Достал блокнот, записал строчки. Не обычным почерком, а особой вязью — кириллица с восточными нотками. Буквы получались изящными, плавными, похожими на иероглифы.

Отпил чаю, посмотрел на запись. А ведь верно подмечено — даже кот, умывающийся на завалинке, может стать источником поэзии. Японцы это понимали лучше других.

В голове родилось ещё одно:

*Очередь за хлебом.*

*Женщины молча стоят —*

*Осенние листья.*

Записал и это. Смысл был глубже поверхностного сравнения. Люди в очереди тоже часть природы, часть большого круговорота жизни. Принимают судьбу с тихим достоинством.

Чай помогал думать. Гоги налил ещё стакан, продолжил складывать:

*Заводской гудок.*

*Воробьи не испугались —*

*Знают своё время.*

*Красный флаг на ветру.*

*И на нём садится птица —*

*Не спросив партком.*

*Сталинский портрет*

*Смотрит из каждого окна.*

*Луна — лишь одна.*

Последнее хокку получилось рискованным. Намёк на вездесущность вождя, противопоставление искусственного культа живой природе. Такие стихи могли довести до лагеря.

Гоги перечитал написанное. Получалось что-то новое — советские хокку. Русские реалии в японской форме. Взгляд с Востока на социализм.

Писать было интересно. Хокку заставляло видеть обычные вещи под новым углом. Находить поэзию там, где её не ждёшь.

*Коммунальная кухня.*

*Десять семей, одна плита —*

*Терпение старше горы.*

*Субботник в парке.*

*Люди сгребают листья.*

*Ветер их разносит.*

*Демонстрация.*

*Тысячи одинаковых лиц —*

*Снег под сапогами.*

Записывал тщательно, красивым почерком. Эти стихи никто не увидит — слишком опасно. Но сам процесс творчества доставлял радость.

Японская форма помогала выразить то, что нельзя было сказать прямо. Недомолвки, намёки, образы вместо прямых утверждений. Искусство иносказания.

*Новая квартира.*

*Соседи через стенку —*

*Их сны снятся мне.*

*Радио на кухне*

*Говорит о светлом дне.*

*Дождь стучит в окно.*

*Портрет вождя*

*На каждом письменном столе.*

*А где портрет души?*

Последнее хокку Гоги зачеркнул — слишком откровенно. Нужно было быть осторожнее даже с собственными записями.

За окном стемнело совсем. Где-то хлопнула дверь, кто-то прошёл по коридору. Обычные звуки барачной жизни, которые теперь казались материалом для поэзии.

*Ночь в бараке.*

*Храп соседей за стеной —*

*Симфония усталых.*

*Керосиновая лампа*

*Дрожит от каждого шага.*

*И тени танцуют.*

*Сон рабочего.*

*Ему снятся станки и план.*

*А мне — журавли.*

Гоги закрыл блокнот, допил остывший чай. Получилось больше двадцати хокку — целый цикл о советской жизни глазами восточного поэта.

Никто их не прочтёт, не оценит. Но для него самого это была важная работа — попытка осмыслить окружающий мир через призму другой культуры.

Искусство как способ выживания. Красота как противоядие от серости. Поэзия как тайная свобода души.

Блокнот он спрятал в самый дальний угол сундука, под старое бельё. Пусть лежит, как память о том, что даже в самых тяжёлых условиях человек может творить.

А хокку будут жить в его памяти, помогая видеть мир яснее и глубже.

Утром Гоги проснулся и медленно обвёл взглядом свою комнату. Железная кровать с продавленным матрасом, шаткий стол на трёх ногах, единственный стул — тот самый, что сделал недавно. Мольберт, сундук с вещами. И всё. Пустота, которую не заполнял даже утренний свет из окна.

Десять квадратных метров жизненного пространства, а чувство — словно живёт в сарае. Казённая обстановка, никакого уюта, ничего личного, кроме красок да самодельных резных фигурок на подоконнике.

Он встал, прошёлся по комнате. Пять шагов в одну сторону, четыре в другую. Под ногами скрипели доски пола, где-то сквозило из щелей в стенах. А ведь это — дом. Место, где он должен отдыхать, творить, думать.

— Что за жизнь, — пробормотал он, глядя на облупившиеся обои.

Вчерашние хокку научили видеть красоту в простых вещах. Но красота и убогость — разные понятия. Можно принимать скромность быта, но зачем мириться с его безликостью?

Гоги подошёл к окну, посмотрел во двор. Марья Кузьминишна развешивала бельё, напевая что-то под нос. Василий Иванович чинил забор. Обычная жизнь простых людей, которые умеют находить радость в малом.