Однако события идут своим чередом — так уж заведено. Вечером Марек встречает тюремщика Вацлава Грузу. И, как обычно, хочет пройти мимо него без внимания, потому что этот человек противен ему, но тюремщик, смерив его презрительным взглядом, цедит сквозь зубы:

— Мне нужна твоя помощь.

— Чего тебе надо? — спрашивает Марек нетерпеливо.

— Ты ведь знал Кржижковского? Он несколько раз спрашивал о тебе в последние дни.

— Что с ним случилось? — пугается Марек.

— Сегодня ночью он умер. Помоги мне его похоронить.

— Почему ты не сказал мне, что он умирает?

— Может, ты начальник дружины? Или господин этого замка? — насмешливо спрашивает тюремщик. — Тогда я должен тебя известить, что болеет и пан Менгарт. Поможешь мне с Кржижковским или нет?

— Я сам выкопаю ему могилу.

— Только не на кладбище. Он был еретик. Это ты, конечно, знаешь.

— Знаю, — кивает Марек и определяет место, где будет могила. Между замковой стеной и берегом Лабы. Недалеко от клена, который дал благословение ему и Анделе.

Он прерывает свои приготовления к отъезду и идет копать могилу. Под стенами замка достаточно места.

Хватит на десять Кржижковских. Марек поднимает тяжелую кирку и яростно вбивает ее в мерзлую землю. Работа требует от него всех сил, а он сберегал силы на дорогу. Руки немеют, капли пота падают на жесткий грунт. Нелегко навеки зарыть человека в землю, которая его породила. Особенно еретика Кржижковского. Погребено будет не только его тело, но и его учение, которое уйдет вместе с ним в могилу. Если бы он остался на свободе, может быть, учение миротворца нашло бы отклик у христиан. А теперь? Теперь его мысли погибнут вместе с ним.

Вынос тела и погребение проходят в молчании. Вацлаву Грузе нечего сказать. Мареку тоже. А Кржижковский запеленат в старое одеяло так основательно, что его голоса не услышал бы никто, даже если бы он закричал.

Марек убежден, что еретику Кржижковскому напоследок было что сказать. Возможно, трепет охватил бы христиан от его речей. Конечно, его услышали бы и ангелы. Кто знает, быть может, в его честь раздался бы трубный глас. Марек же может выразить ему свое уважение самым простым образом: он устанавливает на могиле крест, наспех сколоченный из двух палок.

Марек возвращается в замок. Во дворе со всех сторон несутся крики — кого-то зовут. Он различает свое имя. Марек испытывает в это мгновение смутную тревогу: уж лучше б его звали иначе. Его разыскивает пан Иржи. Хочет с ним говорить. Немедленно. Сейчас же. Через минуту было бы поздно.

Пан Иржи прохаживается по просторной зале — вперед и назад. На нем синяя туника, разрезанная спереди, на бедрах — пояс. Кончики волос вьются. В глазах скорее гнев, чем раздражение. Пан Иржи — человек, который воспламеняется от собственного жара.

— Слушай меня, Марек, — обращается он к запыхавшемуся юноше.

— Да, пан.

— Пан Менгарт думает, что перехитрит меня. — Иржи говорит отрывисто, резко.

— Я слушаю, пан.

— Я хотел, чтобы он только устал от тюрьмы. Праге нужен Карлштейн. Это был бы хороший обмен на пана Менгарта. Но старый пан Менгарт сегодня сказал мне: «Я подставлю тебе ногу, и ты упадешь». Понимаешь ты это?

— Не понимаю.

— Он хочет умереть у нас. И своей смертью очернить меня в глазах всей Чехии. Поэтому я позвал тебя. Завтра утром отправишься с паном Менгартом в путь. Передашь его бургграфу в Карлштейне. Десять воинов тебе в сопровождающие.

— Хорошо, пан, — отвечает Марек. Все в нем бунтует против этой миссии: откладывается поездка к Анделе. Это огромное несчастье. Возлюбленные должны быть точны.

— Марек, — добавляет пан Иржи почти шепотом. — Я спрашивал астролога. Предсказание неблагоприятное. Пан Менгарт недалек от смерти.

— Мы только что похоронили Кржижковского.

— Кто это? — настораживается пан Иржи.

— Еретик. Он тоже сидел в башне.

— Что-то припоминаю, — рассеянно говорит пан Иржи. — Но к пану Менгарту будь внимателен. Ты должен предотвратить его смерть.

— Я попытаюсь, пан.

— Надеюсь на тебя, — кивает пан Иржи. Он приоткрывает рот и снова закрывает, словно ему попало туда что-то горячее. — Я не могу сделать ничего иного. Это мои враги. Враги сегодняшнего дня и той эпохи, которая наступит.

Утром узника выносят и сажают в сани. Он, как младенец, закутан в войлочную полость. Сначала пан Менгарт протестует, потом замолкает. То ли захлебнулся морозным воздухом, то ли понял, что протесты бесполезны. На свету особенно заметно, как он стар. Болезнь подточила его, маска гордыни исчезла с лица. Однако в глазах нет-нет да вспыхнут живые, полные ненависти огоньки, но и они мгновенно гаснут. Марек спрашивает пана Менгарта, что он хочет взять с собой; тот не отвечает. Он даже не интересуется, куда его везут.