — Озвучил я своё самое сокровенное желание. — Твои желания ничего не меняют, — горько усмехнулся старик. — Ты уже начал меняться. Скоро ты почувствуешь, как ветер Хаоса что-то шепчет тебе на языке древних сущностей, бывших «до» и пребудущих «после». Как демон Раава зовет тебя в пропасть, обещая силу. Как первый всадник взвывает ко всем Карам Господним. Но ты должен устоять, внук! — Легко сказать… Прародитель внезапно шагнул ко мне и положил руку мне на плечо. Холод пронзил тело, но внутри, там, где таился Всадник, что-то ответило горячим трепетом. — Они уже идут за тобой, — тихо сказал прародитель. — Ты должен решить: будешь ты бежать или встретишь их как равный? — А если я не готов? — Тогда умрешь. Не так, как мы — окончательно. Но перед смертью ты все равно поймешь — это и был твой настоящий путь. — Ну что ж… — Я глубже вдохнул. — Похоже, у меня нет выбора. — Выбор есть всегда, — качнул головой прародитель. — Надо лишь правильно выбрать… Старик сделал шаг назад, и тени сомкнулись вокруг него, словно накрыв широким плащом. — … и осознать его! — И прежде чем я успел что-то ответить, пространство вокруг нас дрогнуло, и прародитель исчез, вернув меня в родовое святилище, где меня уже заждался Вольга Богданович. — Спасибо, Хранители, за помощь! — Мертвец поклонился в пояс на все четыре стороны. Я тоже поклонился, и мы вместе вышли из храма на утопающее в вечерних сумерках кладбище. — Смотрю — не веселы думы-то? — произнёс Вольга Богданович, пока мы шагали к особняку по аллее. — Поделишься со стариком? — вопросительно приподнял он одну бровь и сдвинул на затылок свою заплесневевшую в склепе треуголку. Вольга Богданович ждал моего ответа, а его глаза мерцали в полутьме. Я тяжело вздохнул, ощущая, как мой «сосед по палате» (ну, как я мог им быть, а он — мной?)скованный заклинанием, отделенный ментальной стеной от моего сознания, будто шевельнулся в ответ на мои мысли. — Просто устал, дед… — наконец выдавил я. — Устал от всего этого… Пророчества… Судьбы…. Ловушки, расставленные века назад. Ты же понимаешь, как это всё давит и не даёт спокойно продохнуть? — Понимаю, — кивнул покойник, его голос внезапно стал мягче. — Но усталость — это роскошь, на которую у нас нет времени. Я молчал, разглядывая тени деревьев, тянущиеся через дорожку кладбища. Вольга Богданович терпеливо ждал, его пальцы постукивали по рукояти трости — глухо, словно удары по крышке гроба. — Представь, — наконец заговорил покойник, — что ты камень, брошенный в воду. Круги расходятся, события цепляются одно за другое, а ты… ты уже не просто камень. Ты — центр вихря. Даже если захочешь остановиться, волны уже не унять. — Поэтично, дед, — усмехнулся я. — Только мне от этого не легче. Старик внезапно замер, его глаза сузились, а тон стал жестким: — Легко? Ха! Твои предки громили супостатов, посягнувших на нашу родину! Сражались с врагами рода, с ангелами и демонами, умирали за идеалы, которые иногда даже не до конца понимали! А ты хочешь лёгкости? От его слов по спине пробежали мурашки. — Я хочу понять, — резко выдохнул я. — Кто я? Пешка? Оружие? Или… — голос срывался, — или у меня всё же есть выбор? Вольга Богданович резко остановился. Тень от его треуголки скрыла лицо, но я почувствовал, как его губы растянулись в кривой ухмылке. — Выбор? — прошипел он. — Ты уже выбрал. Когда обрёл дар! Когда в тебе возродился всадник. Когда ты использовал «Гнев Господень». Когда вступил в кровавую схватку с демоном Раавом. Когда услышал Хаос, а позже и узрел его, и не сошёл с ума. — Мертвец шагнул ближе, обдавая меня едва заметным запахом тления. — Вопрос здесь стоит не в выборе — вопрос в другом… выдержит ли такие потрясения твоя душа, Ромка? Его слова повисли в воздухе, густые, как кладбищенский туман. Я не ответил. Не потому, что не знал — потому что боялся. Боялся, что ответ на этот вопрос уже есть, и он мне не понравится. — Ладно, — проворчал мертвец. — Хватит на сегодня философии. Тебе надо готовиться… — К чему? — спросил я, но тут же сам понял. Тени на границе миров сгущались: раньше или позже — скорее, раньше — мне предстояло встретиться с ними лицом к лицу. С теми, кто охотился за мной, с теми, кто знал истинную цену моего дара и моей силы. — Конечно же, к битве, — усмехнулся мертвец, подтвердив мои догадки. — Разве может быть иначе? Мы остановились перед особняком, и разыгравшийся ветер шевелил его полы его слегка истлевшего камзола. — Пойдем, — сказал Вольга Богданович, похлопав меня по плечу. — У нас осталось мало времени… а тебе еще надо научиться, как случайно не сдохнуть. Ты ведь в магии, не обольщайся, совсем ни бум-бум — без году неделя! В общем, и возразить на это мне было нечем — с момента моего обретения дара прошло всего лишь несколько месяцев. И тягаться с опытом многовековых «магистров и гроссмейстеров» магии, как их любят называть писатели подобного чтива, мне было совершенно нереально. В большой гостиной особняка мы застали за щедро накрытым столом распивающих «чаи» всех оставшихся без нашего с дедулей пригляда гостей. Хорошо имелась Пескоройка, которая и проследит за всеми, и никакого непотребства творить не даст! С ней не забалуешь! Идеальная охранная система! А по сути — намного больше. Причём, не бездушная, как какая-нибудь машина, а псевдо-разумная сущность реально радеющая за своё дело. За большим столом обнаружился Афанасий, о чём-то мило щебечущий со своими пра-пра-пра (и так далее) внучками, и старая ведьма Глория, о чём-то шепчущаяся с Черномором, и слегка мрачноватый отец Евлампий, попавший в самый настоящий ведьмовской вертеп. Ну, ничего страшного, инквизитору не привыкать — он и не такого за свою жизнь насмотрелся. — Тревога!!! — неожиданно громкий голос прорезал воздух. — Враг на границе!!! Черт! А я и не знал, что Пескоройка так может. Ведь это её голос сейчас прозвучал, и спутать я точно не мог. После этого возгласа тишина повисла буквально на мгновение, прежде чем все разом пришли в движение. — Оставайтесь здесь, внучки! — Афанасий одним рывком вскочил из-за стола, а в пальцах уже замелькали бледно-голубые огоньки заклинаний. — А чего это ты здесь раскомандовался, Странник? — ворчливо проскрипел мертвец. — Если думаешь, что кроме тебя их некому будет защитить — ты глубоко ошибаешься… — И в мыслях не было, князь! — вполне искренне ответил Афанасий. — Просто помочь хотел. — Дед, ну ты чего? — укорил я Вольгу Богдановича. — Если это опять Раав — помощь нам совсем не помешает! На этот раз спорить дедуля не стал, а лишь согласно кивнул. Глория прикрыла глаза и зашептала какое-то заклятье, а Черномор рванул к окну, откинул тяжёлые шторы и подозрительно оглядел широкий двор усадьбы. — Опять грёбаные демоны? — выругался Черномор. На этот счет я пока не волновался — враг еще не проник на территорию усадьбы — Пескоройка дала бы об этом знать. Да и так тихо бы не получилось, я помнил предыдущее нападение демона. Тогда вокруг защитного купола бушевал настоящий локальный апокалипсис. Или Раав решил сменить тактику? Отец Евлампий лишь вздохнул и накрыл ладонью висевший на его груди массивный крест. Священник уже доказал нам всем, что его крест — это не просто символ веры, а настоящее оружие, пропитанное священной силой. Я почувствовал, как мурашки снова побежали по спине, а в кровь насытилась адреналином. Но я был готов к очередному противостоянию. — Пескоройка, это Раав? — мысленно спросил я, сжимая кулаки — в ладонях уже ощутимо покалывало накопленной силой — я готовился к бою. Пескоройка уже встречалась с этим исчадьем Хаоса и должна была его распознать. К тому же, её «память» оперировала и воспоминаниями всех предков, кто удостоился чести объединения душ в родовой эгрегор. И я был в курсе, что прародитель уже изгонял Раава из нашего мира. — Нет, это не Раав, - тут же отозвался дух-хранитель. — Это другая сущность… вернее две сущности… — И кто же они? — не удержавшись, поторопил я Пескоройку. — Это упыри, мой мальчик, — как само собой разумеющееся просветил меня дух-хранитель. — И один из них мне прекрасно известен — это Патриарх Каин. — Слушай, дед, — повернулся я к мертвяку, — а мы, совершенно случайно, никаких упырей в гости не ждём? — Каких упырей? — опешил старикан. — Не знаю… — Пожал я плечами. — Но один из них — Патриарх Каин, — озвучил я ему инфу, приватно переданную мне Пескоройкой. И по изменившемуся выражению лица Вольги Богдановича, я понял, что и этому визиту он не очень-то рад. [1] Вериги (ст.слав. верига — «цепь») — изделие, разного вида железные цепи, полосы, кольца, носившиеся христианскими аскетами на голом теле для смирения плоти[1]; железная шляпа, железные подошвы, медная икона на груди, с цепями от неё, иногда пронятыми сквозь тело или кожу и прочее. Масса вериг может достигать десятков килограммов. В переносном смысле Верига — бремя, обычно нравственное или душевное. Глава 23 Дед резко развернулся ко мне, его глаза, в которых загорелся опасный кровавый огонёк, сузились, будто пытались разглядеть невидимую угрозу сквозь стены особняка. — Каин?! — прошипел он. — Не может быть… Чего здесь понадобилось проклятому кровососу? Никогда он в Пескоройку и носа не совал. — А ты его знаешь? — спросил я мертвеца между делом. Глория, перестав шептать заклинания, прислушивалась к нашему разговору. Да и не только она: Афанасий тоже «слегка» напрягся, а Глаша что-то прошептала на ухо Акулине, указывая на коридор, ведущий в подвал. Отец Евлампий невозмутимо поправил крест на груди и спрятал ладони в широкие рукава рясы. Я успел заметить, как начал наливаться светом его перстень-накопитель. Поддержка священника с Божественной Благодатью сейчас будет как нельзя кстати. — Я его знаю… Вернее знал… — произнёс Черномор, медленно отходя от окна. Его коренастая фигура на фоне заходящего солнца казалась вырезанной из черного картона. — Каин — не просто упырь, — продолжил коротышка, по привычке наматывая бороду перед схваткой вокруг пояса. — Он старше всех вампиров, старше человеческих магов… Он — Патриарх упырей, их прародитель… — Прекрасно, — проворчал отец Евлампий, крепче сжимая крест. — Очередной древний монстр, проклятый самим Господом за убийство своего брата… — Ты хочешь сказать, монах, — подала голос Глория, — что это тот самый Каин… — Тот самый, — вместо священника произнёс Вольга Богданович.- На редкость могучий ублюдок! — А второй кто? — неожиданно произнёс Странник. Пескоройка задержалась с ответом на пару секунд, словно перебирала свои старые воспоминания. — Вторая сущность тоже упырь, — ответил я, когда дух-хранитель обрисовал мне второго «гостя». — Но молодой. Очень молодой и незнакомый Пескоройке. — Это его очередной «отпрыск», — пояснил дедуля. — Каин частенько берет с собой кого-то из своих птенцов, чтобы поднатаскать свежеобращенного неофита. Афанасий нервно теребил подбородок, огоньки в его пальцах тревожно замерцали. — И что им здесь нужно? Он лет триста не казал носа из своей норы. Всегда, когда этот древний упырь «выходит в свет» мир ждут серьёзные потрясения! Я почувствовал, как в воздухе запахло грозой, и это отнюдь не метафорически. Афанасий поднял руки, и потолок гостиной вдруг покрылся сетью серебристых рун. — Тогда чего мы ждём? — прошептал он. — Надо бить кровососов на подходе, издалека, не давая впиться в горло… — Тихо, Странник! Не егози понапрасну! — Дедуля немного осадил боевой настрой ведьмака. — Они еще не пересекли границ усадьбы. Стоят у центральных ворот и не пытаются продавить магическую защиту. Мы сначала поговорим… — Я с вами! — ринулся вперед Афанасий. — Нет! — громыхнул Вольга Богданович. — Мы идем вдвоём с внуком! — Он указал на меня. — Он хозяин Пескоройки, и только он будет принимать все решения! — А мы? — Странник обвел глазами оставшихся одарённых и священника. — А вы будете той самой неожиданностью, нашим резервом, если разговор с упырями зайдёт в тупик. А Каин — серьёзный противник, и ваша помощь будет очень кстати! — Хорошо! — согласился Странник. — Мы подождём здесь. — Тогда по рукам! — Кивнул Афанасию мертвец и повернулся к выходу. — Пойдём, внук, встретим дорогих гостей, — с кривой ухмылкой произнёс он, а огонь в его глазах разгорался всё сильнее. В таком состоянии я с покойным князем связываться никому бы не пожелал. Я последовал за дедом, чувствуя, как тревожное напряжение сковывает мышцы. Воздух во дворе был густым, словно пропитанным предчувствием грядущей бури. Лёгкий ветер шевелил листву деревьев, но звуки природы казались приглушёнными, словно кто-то прикрыл от нас окружающий мир толстой стеклянной крышкой. — Как думаешь, зачем он здесь появился? — тихо уточнил я у старика, когда мы остались одни, неспешно шлепая через широкий двор. Вольга Богданович прижал указательный палец к губам — помолчи мол, внучок, а затем шепнул заклинание, окружившее нас плотным энергетическим коконом, который я едва разглядел даже в магическом зрении. Филигранная работа, что и сказать. Мне у дедули еще учиться и учиться, а я еще даже и не начинал. Когда звуки стали еще глуше, да что там — они практически исчезли, Вольга Богданович произнёс: — Теперь нас точно никто не услышит — у этих тварей просто изумительный слух. — Как думаешь, почему он появился… — повторил я вопрос. — И, вообще — как нашел усадьбу? — Ну, Каин — не простак, чтобы на него подействовал отворот. Даже опытный ведьмак, такой, как Афанасий, легко обнаружит наше убежище. Да даже хранцузская девка-ведьмачка, которую ты с собой притащил… — Глория? — Да, — кивнул дед, — даже Глория сможет. Так что с поиском у Каина проблем не было. А тревожит меня одно — как бы он не почуял у нас свою проклятую мамашу… — Вот чёрт! — А я и вправду со всей этой суетой забыл про замурованную в поместье Лилит. — Поэтому я и не хочу допускать его в поместье, — произнёс дед. — Если он, конечно, не сумел сам всё раскопать… Но, если бы он точно знал, то наша защита к этому времени уже бы пала. С Лилит нам просто повезло… тогда… Лёнька Давинчев её подловил, тот еще хитрюга-прохиндей! А тебе повезло, что за столетия, проведённые в его картине, сил у неё почти не осталось. В общем, поговорим-посмотрим, чего они припёрлись, а там видно будет, — произнес дед. У центральных ворот, стояли двое. Первый — сухопарый высокий старикан с бледным, но слегка желтоватым морщинистым лицом, отчего казалось, что оно выточено из слоновой кости. Лишь глаза выдавали его истинную суть — глубокие, как пропасти, заполненные древней тьмой. Здесь в подсказках я не нуждался, хоть и никогда не видел этого «человека» — это и был Патриарх Каин. Похоже, что прародитель не пытался скрыть от нас свою личность, и от него за версту шибало такой непередаваемой мощью, что, казалось, сам эфир прогибается под её воздействием. А вот бледное лицо его спутника, облачённого отчего-то в эсэсовский мундир крепкого тридцатилетнего оберштурмфюрера СС (и это уже на нашей территории) с нервно подёргивающейся нижней губой и взглядом, перемежающимся между мной и Вольгой Богдановичем, было мне несомненно знакомо. Пальцы молодого вампира всё время нервно дергались, сжимаясь и разжимаясь, будто он уже представлял, как вонзает зубы в мою живую плоть и, захлёбываясь, глотает горячую кровь. Дедуля в этом смысле его не интересовал — с мертвеца крови, как с козла молока. — Дед, — окликнул я живого мертвяка, — а я знаю второго… Он был в моих видениях, помнишь, я рассказывал? — Помню, Ромка, помню… — Мотнул головой старик. — Неспроста тебе эти видения являлись… Надо попробовать у тебя пророческий дар развить. Возможно и на это у тебя задел имеется. А, может, это присутствие всадника так на тебя влияет. А сейчас — чу, ни слова лишнего! — серьёзно предупредил он, снимая «покров тишины». — Неужели сам светлый князь Вольга Богданович восстал из мёртвых, чтобы меня встретить? — слабым и дребезжащим старческим голосом (но я не поддался на это лицедейство, чувствуя реальную силу и возможности упыря) произнёс Каин, когда мы подошли к решетке ворот. — Давно не виделись, князь. — Ага, размечтался, Каин, — сухо отозвался Вольга Богданович. — А не виделись действительно давненько… И, знаешь, что? Я не сильно скучал. Упырь усмехнулся, на мгновение обнажив длинные клыки. — А я вот — наоборот. Особенно после того, как ты скоропостижно покинул этот мир… — Что тебе нужно? — Я прервал их обмен колкостями, делая шаг вперёд. Каин медленно перевёл взгляд на меня. Его глаза блеснули, словно у живого существа (а ведь он тоже нежить, как и Вольга Богданович), скользнули по моей фигуре, словно проверяя меня на силу и прочность, и пытаясь найти мою слабость. — А кто этот милый юноша, Вольга Богданович? — не отрывая от меня взгляда, поинтересовался у дедули главупырь. — К сожалению, мы не были представлены друг другу… — Это мой преемник и нынешний хозяин Пескоройки — светлый князь Роман Михайлович Перовский! — сообщил дедуля незваным гостям. — О! Рад нашему знакомству, юный князь! — Упырь слегка наклонил голову, приветствуя меня, словно равного. — Каин, — назвал он своё имя, без всяких титулов. — Просто Каин? — удивлённо приподнял я одну бровь. — Просто Каин, — со слащавой улыбкой, от которой веяло могильным холодом, отозвался вурдалак. — В те времена, когда я был молод, не существовало никаких титулов и званий. Лишь имя — по которому меня и называли… — Ну, да… — Я едко усмехнулся. — В те далёкие времена и имен-то было — раз-два и обчёлся… Зачем пожаловал, Каин? — произнёс я под одобрительным взглядом деда. Каин слегка прищурился, его взгляд стал ещё тяжелее — ему явно не понравились мои намеки про самое давнее на свете преступление — первое убийство. — А ты… дерзок, юный князь, — сказал он, растягивая слова. — И смел… Но смелость — штука опасная. Особенно, когда речь идёт о вещах, которые не стоит вытаскивать из небытия… — Приношу свои глубочайшие извинения, Каин, — не без маленькой издёвки ответил я, — если невольно задел ваши тонкие чувства. Вампирский патриарх рассмеялся тонким дребезжащим смехом утомлённого годами старца, но я не поддался на это представление, всеми фибрами чувствуя истинную силу упыря. — Ха! Ты тоже это видишь, Вольга Богданович? — Упырь даже языком прищелкнул от «умиления». — Твой весьма молодой преемник даже разговаривает как ты в молодости… Каин медленно протянул руку к решётке ворот, и его длинные, похожие на когти пальцы чуть коснулись металла. Там, где они соприкоснулись с прутьями, в разные стороны побежали тонкие трещинки, словно морозные узоры. Я почувствовал, как Пескоройка мгновенно насытила дополнительной силой защитный купол, дрожащий в воздухе между нами и незваными гостями. Патриарх тоже заметил это — его глаза блеснули аметистовым отблеском. — Роман Михайлович, Вольга Богданович — не беспокойтесь — я не стану ломать защитные чары, — произнёс он мягко, отводя руку. — Сегодня я пришёл не для войны. — А для чего тогда? — Я с трудом сумел удержать нахлынувшее на меня раздражение. — Для разговора… Серьёзного… — Каин вновь взглянул мне в глаза. — Но ответь мне, мальчик… Ты веришь в совпадения? А в предвидение? — Причём здесь это? — Я не понял, куда клонит это тысячелетний упырь. А тот повернулся к своему спутнику, который до сих пор оставался не у дел, нервно кусая губу. И я своим эмпатическим даром чувствовал одолевающую и терзающую его жажду. Молодой вампир в эсэсовском мундире резко поднял голову, и его глаза встретились с моими. — Ты… — его голос был резким и хриплым, словно горло у него пересохло от недостатка влаги. — Ты тоже видел… да? Ты меня знаешь! И не только меня, а всех членов экспедиций, отправленных доктором Левиным… Ведь это ты тот самый ведьмак, с которым хочет свести счеты бригадефюрер СС Вайстор? — причем оберштурмфюрер СС словно бы и не спрашивал, а утверждал сказанное. — Возможно и так… — туманно ответил я. — А в чем, собственно, проблема? — Вольга Богданович, — Каин наконец оторвал взгляд от меня и обратился к деду, — ты же знаешь, что я не трачу время на пустые визиты? — Знаю, — дед скрестил руки на груди. — Потому и спрашиваю — зачем пожаловал? Упырь вздохнул театрально, как старый актёр, разыгрывающий весьма драматическую историю. — Большая беда, князь… И я пришёл тебя о ней предупредить… — Ты ли это, старина? — Прищурился дедуля, словно не мог хорошенько рассмотреть незваного гостя. Каин покачал головой: — Зря ты так. Иногда предупреждение — это несказанная роскошь. Особенно, когда на кону стоит весь мир… — О чём ты, Каин? — Вот теперь и Вольга Богданович перестал придуриваться. Патриарх внезапно выпрямил сгорбленную спину, его голос потерял старческую дрожь, став металлическим и безжизненным: — Чертова сучка Изабель — Верховная ведьма Европейского ковена призвала Хаос! Тишина. Даже ветер перестал шевелиться. Дед не проронил ни слова, но мы оба знали, о чём говорит упырь. — Раав? — Назвал я одно единственное имя. — Раав! — подтвердил мои опасения Каин. — Если его не остановить — наш мир будет разрушен. — Как, тебе еще не наскучило столь долгое существование? — неожиданно поинтересовался мертвец. Каин замер на мгновение, его глаза — эти бездонные колодцы тьмы — опасно сузились. — Скучно? — повторил он за дедом, и в его голосе прозвучала ледяная усмешка. — Ты забываешь, Вольга Богданович, что скука — удел бессмертных… Абсолютно тупых бессмертных, — добавил он с неожиданным весельем, — которым нечего терять. А у меня… у меня еще есть планы на свое дальнейшее существование. — Какие планы могут быть у того, кто уже видел падение всех мировых империй? — спросил дед, но в его тоне не было ни грамма насмешки. Теперь он говорил с Каином серьезно — так, как говорят о важных делах. — Мои планы… Они всегда содержали одни и те же принципы: жить, жить — хорошо, а хорошо жить — еще лучше! Я люблю этот мир, князь, — неожиданно признался упырь. — Пусть по-своему, своей извращенной любовью, но это так… Я люблю коротать тихие лунные ночи, любуясь бесконечными россыпями звезд… — Давай обойдемся без лирических отступлений! — прервал его мой старикан. — Если Изабель действительно выпустила Хаос, то скоро это станет проблемой для всех! И я не собираюсь позволить какому-то Рааву поглотить мир… Мой мир, которым я наслаждался столько лет. — И что ты предлагаешь? — Я не сводил взгляда с его бледного лица, пытаясь определить, действительно он так думает, или нет. Но мысли упыря были закрыты, и пробиться к ним у меня не получилось. Каин улыбнулся — холодно, без тени тепла: — Союз. Дед изумлённо хмыкнул: — Союз? Между нами? Ты шутишь? — Шутки кончились, когда были вскрыты печати Призыва демона Вечной бездны! — парировал Патриарх. — Ты думаешь, это случайность? Нет. Это одно из звеньев в общей цепи. И если мы не остановим Раава сейчас, то следующее звено будет последним. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. — А ты не можешь справиться с этим сам? Каин наклонил голову, изучая меня. — Потому что Хаос — это не сила, которую можно победить в одиночку. Даже для меня. И я сомневаюсь, что даже объединив наши усилия, мы сможем его сдержать… Меня корежит от одной только мысли об этом… Но как бы не пришлось идти на поклон к Нему… Или к Его крылатым сладкоголосым подпевалам… — Ого! — искренне изумился Вольга Богданович. — Если уже Каин готов идти на поклон к Создателю, значит, наши дела действительно печальны? — Решать надо быстро, — произнес упырь. — У нас действительно мало времени. Я переглянулся с Вольгой Богдановичем. В его мертвых глазах читалось то же, что и в моих мыслях: не ловушка ли это? Дед медленно снял шляпу-треуголку и пригладил ссохшейся ладонью жидкие остатки волос на голове, его взгляд стал жестким, словно кремень. — Ты просишь невозможного, Каин. Доверие между нами сгорело сотни лет назад, когда ты предал всех, кого мог… Патриарх вздохнул — странно, почти по-человечески. — Я не прошу доверия. Я предлагаю временное перемирие перед лицом общего врага. — А после? — Я не мог оставить этот вопрос без ответа. — После… — Каин повернулся ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, почти первобытное. — После мы можем вернутся к прежним правилам игры. А можем заключить новые договорённости. Но если Раав победит, и Хаос вернет утраченные позиции, не будет ничего — ни новых правил, ни новых игр, ни даже новых предательств. Молчание повисло между нами. Даже его спутник, тот нервный вампир в эсэсовском мундире, перестал дёргаться, будто осознав серьезность момента. Глава 24 Молчание тянулось недолго. — Сколько у нас времени, по-твоему? — резко спросил Вольга Богданович. — Дни, может быть, месяцы. Но точно не больше года, — ответил упырь. — Слишком сильна эта сука, что призвала его в наш мир. С её помощью он здесь основательно укрепился… Вы ведь уже сталкивались с ним? Здесь? — словно не спрашивал, а утверждал Патриарх. — Я чувствую остаточные эманации Хаоса. — А почему ты пришел именно в Пескоройку? — Я не мог не спросить его об этом. — Почему именно Перовские? Разве во всем мире не найдётся других магов? Каин внимательно посмотрел на меня, его глаза вспыхнули кровавым отблеском. — Почему Перовские? — повторил он мой вопрос, усмехаясь. — Потому что ни один магический род в мире… Потому что другие всегда подчиняются: европейский ковен — своей Верховной ведьме, американский Совет нечестивых — Жрецу Мрака, египетский Храм Сета… В итоге все ниточки идут к Падшему. Только Перовские не подчиняются никому! И вы всегда держали данное слово, как бы тяжко вам при этом не было! — Я не люблю откровенную лесть, — произнёс мертвец, — но это действительно так! — Именно ваш прародитель уже сталкивался с демоном Хаоса и не только выжил, но и сумел отправить его в ту клоаку, из которой он вылез! И еще потому… — он сделал паузу, — … потому что Раав преследует вас… А конкретно — молодого князя. Именно его, лично! Не подскажете, почему? Уж не потому ли, что именно в твоих руках имеется самое убийственное оружие на земле — «Гнев Господень»? Я стиснул зубы. Этот чёртов упырь был прав. Он знал всё, чтобы сделать собственные далеко идущие выводы. — Но это, отнюдь, не значит, что я согласен помогать тебе, — резко сказал я. — А ты не будешь помогать мне, — спокойно ответил Каин. — Ты будешь спасать свой мир. Это я буду тебе помогать — потому что этот мир — и мой тоже! И если ради этого мне придётся навсегда забыть о наших разногласиях — что ж, я готов! Вольга Богданович покачал головой: — Слишком просто звучит, Каин. Ты что-то скрываешь. Каин вздохнул. — Да, я скрываю слишком многое, Вольга Богданович. Но сейчас моя цель — остановить Хаос. А у вас… у вас всё для этого есть, даже потенциальный Страж, или, если хотите — Столп Веры! Блин, да как он это делает? Я даже не заметил, как произнёс часть этой фразы вслух: — Как ты…? — Я живу дольше любого смертного на земле, — холодно ответил Патриарх. Дольше любого одарённого! Я пережил всех так называемых «библейских старцев», кто мог похвастать «веком Мафусаила»[1]. И вы думаете, что я за это время ничему не научился? Да за это время даже зайца можно выучить курить… — Зайца курить? — Не удержался я, чтобы не потролить древнего упыря. Когда еще мне представится случай его уесть. — Это что, следующий этап твоих кровавых экспериментов? Каин хмыкнул, но в его глазах не было ни тени веселья. — Шутки в сторону, молодой князь Перовский. Время на исходе. Раав уже здесь. Он движется по твоим следам. И если мы не сможем тебя прикрыть — весь мир станет пиршественным столом для Хаоса. Он с удовольствием пожрёт всё и всех! — Что ты предлагаешь? — Вольга Богданович сжал кулаки, его взгляд стал свинцовым. — Прежде всего, не оставлять молодого князя без охраны. Потому что, если Раав доберётся до него… — Каин сделал паузу, и в этот момент в его обычно уверенном голосе прозвучала едва уловимая тревога. — … то «Гнев Господень» окажется в его руках. Сердце у меня сжалось. Мысль о том, что волшебство такой силы может попасть к демону Хаоса, вновь заставила кровь стынуть в жилах. Допустить этого было никак нельзя! Молчание повисло в воздухе будто тяжёлый занавес. Каин стоял неподвижно, его бледное лицо казалось высеченным из старинного мрамора, а глаза горели холодным алым светом. — Вы не можете победить его в одиночку, — наконец произнёс Патриарх, словно читая мои мысли. — По крайней мере, не сейчас. А я… я могу дать тебе шанс. — И что, ты думаешь, мы просто поверим тебе на слово? — произнёс я, стиснув зубы. — Нет, не думаю, — голос Каина прозвучал почти мягко. — Но у тебя есть выбор: либо ты попытаешься спастись сам и проиграешь, либо позволишь мне помочь — и дашь нам обоим шанс выжить. Вольга Богданович обменялся со мной взглядом. В его глазах читалось недоверие, но и понимание — другого выхода у нас не было. — Пусть войдёт, — пробормотал он наконец, и я тут же попросил Пескоройку пропустить Каина на территорию усадьбы. Ветер внезапно стих, будто сама магия Пескоройки отозвалась на мою просьбу. Защитные барьеры дрогнули, и Каин сделал шаг вперёд, пересекая незримую черту. Его спутник — «свежевылупившийся» вампир-эсэсовец с бледным, почти восковым лицом последовал за ним, но замер на пороге, будто ожидая разрешения. — Этого тоже? — Вольга Богданович бросил на него оценивающий взгляд. — Это Матиас, — Каин чуть кивнул в его сторону, — Матиас Грейс…Не обращайте внимания на его эсэсовскую форму — на самом деле он археолог, профессор. Ну, был им до обращения. По-другому в Рейхе заниматься наукой практически невозможно… Матиас молча склонил голову, признавая верными слова своего Патриарха. — Ладно, — я вздохнул. — Пусть тоже заходит. Но, если попробуете хоть что-то… — Даю слово… — Каин улыбнулся, и в этот момент его клыки блеснули в лунном свете — ночь уже полноправно вступила в свои права. — Хотя… тебе ведь уже известно, юный князь, что мои клятвы ничего не стоят? — Чёрт! — Я закатил глаза, а Каин вдруг процитировал известные строчкиБиблии: — «Где же Авель, брат твой?» — спросил Господь Каина. «Не знаю, — ответил тот, — разве я сторож моему брату?» И сказал Господь: «Что ты сделал?! Я слышу, как кровь брата твоего вопиет ко Мне от земли! И ныне ты проклят: отвергнут землей, что поглотила кровь брата твоего, твоей рукою пролитую…» После этого чертыхнулся уже дедуля, в сердцах сплюнув на землю. — Зато теперь ты точно будешь начеку — я тот, кто посмел врать самому Богу! — Патриарх упырей рассмеялся, но тут же резко дёрнулся и повёл носом, словно почувствовав что-то. Его взгляд стал острым, как клинок, которым он впился отчего-то в мою шею. — Где ты встречал её?! — неожиданно оскалился упырь. — Кого встречал? — в первое мгновение я не понял, кого имеет ввиду Каин. — Мать! — рыкнул вурдалак, стремительно меняясь. — Где ты видел мою мать, смертный? Только не говори, что это не так — совсем недавно она пригубила твоей крови… Я мысленно выругался, когда понял, что имел ввиду Каин — оказывается, он каким-то образом сумел учуять-унюхать, одним словом узнать, что его проклятая всеми мамаша — демоница Лилит попробовала моей кровушки. Выходит, что силовой барьер, удерживаемый Пескоройкой над поместьем, каким-то образом не позволял этого сделать раньше. Зря мы, похоже, его запустили — едва только этот кровосос перешагнул границу, по-нашему, кстати, приглашению, как тут же учуял, что его долбанутая на всю голову мамаша меня немного «надкусила». Как он это делает, уже неважно — главное, чтобы он не учуял саму Лилит, и поныне замурованную в тайной комнате нашего особняка. Потому что тогда предсказать последствия будет совершенно невозможно! — Где ты видел мою мать, смертный? — рыкнул Каин, и в тот же миг его тело начало стремительно меняться. Я застыл на месте, ощущая, как по спине пробежал холодный пот. Каин медленно выпрямился, его ссутуленные «старческие» плечи расправились, а пальцы, до этого казавшиеся почти человеческими, вытянулись, превращаясь в острые когти. Его бледная кожа потемнела, покрываясь паутиной черных прожилок, будто под ней запульсировала сама тьма. Сухожилия на шее резко обозначились, как толстые канаты. Челюсть Каина сдвинулась, вытягиваясь вперед. Клыки, уже длинные и острые, стали еще больше, обнажаясь в оскале. Его губы оттянулись, обнажая ряды мелких, иглоподобных зубов — тех самых, что могут дробить даже крепкие кости и легко вырывают куски живой плоти. Глаза, прежде лишь тлеющие алым, вспыхнули ярким пламенем, зрачки сузились в вертикальные щели, как у хищника, уже готового вонзить зубы в свою жертву. Искаженное лицо Каина обнажило его истинную суть — не просто очень и очень древнего вампира, но первородного монстра — их прародителя. Но самым страшным и непредсказуемым была его тень. Отброшенная на стену (и это ночью, лишь при свете луны), искаженная и неправильная — не человеческая, не звериная, а какая-то… Я даже слов подобрать не смог — будто за спиной Каина шевелилось нечто большее, чем просто силуэт, — что-то древнее, темное, с крыльями, которых у него… не должно было быть. — Ответь, пока я еще могу сдерживаться! — Его голос теперь звучал как скрежет когтей по стеклу. — Или мне придётся силой вырвать правду из твоих уст! Вольга Богданович решительно шагнул вперед, окутавшись призрачным сиянием магической защиты, но Каин лишь широко «улыбнулся» — слишком широко и неестественно. И я понял, что эта защита его не остановит. — Где. Ты. Видел. Её? — каждый его звук был обнаженным лезвием, вспарывающим окружающую тишину. Матиас отступил на шаг, опустив голову, будто бы не смея даже смотреть на своего Патриарха в таком состоянии. Дедуля предупредительно положил руку на рукоять палаша, которым лишь недавно сражался с Афанасием, но я едва заметно покачал головой — сейчас малейшая провокация могла обернуться полнейшей катастрофой. — Я не знаю, о чем ты говоришь, — невозмутимо солгал я, ощущая, как дрогнул его взгляд. — Лжешь! — Резкий рывок — и внезапно он оказался прямо передо мной, настолько близко, что я почувствовал его ледяное дыхание. Его пальцы впились в мои плечи, как стальные клещи. — Не играй со мной, смертный! Её метка на тебе… — И он уперся острым когтем мне в шею, именно туда, куда укусила меня его мамаша-демоница. — Ты пахнешь ею… — Он провёл языком по клыкам, будто пробуя воздух. — Она была здесь. Не так давно… Или… Его взгляд резко метнулся к дому, и сердце у меня упало. — Или она до сих пор здесь… — прошептал Каин, и в его голосе вдруг прозвучало что-то… пугающее. — Мать!!! Ответь мне!!! Тьма вокруг нас резко сгустилась, воздух наполнился гулом «низкочастотного» шёпота — будто Лилит откликнулась на его голос. — Это невозможно… — пораженно произнёс Вольга Богданович. И тогда я понял — мы все в смертельной опасности. Потому что, если Каин найдёт её… он либо освободит её… либо попытается убить. Мне было неизвестно, с какой целью он ищет свою мамашу. Тень за спиной Каина ожила, сливаясь с ночью, и я понял — времени больше нет. — Пескоройка! — крикнул я, и земля вздыбилась под ногами Каина, но было уже поздно. Упырь исчез. И в тот же миг из окон особняка донёсся звон разбитого стекла, засверкали всполохи магических ударов и потянуло перегаром эфира. Как я не пытался предотвратить катастрофу — она произошла! Пескоройка «стонала» под ногами, словно живое существо, она пыталась всеми силами удержать чужака, но Каин уже был внутри — как молния, как кара, как сама смерть, пронзившая барьеры, которые веками охраняли Перовских. А потом тьма взорвалась яркой вспышкой чистого Света — Божественной Благодати. Похоже, что отец Евлампий тоже даром времени не терял. Когда звон разбитого стекла сменился грохотом рушащегося камня, я бросился к особняку, Вольга Богданович — следом. Внутри особняка царил настоящий хаос. Зал, где еще полчаса назад мы «спокойно» обсуждали судьбу мира, теперь был разрушен. Стены покрылись трещинами, словно их раскололи ударом гигантского кулака. Потолок провалился и провис, удерживаясь буквально «на соплях», а сквозь образовавшиеся дыры пробивался лунный свет, выхватывая из тьмы клубы пыли и изломанную мебель. В центре раскуроченного зала застыл Каин. Он стоял, обнажённый — похоже, что чей-то магический удар испепелил его одежду. Однако, на его тело, покрытое чёрной сетью вен, заполненных пульсирующей тьмой, это никак не повлияло. А его тень, огромная и крылатая, шевелилась за спиной, как живая. А перед ним застыли трое: ведьмак Афанасий, Черномор и Глория. Основательно изломанное тело отца Евлампия обнаружилось в углу зала, а над ним склонились Глаша с Акулиной, пытаясь оказать священнику первую помощь. Похоже, что Каин оказался монаху не по зубам, либо упырь действовал настолько стремительно, что батюшка успел нанести лишь один единственный удар, не причинивший древнему монстру существенного вреда. Никитин стоял, сжимая в руках серебряный клинок — тальвар[2], вспомнил я название этой индийской загнутой сабли, покрытый древними рунами, переливающимися в темноте сине-зелёным неоном. Похоже, он считал, что серебро, да еще и с магической начинкой сможет причинить упырю вред. Его лицо было сосредоточено — он был готов к схватке с упырём не на жизнь, а на смерть. — Лучше уйди, упырь! — прорычал Афанасий, вставая в боевую стойку. — Иначе, я тебя выпотрошу! Каин даже не взглянул на него. Его глаза, горящие алым пламенем, были устремлены на стену — ту самую, за которой была расположена «картинная галерея», в стене которой и была замурована она — Лилит, первая женщина на земле, первая жена Адама и мать вампирского патриарха Каина. — Мать… — прошептал упырь, и этот шёпот был страшнее любого рёва. И в этот момент Афанасий технично рубанул монстра своим магическим клинком. Серебряное лезвие вгрызлось в плечо Каина, оказавшееся твёрдым, словно камень. А из раны выплеснулась не кровь, а чёрная смола, застывшая в воздухе черными каплями, наподобие янтаря, которые со стуком рассыпались по остаткам расколотого мраморного пола. — Ты осмелился поднять на меня руку, ничтожество?! — изумленно прошипел Каин, явно не ожидающий, что оружие Афанасия сможет причинить ему хоть какой-то вред. И в следующее мгновение тень за его спиной раскрылась — как гигантские крылья нетопыря, как разверзнутая пасть чудовища вечной бездны, как врата ада — и ударила ведьмака. Афанасий отлетел в сторону, словно безвольная тряпичная кукла, со всего размаха врезавшись в стену. Рёбра ведьма хрустнули, меч выпал из его ослабевших рук. Он с трудом сумел встать на колени, после чего его обильно вырвало кровью. И тут в бой вступил Черномор. Карлик-маг, обычно язвительный и насмешливый, сейчас был серьёзен, как никогда. Он выскочил из тени полуразрушенной стены, держа в руках посох из чёрного дерева. Навершие посоха было искусно украшено резной черепушкой, глазницы которой исходили гнилушечным зелёным мерцанием. Он резко крутанул посохом над головой, так что застонал разрываемый воздух, а затем выкрикнул древне заклинание. Воздух закипел вокруг коротышки. Энергетическая волна ударила Каина, но тот лишь покачнулся под напором чудовищного количества силы, которую бородатый карлик вложил в удар. Черномор побледнел. А упырь-прародитель шагнул к коротышке и, схватив его за горло оторвал от земли. — Черномор? — с удивлением узнал он уродца. — Вот уж не думал, что встречу тебя еще раз на этом свете… Я думал, что ты уже сгнил тысячу лет назад. — Не дождёшься, Каин! — с трудом протолкнув воздух сквозь передавленное горло, просипел Черномор. — Ты жалок, шут! — выплюнул ему в лицо упырь. — Что ты можешь без своей бороды? Вторая рука упыря ощетинилась острейшими, словно бритвы, когтями, которыми он в одно мгновение отмахнул Черномору бороду по самое не хочу, мгновенно лишая и меня доступа к запасу сил. Боевые заклинания, почти готовые сорваться с моих пальцев, мгновенно погасли. Немного очухавшийся Афанасий, которого я успел попользовать целительским заклинанием, встрепенулся, увидев, как Каин держит Черномора за горло, готовясь разорвать его на части. Карлик задыхался, но его глаза всё ещё горели бешеной злобой и решимостью сражаться до конца. Своими обострёнными чувствами, я ощущал, как кровь гулко стучала в висках старого ведьмака, но он заставил себя подняться. Тальвар лежал в нескольких шагах — волшебный серебряный клинок, испещрённый рунами, мерцал тусклым светом, будто чувствуя приближение решающей схватки. — Через боль… Через страх… — пробормотал Афанасий, стиснув зубы, и рванулся вперёд. Каин, занятый Черномором, не сразу заметил эту атаку. Но когда серебряный клинок, брошенный с размаха, вонзился ему в спину, пробив насквозь — он взревел. Нечеловеческий крик потряс руины особняка. Чёрная смола хлынула из раны, но на этот раз она не застывала — оставаясь просто густой чёрной кровью. А я услышал, как захрустели кости карлика под железными пальцами упыря. — Снова ты, жалкий ведьмак? — Каин разжал пальцы, и бездыханный Черномор рухнул на землю. — Афанасий! Берегись! — Я видел, как тени за Каином сгущаются, принимая форму его скрюченных когтистых лап. Я ударил упыря воздушным тараном, сформированным из тех жалких остатков магии, что у меня оставались, пытаясь дать время Афанасию… Но этот удар был для вампира как для слона дробина — он его даже не заметил. А затем он исчез — и тут же материализовался перед Афанасием. Его рука, обёрнутая сгустком тьмы, вонзилась ведьмаку в живот. — Ты смешон… — прокаркал Никитин, наблюдая, как из прорехи в животе вываливаются на пол его внутренности. Невзирая на лютую боль, Афанасий не отступил. Вместо этого он вонзил пальцы в глазницу упыря, вырвал ему глаз, и только затем рухнул ему под ноги. Каин отшатнулся, заревел еще громче, и его ярость лишь возросла стократ. Тени вокруг него забурлили, принимая очертания чудовищ из забытых ночных кошмаров. Неожиданно прямо в воздухе образовалась цепь — кроваво-красная, раскаленная, я даже на расстоянии чувствовал, как от неё шибало чудовищным жаром. Она обвилась вокруг Каина, врезаясь в его плоть, как чудовищные раскалённые кандалы. — Попался, ублюдок! — закричала Глория, тоже вложившая в это заклинание едва ли не все свои силы. — Сдохни, тварь! Каин задымился — раскалённая цепь, хоть и с трудом, но вгрызалась в его тело. Упырь зарычал, от его рева в зале обрушилась еще часть потолка, зацепив и ведьму. Она отлетела назад, прижимая руку к груди, из которой сочилась кровь. Ведьма упала на колени, но продолжала смотреть как работает её убойное колдовство. Но недолго — упырь рванулся — и цепь лопнула, как нитка бус, рассыпавшись на отдельные раскаленные звенья. Как он это сделал, я так и не понял — но одно из звеньев влетело точно в середину лба Глории, расплескав её мозги по стенам разгромленного зала. — Ну что, внучек, вдарим и мы с Пескоройкой, — прошептал мне на ухо мертвец. — Только его бы отвлечь на мгновение… — Сделаю, дед! Толку от меня сейчас всё равно, что с козла молока — я пуст! Только и ты не тяни, старый, а то от меня только рожки, да ножки останутся… Пака вампирский патриарх «пыхтел и дымился», я подобрался к нему со спины и вцепился рукоятку магической сабли, которая так и продолжала торчать в его теле. Одновременно со мной в зале появился еще один персонаж, о котором мы все опрометчиво забыли — Матиас Грейс. — Я нашел Её, Мастер! — завопил во всю глотку грёбаный вампирёныш. — Лилит здесь! [1] В Библии Мафусаил известен как человек, проживший 969 лет, что является самым долгим сроком жизни, упомянутым в Писании. Его имя стало нарицательным и используется для обозначения очень долгой жизни, «мафусаилов век». Библейские старцы, в частности, патриархи, жившие до Потопа, как правило, достигали очень преклонного возраста, значительно превышающего современные представления о продолжительности жизни. [2] Тальвар (инд.) — индийская сабля. Клинок слабо или умеренно изогнутый вверх, средней ширины, длиной до 100 см. Согласно древней индийской литературе, тальвар является одним из десяти орудий богов. По сказаниям, боги, олицетворявшие добро, использовали эти орудия в борьбе с демонами, олицетворявшими зло.