По возвращению в Хиву я начал обход различных мастерских и кузен. В одной из них я наткнулся на него. В тесном, закопченном углу небольшой кузницы, сгорбившись над примитивным горном, молча трудясь бок о бок с несколькими хивинскими ремесленниками, сидел человек, чья внешность сразу выдавала в нем русского. Его борода была неухоженной, лицо в копоти, но его глаза, хотя и настороженные, содержали искру интеллекта и глубокую, укоренившуюся обреченность. Как я вскоре узнал, он был мастером-оружейником, приписным крепостным с далекого завода на Южном Урале, захваченным много лет назад хивинскими налетчиками и принужденным к рабству.

Сначала я поговорил с хозяином мастерской. Хивинец честно ответил, что сразу после прихода русских, расковал Ефрема и объявил ему свободу. Но идти тому было некуда, дома его уже давно забыли, да и не надеялся он перейти степь летом.

Я искал подходы к Ефрему осторожно, говоря низким, успокаивающим тоном, объясняя свою миссию. Сначала он был подозрителен, его ответы были отрывистыми и уклончивыми, но по мере того, как я обрисовывал задачу, перспектива работы над настоящими пушками, применения его мастерства, казалось, возродила в нем искру. Он был мастером своего дела, его опыт насчитывал десятилетия, и вызов явно пришелся ему по душе. Ефрем согласился взяться за кропотливую работу по реставрации, но с одним единственным, решающим условием: ему потребуется помощь местных хивинских мастеров, людей, понимавших уникальные свойства местного железа и особенности региональных традиций оружейного дела. Ему также требовались инструменты, материалы и рабочее пространство.

Я не терял времени даром. Мой новый чин сотника, вкупе с неофициальным положением личного помощника Платова, давал мне значительную свободу действий. В штабе я взял денег под отчет, привлек Кузьму к выбору лучших из захваченных верблюдов и поиску местных шорников, которые могли бы заняться реставрацией седел-зембуреков. Напряг и оружейников Карпова. Мне нужно было решить вопрос с боеприпасами — картечные заряды были логичным выбором. Представляли они собой множество мелких свинцовых шариков, заключенных в бумажный цилиндр, превращавшие легкое орудие в гигантский дробовик, разрушительно эффективный против конной толпы. То, что надо для похода на Бухару и далее в Индию.

Судьба нашей дальнейшей экспедиции, я знал, зависела от таких маленьких, казалось бы, незначительных деталей, превращенных чистой волей и изобретательностью в инструменты войны. Еще один подобный экземпляр, совсем крохотный, я нашел в мастерской булатника, когда явился к нему за своим кинжалом-камой.

* * *

— Готов ли мой заказ, уважаемый мастер?

Оружейник утвердительно кивнул, тряхнув своей ярко-рыжей крашеной бородой.

— Прошу в мою кузню, сахиб. Ваш кинжал ждет не дождется, когда окажется в ваших мужественных руках.

Мы прошли в святая святых любого мастера, в место, где создавались шедевры. Здесь не было привычного мне большого стола — мастер буквально творил на коленке. Небольшой каменный помост, незначительно возвышающийся над песчаным полом, служил ему рабочим местом. Тиски на тяжелом чурбачке, точильные камни, молоточки, зубила, напильники — всем этим немудреным инструментом булатник пользовался, усевшись на колени, предварительно сняв обувь. Удивительно, но из-под его руки действительно выходили удивительные вещи, причем, как настоящий кустарь, он выполнял все необходимые операции, не обращаясь за помощью к другим специалистам.

На расстеленном куске плотной ткани меня ждал полностью готовый кинжал в ножнах — все, как я просил, до предела минималистично. Никакой серебряной или золотой проволоки, сложной чеканки в отделке ножен или рукояти из буйволиного рога. Только латунные, чтобы не ржавели, накладки на ножнах — нижняя с шариком, — и единственное украшение из рубина в массивном навершии, моя маленькая слабость, мое воспоминание. Под ножнами прятались вторые, маленькие — для подкинжального ножика из простой стали. Такой горцу заменяет вилку.

Я обнажил кинжал, полюбовался игрой узоров на стали, совершенством хищной формы обоюдоострого клинка с одним прямым долом, почувствовал его отличный баланс, проделав несколько знакомых с детства упражнений.

— «Клинок надежный, без порока; булат его хранит таинственный закал — наследье бранного востока», — процитировал по памяти я строчки Лермонтова, чувствуя переполнявший меня восторг.

Булатник, хоть и не понял ни слова, одобрительно качал головой, довольный произведенным эффектом. Протянул мне гвоздь и полоску шелковой ткани, показав одновременно на индийский меч-кинжал на моем боку.

— Попробуй! Маленькая рукоять твоего тальвара придает жесткость твоему запястью, усиливая рез и силу удара. Им ты легко разрубишь ленту, но не новым кинжалом. Зато с гвоздем он справится без проблем.

С лентой я даже связываться не стал — зачем мне в бою рубить шелковые платки? Вернул ее мастеру, положил гвоздь на колоду, примирился и сильным ударом рассек мягкое железо. Кинжал легко прошел проверку, удар не оставил ни малейшей выщербленки на лезвии.

— Дай мне, уберу появившееся пятнышко, чтобы выглядел как новый, и свой поясной ремень — поставлю колечко на ножны, чтобы носить было удобно, — протянул руку мастер.