Феня вышла, поправила занавеску, чтобы к деду не попадал свет, зажгла ещё одну лучину.

— С большого сундука начнём, — решила она.

Я доставала сарафаны и рубахи, складывала на лавку с разных сторон. С одной — то, что продавать не хочу и буду носить сама. В другой — то, что первым пойдёт с молотка.

— Сколько этот стоит? — спросила я, вынимая синий, расшитый по подолу и горловине широкими узорами, сарафан.

— Медяшек десять — двенадцать, тут одного материала сколько, работу я не считаю. Но ты его за них не продашь, потому что покупателей на такую красоту мало, — вздохнула Феня.

— Не поняла?

— Свадебный сарафан-то твой, видишь, узоров сколько? Обереги опять же нашиты, — Феня показала на тонкие медные пластинки, украшающие изящную вышивку. — Кто захочет чужой свадебный сарафан носить? Разве что вдовая какая возьмёт да в сундук положит.

— Зачем?

— На счастье. Чтобы, значит, сарафан к ней жениха притянул, вдовца там, или, если она молодая, второй женой кто возьмёт.

Сомнительное счастье, между прочим. Ладно, всё равно попробую продать, надо по ценам с Феней сориентироваться, чтобы не продешевить.

С ценами оказалось всё просто. Одежда здесь дорогая, потому что из своего — только грубый лён, остальные ткани привозные, что изрядно добавляет им цены.

Самый простенький мой сарафанчик, который, кстати, я не буду продавать — надоело ходить чучелом, стоил шесть медяшек, но купят его не дороже, чем за две. Потому, что размер, по местным меркам, подростковый, а кто будет маленькую девку наряжать? Какой смысл? Через год сарафан ей уже мал, а замуж отдавать всё равно рано.

Обувь была ещё дороже, умельцы шили её в городе и развозили по большим сёлам и ярмаркам. Покупка ботинок у крестьян считалась целым событием, а сапожки приобретались только к знаменательному случаю жизни. Самому знаменательному, разумеется — к свадьбе-женитьбе.

Нет, у кого водилась тугая копеечка, те могли просто к большому празднику обновить. Но всё равно обувь считалась предметом роскоши. Купленные сапожки носили годами, доставая из сундука исключительно на выход. Мать могла дать дочери пофорсить в них на деревенской вечеринке, но только если ожидалось важное событие. Например, родители перспективного жениха объявляли о желании приобрести невестку.

В обычные дни люди летом обходились лаптями и босыми ногами, зимой короткими чунями из войлока.

Всю обувь я оставила себе. На продажу для начала приготовила несколько особо нарядных сарафанов, всё равно мне в них ходить некуда. Чем пылиться в сундуке, пусть помогут моему, пока ещё совершенно пустому, бюджету.

— Феня, сколько стоит ведро молока?

— Откуда мне знать? — развела руками Феня. — Всё лето никто не спрашивал, не надо было. Весной брала одна вдовица многодетная, так за медяшку недельный удой.

Ого! Корова Фени давала примерно литров восемь-девять. Может потому, что молода, или просто не самая молочная, но здесь показатель считался отличным надоем. Значит, примерно шестьдесят литров за медяшку. Зачем мне заморачиваться с содержанием скотинки, в котором я мало что понимаю, если можно просто купить готовое? Для сыра молока надо много, всё равно я стадо не осилю.

— Поможешь мне завтра с продажей? — спросила я.

— Помогу. Вместе по домам пойдём.

Начали с вдовы, которая весной покупала у Фени молоко. В её платёжеспособности Феня не сомневалась и уверенно повела меня на другой конец села. Дом вдовушки приятно удивил — высокий, крепкий, с новым забором из цельных брёвен.

— Феня, на что она живёт? — тихо спросила я, когда мы вошли во двор. — А ты говоришь, что без мужа — никак!

— Вроде родственники мужа покойного деньгу дают, но да, не бедствует. Маленькой-то ляльке двух лет нет, долго ещё рОстить. Старшие, подростки, матери помогают. Ты сразу свадебный доставай, чтобы у неё глаза загорелись. Торговаться я буду.

Я кивнула. Посмотрю, поучусь, а то мне ещё много чего в этом мире непонятно.

Вдова, молодая — лет сорока, румяная, пышная, как сдобная булочка, встретила нас приветливо.

— Посветлела ты лицом, Улька, — мимоходом заметила она, разглядывая мой свадебный сарафан. — Беру, три медяшки дам за него.

Феня ахнула и прижала пальцы к губам.

— Чего не одну? За три я лучше всю красоту спорю и на другой сарафан пришью.

— Спарывай, — согласилась вдова, разглядывая яркий, синий с красным, широкий платок.

Платок мне не нравился. Феня жалела продавать этакую красоту, и я предложила ей оставить платок себе.

— Как можно? — всхлипнула Феня. — Не видишь, разве, на нём голуби?

Я пригляделась — да, по углам зелёной краской напечатаны маленькие голубки.

— Только детные матери с голубями-то могут носить, а мне, старой да пустой, никогда такого не примерить, — всхлипнула тогда Феня.

Вдовица накинула платок на плечи, полюбовалась собой. У Фени на ресницах сверкнули слёзы.