Наконец мы добрались до русской границы. Пограничники осмотрели наши документы — у меня был русский паспорт, выданный Александру Нестерову, а для Вильяма я купил поддельные бумаги у одного сомнительного типа в последнем немецком городке. Стоили они недёшево, но другого выхода не было.

— Добро пожаловать домой, ваше благородие, — сказал пожилой унтер-офицер, отдавая документы обратно.

Я выглянул из кареты и посмотрел на дорогу впереди. Она ничем не отличалась от немецкой — те же колеи, та же грязь после недавнего дождя. Врали те, кто говорил, что русские дороги намного хуже европейских. По крайней мере, в 1840 году никакой особой разницы я не заметил.

— Степан, — сказал я, — сколько ещё до Калужской губернии?

— Дней десять, барин, не меньше. Может, и больше, если дожди пойдут.

— Тогда поехали. Чем быстрее доберёмся, тем лучше.

Карета тронулась с места, направляясь по русской дороге к родным пенатам. К имению, которое я никогда не видел, но которое теперь принадлежало мне. К новой жизни, которую предстояло начинать с нуля.

Вильям сидел рядом со мной и с любопытством разглядывал пейзаж за окном.

— Так это и есть Россия, — сказал он задумчиво по-английски. — Она выглядит… не так, как я представлял.

— А как ты представлял?

— Не знаю. Что-то более… экзотическое? А выглядит вполне обычно.

— Подожди, пока доберёмся до моего имения, — усмехнулся я. — Там ты увидишь настоящую русскую экзотику. Крепостные, борзые собаки, охота на медведей, водка из самовара.

— Вы правда охотитесь на медведей? — спросил он с интересом.

— Конечно, и не только охотимся, но еще и медвежат дрессируем. Каждый уважающий себя русский должен иметь ручного медведя.

За окном проплывали русские деревни, леса, поля. Всё выглядело знакомо и незнакомо одновременно. Знакомо — потому что похоже на пейзажи из русской классической литературы. Незнакомо — потому что это была живая реальность, а не картинка из книги.

«Так, — подумал я, глядя на крестьян, работающих в поле. — Теперь я здесь. В России девятнадцатого века. Владелец имения, в котором никогда не был. Хозяин крепостных, о которых ничего не знаю. Что ж, посмотрим, что из этого получится».

Карета весело катилась по направлению к Калужской губернии, увозя меня всё дальше от прежней жизни и всё ближе к новой.

Дорога в Калужскую губернию оказалась долгой и утомительной. После границы мы ехали ещё две недели, отдыхая на почтовых станциях и в придорожных трактирах, постепенно погружаясь в глубь России.

Пейзаж за окном кареты менялся медленно — леса сменялись полями, поля снова лесами, изредка попадались деревни, ещё реже — помещичьи усадьбы. Всё выглядело знакомо и незнакомо одновременно — знакомо по описаниям из русской литературы, незнакомо потому, что это была живая реальность.

Вильям большую часть времени молчал, изучая окружающую местность с любопытством натуралиста. Иногда он задавал вопросы о том, что видел — о способах обработки земли, о породах скота, о климатических особенностях. Некоторые вопросы ставили меня в тупик — я понятия не имел, как в России XIX века выращивают рожь или содержат овец.

— Как вы думаете, — спросил он однажды, глядя на стадо коров, пасущееся у дороги, — здесь практикуют селекцию? Или просто держат то, что есть?

— Понятия не имею, — честно признался я. — Скоро узнаем.

Степан изредка оборачивался с козел и сообщал новости о дороге:

— Скоро будет Калуга, барин. А там уж рукой подать до нашего имения.

— Как оно называется? — спросил я, вдруг осознав, что никак не могу запомнить названия своего нового дома.

— Сосновка, барин. И деревня Сосновка, и усадьба. Всё Сосновка.

Сосновка. Название как название — ничего особенного.

Степана мой вопрос не удивил. Он уже успел привыкнуть к некоторым странным и даже глуповатым вопросам своего' молодого барина', объясняя их потрясениям испытанным мною при попытке расстаться с жизнью.

Дневник Сашеньки я зачитал почти в буквальном смысле до дыр. Он конечно очень помог мне вжиться в образ Александра Георгиевича Нестерова образца 1818 года и избегать откровенных ляпов, но мелкие были пока неизбежны.

Наконец, на исходе дня, когда солнце уже клонилось к горизонту, Степан крикнул с козел:

— Барин! Вон она, наша деревня!

Я выглянул из кареты. Впереди, в небольшой ложбине между холмами, виднелись крыши домов. Деревня была небольшая — три десятка изб, не больше. Всё выглядело серо и убого.

— Это и есть Сосновка? — уточнил я.

— Она самая, барин.

Мы въехали в деревню по единственной улице — если это вообще можно было назвать улицей. Скорее, это была просто дорога, по обеим сторонам которой стояли крестьянские избы.

То, что я увидел, привело меня в уныние. Деревня произвела на меня впечатление какой-то потерянности. И оно было настолько сильным, что проехав мимо первых изб, я велел Степану остановиться. Вышел из кареты и в тот же миг понял в чем дело.