Сегодня мы инспектируем линию укреплений, берущую начало у Батуми. Бункеры, огневые и наблюдательные позиции щедро раскиданы по гористой местности, и я не знаю кем нужно быть, чтобы пытаться штурмовать их пехотой. Очень хорошо, что турки точно такими же неприступными считают собственные позиции — у нас-то есть открывашка к этой консерве, так что пускай враг спокойно закапывает в землю мегатонны бетона и стали, опустошая и без того хилую казну.

Погрузившись во встретивший нас кортеж в компании десятка взволнованных генералов, мы прокатились до ближайшей крепости и часок побродили по укреплениям — я не стеснялся замерять толщину стен рулеткой и даже лично стучал по показавшимися подозрительными сегментам кувалдой. Поверхностному осмотру подверглись и склады с выборочным осмотром придирчивым изъятого из мешков и ящиков добра. Пользуясь случаем, я велел премировать штатных крепостных котов — мышей и крыс здесь нету, бдят пушистые стражи!

Ерунда, на самом деле — ближайшую к точке прибытия всех инспекторов крепость проверяют регулярно, поэтому и содержится она в образцово-показательном порядке. Но моя агентура густо рассыпана по всей линии обороны, поэтому, проигнорировав приглашение посетить баньку да попировать, я велел кортежу направляться к крепости номер три.

Генералитет по ходу движения мрачнел, и не зря — по прибытии на место я кувалдой проломил кусок стены.

— Бетон подвергся «попилу», — констатировал я. — А что у нас по складам? И сдайте-ка на временное хранение табельное оружие Конвою, уважаемые господа, — велел генералам и направился к ближайшему складу.

Ну что за люди? Если за год меньше троих «высокопогонных» на каторгу отправляешь, сразу же начинают воровать! Ничего, сейчас наведу порядок.

«Черноморский круиз» затянулся до конца лета, и у меня даже получилось обрести совершенно курортный загар. Мы с Кочубеем, выписанными из Москвы главами Казначейской палаты, Военным министром, начальником «Избы» Зубатовым (надо же поискать иностранный след!), следователями военными и штатскими, и толпой специалистов по финансовой и прочей отчетности объездили вообще всё. От масштабов воровства волосы вставали дыбом, но я утешал себя тем, что воруют все-таки поменьше, чем до начала моего правления. Если в масштабах всей Империи смотреть — меньше в разы.

Утешение слабое: ниточки трех «попильных цепочек» привели не абы куда, а прямиком в мою личную Канцелярию. Вот это прямо очень плохо — этот орган вообще гниению подвергаться не должен, поэтому пришлось недрогнувшей рукой четверых провинившихся деятелей отправить прямиком в расстрельный список, предварительно лишив имущества, мундиров и дворянских титулов. Здесь пришлось утешать себя и нормальных работников Канцелярии тем, что даже в свите Иисуса нашелся Иуда. Напряглись мои «опричники» — да, честные и преданные, и вроде бы бояться нечего, но очень давно среди нас «Иуд» не находилось, и мужики уверили в собственную неприкасаемость и непогрешимость. Плохая ситуация, как ни крути, но с тех, кто ближе всего к рычагам государственной машины находится и спроса должно быть больше — именно так я им во время «тимбилдинга» в виде попойки и сказал. Точнее — напомнил, потому что с самого начала об этом всем без устали рассказывал, рассчитывая на понимание и повышение личной трудовой совести.

Пётр Семенович Ванновский, так благополучно досидевший на должности Военного министра до конца XIX века, по итогам проверки приуныл, и, поняв, куда ветер дует, сам попросился на пенсию.

— Проглядел, Георгий Александрович, — грустно вздыхал министр. — Нет мне оправданий, но возраст… — сделал паузу. — Каждый день что-то новое происходит, время стремительным паровозом несется, а я совсем не поспеваю за ним. Разрешите подать в отставку.

Хорошо, что сам предложил — после чисток, в ходе которых аппарат снизу и доверху перетряхивать пришлось (и это еще на других направлениях толком не копали), нельзя попросту сказать «Военный министр ничего не знал». Зачем он такой нужен, если «не знает»? Значит — непорядок в государстве снова. Значит и царь ничего не знает и не понимает, а привычно окружил себя блаженными, оторванными от реальности ворами. Нельзя не пороть «плохих бояр», особенно если именно с этого карьеру Помазанника когда-то и начал.

— От лица Российской Империи благодарю вас за долгие годы добросовестной службы, Петр Семенович, — грустно улыбнулся я. — Требовать от вас большего никто не в праве. От всей души желаю вам многих спокойных лет — вы их более чем заслужили. Знайте — в нашем доме вы всегда желанный гость.

Старый друг отца все-таки, значит автоматически считается другом семьи. Да и мне приятен — хороший мужик, много интересного знает и умеет рассказывать.

— Велите передавать дела Виктору Сергеевичу? — спросил Ванновский.

Кочубею? Так ему по выслуге лет пост министра не положен. С другой стороны… А кто слово против сказать посмеет? Особенно сейчас, когда славная Императорская Армия так качественно «залетела»? Виктор Сергеевич сейчас в самом расцвете сил, много лет при мне курировал и активно помогал армейско-флотским реформам, глубоко погружен в дела ВПК, и жалеть никого не станет — в силу специфики должности у него врагов гораздо больше, чем друзей. Более чем подходит.

— За это, Петр Семенович, я буду вам особенно благодарен, — благодарно кивнул я хитро улыбающемуся Ванновскому.

Умный старик. Последний винтик еще той, очень спорной, но определенно работоспособной Имперской машины, доставшейся мне в наследство от последнего настоящего русского самодержца.

Закончив наводить порядок на Черном море, я не стал останавливаться, и всю осень катался по западным границам Родины. По по-настоящему приоритетному направлению. Отсюда начнется стычка с Австро-Венгрией и Швецией. Здесь нам придется сложнее всего, и каждая спешно выстроенная в ожидании моего приезда (который ни для кого не секрет — нужно быть кретином, чтобы считать, что после обнаруженных в Причерноморье хищений я не захочу покопаться в других местах) «Потемкинская деревня» в виде подозрительно свежих укреплений, спешно проложенных железнодорожных путей и набитых даже с избытком складов заставляла меня кривиться от отвращения. Засуетились, черви алчные, клюнул-таки в изнеженный и упакованный в роскошный мундир зад жареный петух.