Когда Гропиус около 11 вечера вернулся домой, перед входной дверью его ждала Рита. Он даже не удивился. Начался дождь, и девушка промокла до нитки.

— Я подумала, что в такой день, как этот, ты не откажешься, если кто-то тебя немного подбодрит. Но если ты хочешь, я уйду.

В этом было что-то трогательное.

— Нет-нет, заходи же!

В такие моменты, как этот, Гропиус спрашивал себя, была ли их связь чем-то большим, чем просто секс. И за Ритой он это откровенно признавал. О серьезных отношениях он ничего не хотел знать. Конечно, она ему нравилась, но о любви не могло быть и речи. Рита это знала. На его откровенность она лишь ответила замечанием, что подождет.

— Ты должна понять, — начал Грегор Гропиус, когда они оказались в доме, — дело не в тебе, но сейчас у меня нет никакого желания заниматься сексом, извини.

— Хм. — Рита выпятила нижнюю губку, как маленькая девочка. В таких ситуациях, как эта, она отлично знала, как показать себя с выгодной стороны.

— Ты должна принять горячую ванну и высушить одежду, — сказал Грегор и обнял девушку.

Рита разделась у него на глазах — правда, сегодня вечером это не вывело его из равновесия — и развесила мокрые вещи на батарее в прихожей.

«Какая она красивая», — подумал Гропиус. Телефонный звонок вернул его к действительности. Не успел он назвать свое имя, как в трубке раздался голос, который он уже слышал однажды:

— Сообщение для профессора Гропиуса. Речь идет о смерти Шлезингера. Шлезингер умер от печеночной комы, вашей вины здесь нет. Поэтому вы должны прекратить все дальнейшие расследования. Это в ваших личных интересах.

После этого связь прервалась.

Окаменевшим взглядом Гропиус смотрел на обнаженную девушку. Он отлично помнил первый звонок. В этот раз звучание было абсолютно идентичным. Это магнитофонная запись!

— Что-то неприятное? — спросила Рита.

— Да, — ответил Грегор с отсутствующим видом.

Примерно в это же время профессор Лагерманн и доктор Фихте сидели за стойкой в пивной «Экстраблатт» — в одном из излюбленных мест встреч журналистов, поскольку редакции самых крупных газет находились неподалеку. Лагерманн и Фихте никогда не были друзьями, для этого они были слишком уж разными, но судьба все-таки случайно объединила их, поскольку отец Фихте и мать Лагерманна были родственниками, кажется двоюродными братом и сестрой, — степень их родства прослеживалась довольно смутно. В клинике оба предпочитали об этом умалчивать — у каждого для этого был свой резон.

Если Фихте [3] по прозвищу Деревце был любимцем женщин, то Лагерманн уже давно охладел к противоположному полу. При этом, двусмысленно подмигивая, он называл себя последовательным протестантом, способным производить потомство. Впрочем, однажды он признался своему кузену: «Какая женщина добровольно согласится связать себя с „трупорезом“?» Он говорил, что не может представить себе, как вечерами после работы жена будет спрашивать его за ужином: «Ну, как сегодня прошел день?» А он бы отвечал между сменой блюд: «Сегодня у меня был целый стол почек и переполненных желудков».

Лагерманн рассматривал свою профессию как довольно хлебное дело, средство неплохо заработать себе на жизнь, но ни в коем случае как призвание. Его, как и большинство патологоанатомов, просто занесло на эту стезю, кто-то же должен выполнять и такую работу. Факт, что его честолюбие особо себя не проявляло, как и то, что он злоупотреблял алкоголем в количествах, которые организм взрослого мужчины едва выдерживал, он предпочитал не афишировать.

Фихте был его полной противоположностью: невысокий, свободный от предрассудков и жизнерадостный человек. У него была очень симпатичная жена и две горячо любимые дочки, а карьера была целью его жизни. И несмотря на то, что вообще-то Гропиус стоял на пути этой карьеры, казалось, что Фихте Гропиус даже нравится, по крайней мере он старался показать это при первом удобном случае.

Вальтер Лагерманн, напротив, не скрывал своей неприязни к Гропиусу, не утруждая себя подробным обоснованием причин. Так что неудивительно, что он вдруг заявил о своей готовности сотрудничать, когда ему позвонил и попросил встретиться Даниэль Бреддин, репортер газеты «Бильд». Лагерманн посчитал, что присутствие при разговоре доктора Фихте делу совершенно не помешает. Оба встречались каждые две недели за кружкой пива, и Лагерманн не хотел отказывать себе в этом безобидном удовольствии.

Даниэль Бреддин, а для своих просто Дэнни, — его замедленные движения и тучная фигура совершенно не сочетались со смекалистым острым умом. Он сразу перешел к делу:

— По ленте DPA [4] мы получили сегодня сообщение о загадочной смерти в университетской клинике. Что у вас случилось, профессор?

— Это было убийство, — по-деловому заметил Лагерманн.

Фихте тут же встрял в разговор:

— Но Вальтер! Это нельзя так назвать.

Лагерманн поднял руки в успокаивающем жесте:

— Ну хорошо, тогда я скажу по-другому: больной прожил после трансплантации печени только час. При вскрытии я обнаружил в печени высокую дозу инсектицида. Иными словами, орган был отравлен!