— Отец, ты же понимаешь…

— Я понимаю. И вот мой жестокий урок заключался бы в том, чтобы я сложил руки и просто наблюдал, как сторонник над тем, как ты загибаешься. Но я плохой отец. Я не могу поступить так. Поэтому я тебе ещё раз говорю— договаривайся, обсуждай. О деньгах не думай. Вот поэтому я плохой отец, потому что я готов взять всю ответственность на себя, хотя ответственность твоя.

Я положил трубку, вздыхая тяжело. Понимая, что нервы совсем ни к черту.

Что будет с матерью непонятно, и от этого давящее саднящее чувство в груди только разрасталось.

Страх и паника, что я лишусь родного, близкого человека, били по сознанию, заставляя меня торопиться, нервничать и скорее всего ошибаться.

Я отправил документы по операции матери, знакомому кардиохирургу из Польши. И то, как знакомому— шапочно. Так, про него кто-то, где-то слышал, кто-то рекомендовал. Поэтому мне казалось, что я делаю все возможное. А по факту наверное был прав наш лечащий врач, что скорее всего результата никакого не будет. Но я не мог сидеть сложа руки. Я не мог прекратить бороться. Надо бороться всегда до конца, до победного конца.

Доехав до дома, ещё сидел в машине. Перебирал в памяти все. Набрал Родиона.

— Ты как? — Спросил я, рассматривая, как на детской площадке девочка с русыми волосами выпихнула с качели мальчика и сердце защемило, потому что понимал, что я должен все сделать, чтобы мой ребёнок также весело смеялся на детской площадке.

— Я нормально.

— Ты говорил с Дашей?

— Нет. — Бросил холодно Родион и я услышал в его тоне свои стальные ноты. — Я не собираюсь пока с ней разговаривать. Я считаю, что диалог вообще здесь неуместен. Я буду настаивать на проживании Маши со мной. Плевать уже на лишение родительских прав.

— Ты все-таки действительно говоришь умные вещи. Лишать её не за что.

— Но я собираюсь настаивать на проживании дочери со мной.

Я тяжело вздохнул.

— Понятно. А ещё какие-то новости есть?

— Какие ты хочешь узнать новости у меня? Мама плачет. Машка постоянно спрашивает, где мама. Звонит тёща и истерит в трубку: как я посмел так поступить? Неужели у меня нет ничего святого и вообще как таких, как наша семья, земля носит? Поэтому, если со мной что-то случится, если что-то произойдёт, она будет только рада. По крайней мере Маша вернётся домой. Я на неё матом думал.

Я кивнул сам себе.

— Понимаю. И да, наверное проживание с тобой— это самый лучший вариант. Слушай, есть тут такой человечек — Градов. Попробуй попасть к нему на приём. Мне кажется, что он сможет тебе помочь.

— Я тебя услышал. — Родион первым положил трубку.

Я ещё раз окинул взглядом детскую площадку. Медленно вышел из машины и пошёл в квартиру.

Зайдя внутрь, начал раздеваться прямо в коридоре, чтобы смыть весь этот дерьмовый день. Хотелось позвонить Устиньеи и спросить, как она, но понимал, что лучше не травмировать. Лучше не наседать на неё.

Я успел сходить в душ. Содрать с себя кожу. И в голове так просветлело, что показалось, как будто бы все мне снова подвластно, но только выстрелом прозвучал стук в дверь. Не одеваясь, в одном полотенце я дошёл до прихожей, открыл. На пороге стояла Устиния, заплаканная, нервная, дрожащими руками, сжимающая лямку сумки.

— Софа. Софа. — Тихо произнесла она и шагнула вперёд.

Она ткнулась носом мне в грудь. А я с каким-то боязненным ощущением того, что мне нельзя, все равно поднял руки и обнял её. Прижал к себе.

— Я все решу. Я все исправлю. — Произнёс я тяжело и Устинья от бессилия, от страха, что все будет дерьмово, вцепилась в меня. Ногти впивая мне в спину. Я вдохнул аромат её волос. Сегодня жасмин с тонкими пряными нотами розового перца. Захлопнул дверь. Завёл её и усадил на диван.

Заказал доставку. Сходил и оделся.

Сел рядом и как-то так получилось, что без слов, Устиния прижалась ко мне и заревела горько.

Качал её в руках до тех пор, пока не задремала. А потом отнёс в спальню.

Сон не шёл.

Всю ночь сидел с чашкой кофе в зале. Смотрел на пачку сигарет. Знал, что ей не понравится, даже если я где-то на балконе закурю и поэтому пил кофе до самого утра.

А когда солнце стыдливо выглянуло из-за горизонта, мягкие шаги и тихий со сна голос попросил:

— К маме отвези меня, пожалуйста.

Устинья.

Я сама не поняла, почему мне так стало плохо, что я даже не обратила внимания на то, что я не дома, что я сидела, плакала у Адама на руках, что меня настолько переклинило, будто бы вся жизнь оказалась вдруг на кону. Я не сообразила, когда стала дремать и почему оказалась в постели у Адама. А проснувшись я стала озираться по сторонам, пытаясь сообразить, почему от меня пахнет им.