Вести Высоцкого, как мне сообщили в ординаторской коллеги, взялся сам завотделением. Не иначе Гольдштейн рассчитывает в театре на Таганке блат заиметь, чтобы получать билеты без многочасовых стояний в кассы. Хотя, может, я грешу на Якова Михайловича, и он взялся за Высоцкого чисто по зову сердца.

Конечно же, и я не замедлил наведаться в палату актёра. Естественно, с разрешения Гольдштейна, которому я предварительно сообщил, что пару раз сталкивался с Высоцким и мы, пусть и не близко, но знакомы.

Высоцкий как раз лежал под капельницей, когда я после короткого стука в дверь вошёл в его палату. На нём была обычная майка-алкоголичка, зато из-под слегка скомканного одеяла выглядывали адидасовские штаны с характерными лампасами, из которых, в свою очередь, торчали ступни в серых носках. Лицо барда украшала небольшая щетина, а в правой руке (левая с иглой от капельницы в вене лежала вдоль тела) он держал журнал «Огонёк».

При моём появлении бард удивлённо вскинул брови.

— Арсений?

— День добрый, Владимир Семёнович! — улыбнулся я. — Я самый. Даже и не знаю, радоваться или огорчаться, что вы угодили в моё отделение.

— Да уж, тебя-то я видеть, конечно, рад, но лучше бы при других обстоятельствах.

— Как говорится, всё, что ни делается — к лучшему. Раз вы оказались у нас, то мы за вас как следует возьмёмся. А я могу от себя предложить, как вам получше станет, поучаствовать в сеансах иглоукалывания. Можно улучшить как общее состояние организма, так и его отдельных органов. Я их провожу официально, у меня тут даже свой кабинет, заодно и материал для кандидатской набираю.

— И что, помогает?

— Ещё как! Что, рискнёте? Хотя риска никакого и нет, может быть только лучше.

— Ну если риска нет, — кривовато улыбнулся пациент, — то можно попробовать. Хотя я мог попробовать ещё в прошлом году, когда мы с Мариной были на Гавайях. Но там помимо игл ещё и какие-то шаманские обряды предлагали, но мы решили не рисковать.

— Ладно, отдыхайте, вам сейчас нужен покой, а как станет получше — у меня к вам будет серьёзный разговор.

— Ишь ты, серьёзный? Заинтриговал, — без улыбки, но со смешинкой в глазах ответил бард. — Теперь буду лежать и мучиться, что же ты такого хочешь мне сказать.

— Не мучайтесь, это будет предложение, от которого вы не сможете отказаться, — хмыкнул я. — А выбор будет за вами. Всё, отдыхайте!

В среду тщательно выбритый, в синем трико, Высоцкий уже прогуливался по отделению, скучая от вынужденного безделья, что всячески противоречило его бурной натуре. А я ближе к вечеру наконец затащил его (естественно, с санкции Гольдштейна) в свою берлогу на иглоукалывание.

— Ты это, Арсений, не называй меня по отчеству, а то я так себя каким-то старым дядькой чувствую, — попросил Высоцкий, пока я вкручивал в его кожу иглы. — И можно на «ты». Договорились?

— Хорошо, Владимир… эээ… Просто Владимир, — хмыкнул я. — Но на «ты» не могу, это противоречит этике отношений врача и пациента. Разве что за стенами больницы… Ну и здесь, батенька, буду и дальше выкать.

Само собой, по ходу дела воздействовал ещё и ДАРом, естественно, предупредив Высоцкого, что, как и в случае с травмированным пальцем, применю энергетическое воздействие по восточной методике.

В общем, как следует подлатал сердечно-сосудистую систему Владимира Семёновича. Мысленно я его всё же называл по имени и отчеству, не мог заставить себя думать о нём как о просто Володе. Пошлостью. Каким-то необоснованным панибраством. Что ли, попахивало.

Как бы там ни было, по ходу дела я вымотался изрядно, давно не испытывая таких нагрузок. С тех пор, как здесь же спасал от смерти схватившего инфаркт пациента. Главное, что Высоцкий сразу же ощутил эффект. Я ещё иглы с него снять не успел, а он уже заявил, что чувствует себя значительно лучше, так, как не чувствовал себя уже лет двадцать.

— А вот ты чего-то поплохел, — заметил он, когда перестал напоминать ёжика. — Прям в полуобморочном состоянии.

Я вяло отмахнулся.

— Расход энергии не проходит бесследно. Поможет хорошее питание и сон. Сегодня как домой приеду — сразу на боковую.

— И всё это ради меня? Ну ты, Арсений… Человечище! Я тебе песню посвящу. Ты же не против?

— Только без фамилий, — рассмеялся я, хотя от усталости хотелось больше плакать.

— Ладно, но имя будет фигурировать, — с улыбкой пригрозил артист. — А о чем, кстати, ты хотел со мной поговорить? Помнишь, обещал предложение, от которого я не смогу отказаться…

— На самом деле сможете, но, может, и решитесь. Только к этому предложению последует своего рода предыстория, а я сейчас чувствую себя не очень, чтобы вести долгие беседы. Мне нужно прийти в себя. Надеюсь, завтра я буду в состоянии.