Сторожев попытался приятно улыбнуться, но у него это плохо получилось. Губы стянулись в кривую тонкую нитку, глаза оставались колючими и злыми.

— Ты как здесь? — задал он вопрос, преградив мне путь.

— Вашими молитвами, — ответил я с нескрываемой иронией. — А теперь прошу простить, служба.

И, чуть ли не задев начальника девятки плечом, двинулся следом за группой сопровождающих и Леонидом Ильичом в комнату президиума. Народу там было много, все спешили поздороваться с Генсеком. Приветствия затянулись минут на пятнадцать.

— Товарищи, давайте уже будем начинать. Народ нас заждался, — сказал Леонид Ильич и первым двинулся к выходу на сцену.

Мне в президиум хода не было, это не заседание Политбюро, где я мог присутствовать свободно. Потому я прошел в ложу для журналистов, самую близкую к сцене.

Торжественное заседание открыл новый секретарь по идеологии Михаил Васильевич Зимянин, «ученик» Суслова, теперь занявший место своего учителя. Было видно, что он волновался, но говорил неплохо. Его речь была недолгой, уложился в пять минут. После приветствий собравшихся он объявил:

— … слово предоставляется Генеральному секретарю ЦК КПСС, Председателю Президиума Верховного Совета СССР Леониду Ильичу Брежневу!

Леонид Ильич очень быстро взошел на трибуну, почти взбежал, что было встречено с удивлением и восторгом. Делегаты встали и аплодировали стоя.

Я тоже стоял в ложе для прессы, прислонившись к колонне. Передо мной сидели человек десять корреспондентов разных изданий. В основном молодые. Три солидных человека постарше — главные редакторы газет — расположились особняком. Достав блокноты, они уже что-то быстро строчили в них. Мысли в журналистских головах мелькали самые разные. Кто-то относился к происходящему как к неприятной повинности, кто-то как к возможности отовариться дефицитом в торговых точках Кремлевского Дворца Съездов, а кто-то был действительно поглощен процессом, увидев для себя возможность карьерного роста. Двое молодых ребят тихо переговаривались между собой, обсуждая Леонида Ильича:

— Надо же, бодро как говорит, — восхищался один. — А ведь совсем недавно говорили, что сдает вождь, что больной весь, живет только на таблетках.

— А может это его двойник выступает, ха-ха, — предположил второй, глупо рассмеявшись.

Собеседнику хватило ума не поддерживать такой юмор. Я же отметил для себя, что надо готовиться к новой волне слухов и сплетен в связи с необычной для окружающих бодростью Генсека. Наверняка этот журналист не одинок — будут и другие болтать, что настоящий Брежнев умер, а его роль исполняет двойник. Парень, конечно, пошутил, но это не нормально, что журналисты настолько расслабились, что позволяют себе такие разговоры. Давно пора перетрясти епархию Бобкова, и мне будет очень интересно узнать, чем конкретно занимаются наши пропагандисты.

Леонид Ильич закончил отчетный доклад, ни разу не споткнувшись за полтора часа. Что-то читал с листа, что-то говорил сам, эмоционально и ярко.

— Ну вот, товарищи, я сказал то, что было написано, подвел итоги шестидесяти лет развития Советского строя. У нас намечены большие планы, все вы их знаете, повторяться не буду. Но, к сожалению, есть у нас много проблем, и не хотелось бы, чтобы за праздничными фанфарами о них забыли. Последнее время меня беспокоит проблема, о которой мы раньше не говорили. Дети — это самый привилегированный класс Советского Союза. Я об этом говорил и повторюсь еще раз. Но сейчас, когда я говорю о проблеме в этом направлении, речь идет о детях партийных начальников и хозяйственных руководителей. Люди они хорошие, достойные, заслужили почет и уважение. Но станут ли их дети такими же, если не получив необходимого жизненного опыта, будут расти на всем готовом, пользоваться всеми благами как должным? Я считаю, что назрела необходимость дополнительного воспитания так называемой «золотой» молодежи. Пусть эти дети продолжат дело своих родителей, но начнут с самых азов. С рабочих цехов, с колхозных полей и ферм, со строек и службы быта. И первый пример в этом начинании покажет высшее руководство — члены Политбюро. Например, моя дочь Галина Брежнева со следующего месяца начнет работать ученицей ткача на шелкоткацком комбинате «Красная роза».

В зале сначала повисла тишина — люди были в недоумении, не сразу поняв, что они только что услышали. Через минуту послышались нестройные аплодисменты, которые тут же переросли в овацию.

Этого даже я не ожидал, хоть мы недавно и касались в разговоре темы «золотой молодежи», китайских и корейских примеров. Однако Леонид Ильич ни словом не обмолвился о том, что собирается заявить о новом начинании на торжественном заседании, фактически перед всем миром. И, судя по кислым лицам многих членов президиума, это начинание не понравилась очень многим нашим партийным «бонзам».

— Так выпьем же за то, чтоб каждый из нас, как бы высоко он не летал, никогда не отрывался от коллектива, — с язвительным смешком пошутил неподалеку кто-то из журналистов, пародируя кавказский акцент.

— Птичку жалко… — в тон ему ответил длинноволосый парень с фотоаппаратом, висевшем на плече.

— Согласен, — ответил коллеге первый шутник. — Вот прямо так реально пойдут в колхоз навоз ворочать. Ага, как же, разогнались!

— В любом случае, товарищи, у комбината «Красная роза» подежурить стоит. А вдруг?! — сказал третий журналист.

— Даже время на это не буду тратить, ерунда все это, — отмахнулся первый. — Редакция даст задание — сделаем репортаж, а нет, так и напрягаться не буду.

— А мне прямо нравится! — возразил ему еще один коллега по цеху. — Кремлевская принцесса за станком. Вот даже название такое сделаю, если вдруг и вправду пойдет работать. А то ведь, слыхали, небось, что Галина совсем спилась и уже из больниц не вылазит?

Я выступил из-за колонны и сделал шаг в направлении болтунов. Журналисты, узнав меня, побледнели. Я же смотрел на них намеренно строго, с каменным лицом жестокосердного чекиста.