Вечером они сидят рядом, каждый по-своему чувствуя одиночество. Оба молчат, потому что рассказали друг другу почти все. Они кажутся себе отшельниками в пустыне. Нет только желтого песка и открытого неба. Хороша замена: вместо песка — каменный пол и каменные стены, и тюремный сумрак похож на хмурое небо. Однообразие и уныние нарушают только шаги пана Менгарта, которые слышны сквозь деревянный потолок. Пять шагов туда, небольшая пауза, пять шагов обратно.

Дверь с грохотом открывается. Бесстрастный тюремщик впихивает подебрадского еврея Соломона. Четырехугольная голова, между бородой и копной волос два живых глаза. Соломон бросается на колени перед Мареком и просит у него прощения. Кладет поклоны и причитает. Непонятно, что это означает: какую-нибудь жалобу или знак особого уважения. Наконец Марек дознается: Соломон купил у пани Алены Баховой долговую расписку, а когда пришел в замок требовать у Марека деньги, начальник дружины послал его в башню, хотя Соломон отказывался туда идти. Почему он должен вытягивать деньги у должника именно в башне? Но Ян Пардус остался непреклонным.

— Мне уже не надо этих денег! — кричит несчастный Соломон.

— Почему? — удивляется Марек. Он с неприязнью вспоминает пани Алену. Оставит она его когда-нибудь в покое? Или будет преследовать до самой смерти?

— Я разорву эту расписку, — сокрушается Соломон. Наверное, потому, что думает, будто его после этого выпустят. Не может поверить, что его просто-напросто посадили в тюрьму. Боится этого. Христиане никогда не делали ему добра. Когда видят его, смеются, норовят дать ему пинка да и нередко просто обкрадывают. Наверное, не считают это грехом, хотя это грех. Соломон испуган, но упрям. Он и в самом деле рвет долговую расписку.

— Я не навечно останусь в тюрьме. Как только выйду — обязательно выплачу вам, — успокаивает его Марек.

— Это наказание божие. Я не должен был покупать расписку... — причитает старый еврей.

— Сколько вы заплатили пани Алене?

— Половину, — отвечает Соломон и тут же поправляется: — Собственно, больше, три копы.

Он рассказывает, что пани Алена вышла замуж в Кутной Горе за богатого торговца. Муж уже старый, но в торговле толк знает. И рекомендовал ей, чтобы она в Подебрадах привела в порядок свои дела.

— Какой ваш бог? — спрашивает портной Кржижковский. Деньги его не интересуют. Бог — безусловно.

— Живой и святой, — отвечает Соломон и кланяется, словно бог находится здесь.

— Живой? — удивляется портной.

— В нем заключена вся жизнь на земле и на небе.

— А почему он вас наказывает?

— Об этом знает только он. Он очень добрый, но, кроме того, и злой.

— Вы слышите, пан? — обращается Кржижковский к Мареку. — Какое лицо показывает бог пану Соломону?

— Я чувствую вину, хотя я невинен, — выдавливает из себя уныло старый еврей.

— Отдам я вам эти три копы, — утешает его Марек.

— Благодарю вас, пан, — говорит Соломон и с торжествующим выражением лица поворачивается к Кржижковскому: — Так поступает наш бог. Совершает зло и тут же его исправляет.

— Вот только выйду из тюрьмы, — прибавляет Марек.

— Но я не хочу здесь оставаться, — снова пугается Соломон.

— Это всего лишь шутка пана начальника дружины, — успокаивает его Марек.

— Замолвите за меня словечко, пан, — просит измученный Соломон. — С меня хватит, если вы заплатите половину.

— В каком мире мы живем, — вздыхает еретик Кржижковский.

Ян Пардус выпускает их через педелю. Когда они обо всем наговорились, намолчались и все простили друг другу. Когда казалось, что они останутся навеки в башне. Он велит их привести, потому что хочет поговорить с ними — с Мареком и с евреем Соломоном. Минуту он молча смотрит на них. Покачивает лохматой головой, потирает лоб, прищуривает поочередно то один, то другой глаз. Его глаза словно живут самостоятельной жизнью. Каждый глаз слушает разные «я» Пардуса.

— Не играй с огнем. Не думай, что он не жжет, — набрасывается он вдруг на Соломона.

— Пан, я эту расписку порвал в первый же день, — отвечает сокрушенно старый еврей.

— Не о деньгах речь, — мрачнеет Ян Пардус. — Пани Алена вступила в союз с роудницким паном. Ничего хорошего из этого не выйдет. Предупреждаю тебя.

— Видеть не хочу я пани Алену. Поверьте, пан!

— Верю. Я не видел еще еврея, который не сдержал бы слова. А теперь убирайся!

Старый Соломон выскальзывает из комнаты, как мышь. Его черный плащ даже пыли не поднял. Ян Пардус вскидывает голову. Хочет что-то сказать, но губы его не могут проронить ни словечка. Может, он не был готов к разговору. Нет, не так-то все просто. Каким тоном он должен разговаривать с Мареком?

— Не хочу скрывать, — говорит он наконец с притворной суровостью. — Это было великое испытание моего терпения.

— Ян Пардус... — пытается прервать его Марек. Он хорошо понимает состояние старого гетмана.

— Ты должен привыкать к тому, что жизнь жестока. Твое сердце должно закалиться. Иначе погибнешь по-глупому.

— Понимаю, — шепчет Марек, хотя и не знает, как это должно закалиться его сердце. Чтобы оно очерствело? Чтобы он не мог отдать его Анделе?

— Ты очень быстро научился быть гордым. Научись теперь быть послушным.