Москва. — Н.Р.К.

Можно было придумать рассказ, но не писать его. Даже можно бы и написать, но не посылать. В крайнем случае, можно было бы послать, но только не в редакцию «Сатирикона»…

В пространство. — Дьякону Н.

«Будучи обременен многочисленной семьей, хочу немного подработать на стороне и посему прилагаю стишки».

Что бы сказал о. дьякон, если бы редактор «Сатирикона», будучи обременен многочисленной семьей и желая подработать на стороне, начал бы служить панихиды и ходить с водосвятием?

Гороховая. — Леонардо.

«Посылаю и я стишки… Куда конь с копытом, — пишет Леонардо, — туда и рак с клешней. Не пригодятся ли?»

С благодарностью жмем вашу клешню, но стишки не подойдут. Не такие это стишки, чтобы они подходили.

Москва. — Наутилусу.

«А вот я решительно не боюсь вашего почтового ящика», — храбрится Наутилус, в доказательство чего и посылает краденые и просто слабые мелочи.

Есть люди, которых почтовый ящик запугает только тогда, когда он — из жести, и редактор запускает этим ящиком в головы неудачливым авторам.

Нижегородок., 7. — Дуд.

Слабо. Считаем долгом разъяснить вам, что глаза не могут быть конечностями человеческого тела, даже в том случае, если они навыкате.

В пространство. — Диме.

Дима пишет:

Я к вдове частенько хаживал,

И, пришедши от вдовы.

Часто я сижу и думаю:

Не сносить мне головы…

А вы перестаньте думать: тогда голове сносу не будет!

Одесса — Лукасу.

Порнографич. вещей не печатаем. Рассказ «Бомонд» разорвали пополам. Получившиеся два «демимонда» бросили в корзину.

Галерн. — Шекспиру.

Очень слабо.

Садовая, 71. — Казн.

Вы пишете как Шекспир.

Невский, 69. — Лоеву.

Лаев в препроводительном к скучнейшему рассказу письме, между прочим, пишет:

«За гонорар я молчу…»

Сообщите, за какой гонорар вы молчите? Если за небольшой, то мы, может быть, сойдемся.

Москва. — Горошин.

«Идти на компромисс» — вовсе не значит «компрометировать». В целях нашего самообразовани можем сообщить, что: компримарий, компресс, экспресс и конгресс — понятия столь же далекие от «компромисса», как и вышеуказанное…

В пространство. — Лягушонку.

Вы заняли двусмысленное положение: как для простого лягушонка — написано хорошо, а для сотрудника «Сатирикона» — очень плохо.

Б.-Московская. — Рудольфу.

Вы пишете в рассказе: «Она схватила ему за руку и неоднократно спросила: где ты девал деньги?»

Иностранных произведений не печатаем.

Калуга — Н.Н. Р-есу.

«Прочел. — пишете вы, — «Яму» Куприна. Выпуск очень интересный…»

А читали вы «Горе от ума»? Хорошенькая брошюрка.

Одесса, Пушкинская. — Зу-дзе.

«Как известно, — пишете вы, — лошади более всего предпочитают голубой и белый цвета».

Боже ты мой! Да кому же это известно? Какая лошадь могла сообщить вам об этом?

Уг. Садов, и Екатерингофск. — Ж. Ско-му.

«Горю желанием, — сообщает Ж. Ск-ий, — ознакомиться с мнением «Сатирикона» о гомосексуализме».

Почему «Сатирикон»? Почему о гомосексуализме? Почему горите? Расцвело ли уже многолетнее растение в вашем огороде, именуемое бузиной? Как поживает ваш дядюшка в Киеве?

В пространство. — Поэтессе-юмористке.

Вторая строфа «сочинения стишки, которые я сделала»:

Так же входят бары в зал.

Заседают, судят.

Рассуждают про закон

За и против сути.

Приветствуем безжалостный бич сатиры в ваших руках…

В пространство. — А. Кузьмину.

Вы называете меня в начале письма: «Уважающий редактор!»

Кого — уважающий? Вероятно, вас, за стихи:

…Ушел домой и обещался не заходить до Ей.

А на завтра пришел опять к поскуде… Ей-ей!

Литейный пр. — Куб-у.