— Если скажешь, как вернуть награбленное, то сохраню тебе жизнь… Однако, — продолжал Аврелий, — судя по твоей бледной коже, думаю, что оседлая жизнь и городские излишества явно вредны для твоего здоровья. Отныне, Умбриций, будешь работать в одном из моих поместий в Кампании и окрепнешь телом, трудясь на поле!

Гул одобрения подхватил его слова.

Аврелий осмотрелся. На восхищённых лицах слуг он прочёл глубокое уважение: отныне они будут повиноваться ему потому, что доверяют, а не потому, что опасаются суровых наказаний.

Поняв это, юноша успокоился и еле заметно с облегчением вздохнул. Вступив раньше времени в мир взрослых, где ложь, преступление и насилие губят правду и противостоят справедливости, он с успехом провёл своё первое расследование; раскрыл обман; выиграл первое сражение!

— Что ещё, господин? — спросил Аквила, пока вор безропотно позволил увести себя, всё ещё не веря, что избежал виселицы.

— Да, вот ещё что. Приготовь бумаги для наставника Хрисиппа. Хочу продать его на невольничьем рынке, — решительно объявил молодой человек, предвкушая мольбы этого жестокого человека, который так часто грубо обращался с ним.

Учитель, напротив, смерил его своим обычным злобным взглядом, словно перед ним всё ещё стоял непослушный ученик, а не властелин его судьбы.

— Видимо, вместе с именем и состоянием ты не унаследовал способности учиться, молодой Стаций. Продай меня, не хочу оставаться рабом невежды! — презрительно заявил Хрисипп.

В толпе слуг послышались возмущённые голоса: наставник, должно быть, сошёл с ума, если так разговаривает с новым господином!

— Теперь займитесь своими делами, — приказал Аврелий, не отвечая Хрисиппу. — А ты, Аквила, подготовь похороны, достойные нашей семьи: поминальный ужин, плакальщицы, рожки, литавры и всё прочее. Прежде всего, позаботься о масках предков, которые должны следовать в процессии. Что касается надгробной речи, я сам скажу нужные слова. Нет нужды в пространных речах, чтобы почтить память человека, чьи качества всем хорошо известны! — вполне серьёзно произнёс молодой человек, и старший слуга в растерянности посмотрел на него, невольно задумавшись, а не скрывается ли за этими словами, вроде бы продиктованными сыновней любовью, жестокая ирония.

— Сразу после окончания траура отпразднуем моё совершеннолетие и мой новый статус отца семейства. Да, вот ещё что, Аквила! Отмени моё последнее распоряжение, касающееся наставника. Я передумал. Кстати, куда это ты собрался, Хрисипп? — властно потребовал он ответа у учителя, который двинулся было к выходу. — Я ещё не отпустил тебя!

Наставник остановился, прямой, как шест, и Аврелий снова отметил его сходство с мумиями, которые иногда привозили из египетских пустынь: та же мрачная неподвижность, та же высохшая кожа и злая усмешка…

— С тобой сочтусь позже, — сказал он, помолчав. — Можешь идти пока.

Прошло десять дней. Аврелий сидел в кресле в белоснежной мужской тоге, которую надел рано утром после того, как возложил на алтарь в Капитолии первый сбритый с подбородка пушок.

Лукреция, как всегда ослепительно красивая, стояла перед ним, напрасно ожидая, что он предложит ей сесть на один из стульев с высокой спинкой, стоявших вокруг стола.

— Я велел тебе прийти, чтобы поговорить о твоём отъезде. Я подождал, сколько следовало, пока не сожгли прах отца на погребальном костре, но теперь настало время, чтобы ты навсегда покинула мой дом, — твёрдо заявил юноша, особо подчеркнув слово «мой».

— Завтра же перееду в дом на Целиевом холме, если тебе угодно, — с досадой ответила она.

— Наверное, я плохо объяснил тебе, Лукреция, что имею в виду. Ты забыла, что дом на Целиевом холме принадлежит мне?

— Твой отец обещал…

— Мой отец был большим лгуном. Сегодня вскрыли его завещание, хранившееся у весталок. Так вот, в нём нет ни слова о том, что тебе достаётся хоть что-то.

— Так он обманул меня! Вот старая гадкая свинья! — процедила сквозь зубы Лукреция.

— Тебе кажется уместным так отзываться о моём почтенном отце, с которым ты столько раз делила стол и постель? — негодуя, спросил Аврелий. — Жаль, что он никак не выразил тебе свою признательность за это…

— Но ты же не захочешь, чтобы я ушла отсюда вот так, с пустыми руками! — воскликнула Лукреция, и глаза её полыхнули злобой.

Аврелий помедлил, сердясь на самого себя за то, что эта женщина, которая была всего лишь несколькими годами старше, всё ещё способна подавить его своей красотой и упрямой настойчивостью. Важно, однако, чтобы она не заметила его нерешительности…

— Именно этого я и хочу, милая Лукреция, — заговорил молодой Стаций. — Ты оставишь здесь и все красивые вещи, что украшают твою комнату, коринфские вазы, серебряный сундук, столик розового дерева, греческую статуэтку Психеи и, естественно, все драгоценности, в том числе и браслет, которым ты завладела самым непозволительным образом.

— Я отдала его Аквиле, как только ты приказал! — смиренно произнесла Лукреция.

— Я имею в виду не тот браслет с камнями, украшавший твою руку, когда стало известно о несчастье, — с насмешкой продолжал Аврелий. — Я имею в виду другой — с пластинами, украшенный сапфирами, который должен был лежать в сундуке, когда Умбриций опустошил его. Секретарь, или, вернее, бывший секретарь клянётся, что не видел его там.

— Мне об этом ничего не известно! — сухо ответила женщина. — Возможно, этот вор просто продал его прежде, чем возвратил тебе награбленное.