— Ульна, ты, никак, головой повредилась? — закричала через забор Данка. — Зачем траву у забора полешь? Чем она тебе помешала?

— Я ревень дёргаю!

— Вижу, что дёргаешь! Только зря стараешься, не клюют куры кисляк, не любят они его.

Вообще-то, я даже предлагать не собиралась. Моих скромных познаний вполне хватает на то, чтобы понять, что ревень, или, как называют здесь, кисляк — плохая пища для птицы. Слишком уж много кислоты, так и желудок испортить недолго.

Я нарвала целую охапку и понесла в дом. От любопытства соседка чуть не перевалилась через плетень.

— Сама буду есть, — объяснила. — Что-то кислого охота.

Зря сказала — только заинтриговала Данку ещё больше. Она открыла рот и вытаращила глаза. Потом, видимо, немного придя в себя, засеменила вдоль забора, не сводя с меня глаз.

— Ульна, ты как себя чувствуешь-то? Помочь тебе надо? Или угостить чем? Огурчика солёного не достать из погреба? Прошлогодний, правда. Зато кислый — вырви глаз! Будешь?

Я отрицательно покачала головой. Не понять мне соседку — то пытается обидеть, то заботится и хочет угостить своими разносолами. Странная женщина, короче.

— Ты бы зашла ко мне, раз уж сама не приглашаешь, — продолжала Данка. — Посидели бы по бабьи, поговорили.

Она вздохнула и подтянула сползающий с живота фартук.

Из-под фартука вылетело что-то яркое. Жёлтое с чёрным… Перо моей экзотической курочки!

Я проследила за ним взглядом. Данка тоже заметила неладное и покрутила головой, выискивая, куда это я так внимательно смотрю.

— Ульна, ты чего? — не поняла Данка.

Я показала пальцем на перо, которое приземлилось с её стороны плетня.

— Помнишь моих красоток жёлтеньких? Они пропали. Откуда у тебя перо на фартуке?

Данка отшатнулась и испуганно замахала руками:

— Что ты, что ты, Ульна! Неужели решила, что я их взяла? Не видела я твоих курей, и перья не знаю откуда взялись! Как такое в голову пришло, соседка? В воровстве меня обвинять!

— Я тебя не обвиняю!

В самом деле не обвиняю! Перо могло принести ветром, или оно прилипло к одежде, когда та сушилась во дворе.

— Ой, хорошо, что Степ не слышит, — причитала Данка. — Обиды бы было — на всю жизнь.

Да что вы говорите! Какие, однако, нежные в селе мужчины! Ранимые и злопамятные. Один никак простить не может, что помолвку разорвала. Второй на любое слово обижается.

— Где он, кстати?

— Степ? Тебе какое дело? — ревниво уточнила Данка. — В поле он, землю под озимые пашет, там и ночует, чтобы туда-сюда не мотаться каждый день. Так зачем кисляк-то нужен? Куда столько надёргала?

Не скажу. А то опять явится и засядет за стол, как у себя дома. Я заметила, что при муже Данка без особой нужды из двора не выходила, думаю, Степ любил, чтобы его кухарка-уборщица-официантка и так далее всегда была под рукой. Зато стоило ему отлучиться, как она сбегала к подружкам — поболтать о несправедливости жизни.

Выжать сок из ревеня и погасить соду — дело на пару минут.

Пока манник пёкся, я помыла ревень, порезала кусочками и сложила в чугунок. Где-то читала, что черешки надо обязательно очищать от верхней кожицы, но дома я никогда этим не заморачивалась. На мой взгляд, очищенные кусочки никак не отличались от неочищенных, ни по вкусу, ни по твёрдости.

Залила мёдом и поставила подальше в угол. Пусть ревень даст сок.

Я как раз доставала из печи свой кулинарный шедевр, когда в дом, с двумя большими корзинами в руках, вошла Гринка. Рядом топтались трое ребятишек. У каждого тоже было по корзинке.

— Орехи! — обрадовалась я.

Как много они набрали, мне надолго хватит!

— Орехи, — кивнула Гринка. — Знаешь, я подумала, что ты такую прорву орехов неделю чистить будешь, вот мы и пришли тебе помочь.

— Спасибо, — вздохнула я. — Только, видишь ли… Не получится.

Я, конечно, благодарна и растрогана, но помогать мне нельзя.

— Да я знаю уже, — отмахнулась Гринка. — Всё село только о тебе и говорит. О тебе, о том, как от Саввы хочешь избавиться, как год тебе господин дал на испытание.

— Откуда информация? — удивилась я.

— Чего?

— Откуда, говорю, все знают?

Гринка звонко расхохоталась:

— Ой, Ульна, аж жалею, что раньше с тобой не знались. Ты в другом конце села жила, если и встречались, так сама ни с кем не заговаривала, быстро прошмыгнёшь мимо — и всё. Уж прости, я, как люди, думала, что глупенькая ты. А ты вон какая молодец! Только забыла, поди, что в селе шила в мешке не утаишь. Хоть как таи — всё равно вывалится. Девка вечером себя в щёку даст поцеловать, так утром у колодца бабы ей все, до последней косточки, перемоют и всячески осудят. У нас всегда все всё про всех знают. Ничего не скроешь.