— В одном небольшом селе в Этрурии, — ответил тот.

— Да, мне так и говорили, — задумчиво согласился Аврелий.

Он поднялся со стула и, наклонившись, внимательно осмотрел льняное покрывало, затем собрал крупинки песка, упавшие с туники.

— Очень жаль, Умбриций, что порвался мешок, которым ты ударил Диомеда! Дырочка была, наверное, совсем небольшая. А возможно, ты сразу заметил её и поспешил надеть сверху другую тунику. Но спать ты лёг в грязной, рассчитывая поменять её после купания. К счастью, в Риме редко кто пользуется одеждой для сна!

— Как это понимать, господин? — пролепетал секретарь, бледный, как полотно, лежавшее у его ног.

— А так, что в ту ночь ты пошёл за Диомедом и предательски ударил его, чтобы потом опустошить сундук, открыв его ключом, слепок с которого тебе каким-то образом удалось сделать. Зная о проверке счетов, которую велел провести мой отец, ты решил приписать кражу управляющему. А для пущей достоверности спрятал в его комнате одну из взятых в сундуке пряжек.

— Я никогда не видел прежде эту пряжку, господин! — возразил Умбриций.

— Ты уверен?

— Клянусь бессмертными богами! — заявил секретарь, прижимая руку к сердцу.

— Откуда же в таком случае ты знаешь, что на ней изображена богиня Аврора? — рассердился Аврелий.

— Мне говорил про это твой отец, я уже объяснял.

— Нет, Умбриций, этого не может быть. Все, кому я показывал пряжку, узнавали в ней только немейского льва, потому что под рисунком есть подпись. И только ты говоришь об Авроре.

— Ну и что? — удивился секретарь, хмуря лоб.

— На драгоценности и в самом деле изображена богиня Аврора, но никто не узнавал её в крохотной крылатой фигурке. Это мог сделать лишь тот, кто умеет читать, — объяснил Аврелий, показывая надпись на пряжке. — Nameo…

— Но это же имя немейского льва! — воскликнул Аквила, старший слуга, тогда как остальные закивали в знак согласия.

— Вот тут вы все и ошибаетесь! — решительно возразил Аврелий. — Вас сбило с толку то, что на выпуклой части украшения изображено животное, а крылатая женская фигура заметна, только если повернуть его. Однако слово Nameo написано неверно. И мне сразу же показалось странным, что, работая над такой тонкой вещью, ювелир пренебрёг орфографией, не говоря уже о том, что украшение это, мне кажется, сделали вовсе не греческие мастера. Поэтому я и подумал, что надпись может иметь какое-то другое значение. Я обратился к знатоку древности, брату полководца Германика…

— Уж не об этом ли дураке Клавдии ты говоришь? Всем же известно, какой это жалкий глупец! — удивился наставник Хрисипп.

— Ничего подобного, — невозмутимо ответил молодой Стаций. — Он вовсе не глупец, а большой учёный, а также лучший в Риме знаток языка и истории этрусков. Едва взглянув на эту пряжку, он сразу же перевёл надпись на латынь. Вот смотрите: эта буква, которую мы приняли за О, на самом деле этрусская буква TH, начальная буква имени, которое, как и вообще все слова в этом языке, читается не слева направо, а наоборот — справа налево. Потом идёт буква, похожая на М, но в этрусском языке она читается как наша S… И в результате слово это означает THESAN, то есть богиня Аврора наших предков тирренцев!

— Ну и что из этого? — не без иронии воскликнул Умбриций.

— Мой отец не знал ни слова по-этрусски, — ответил Аврелий. — Поэтому он при всём желании не мог прочесть надпись правильно, а значит, не мог сообщить тебе точное название. Ты же, Умбриций, родился и вырос недалеко от Тосканы. В одном из немногих городов, где ещё говорят и пишут на этрусском языке, теперь уже столь редком, что даже священники ошибаются, совершая старинные обряды.

Раздетый Умбриций задрожал и съёжился, обхватив себя руками.

— Так что вчера ночью, — продолжал молодой Стаций, — желая переложить вину за кражу на Диомеда, ты завладел пряжкой и, впервые увидев эту надпись, невольно прочёл её на своём родном языке. Если добавить ещё и песок, попавший в складки твоей туники, то не остаётся никаких сомнений: вор — ты!

Не в силах возразить против уличающей его железной логики, секретарь даже не пытался опровергнуть обвинение. Он только стоял и слушал, охваченный ужасом при мысли о неминуемой казни.

— Но в таком случае, господин, как объяснить недоверие твоего отца к Диомеду? — поколебавшись, спросил Аквила, которого ещё не до конца убедили слова молодого хозяина.

— Именно на это и рассчитывал Умбриций, когда решился ограбить сундук. Он не сомневался, что подозрения падут на Диомеда, — пояснил Аврелий. — Что же касается счетов, передайте их мне. Я намерен кому угодно доказать, что Диомед отлично разбирается в делах, чтобы позволить кому-либо обмануть себя.

— А с ним что делать? — Аквила указал на секретаря.

Утратив последнюю надежду, Умбриций бросился на колени перед Аврелием, ударившись лбом об пол:

— Смилостивься, господин, не осуждай меня на смерть, я всё возвращу! Всё, что ты сказал, верно. Это я опустошил сундук, только он ведь уже был открыт, когда я вошёл в таблинум, и браслета с сапфирами там не оказалось!