Дед схватился за голову и застонал. Мне даже его жалко стало, что я такая непутёвая получилась. Единственная внучка — и со всех сторон неудачница. Ни тебе мужа нормального завести, ни тебе хозяйство поднять.

Себя тоже стало жалко, я опустилась на лавку и жалобно заныла:

— Деда… Деда, я не виновата, правда. Это не я.

Феня плюхнулась на лавку рядом со мной, обняла за плечи, погладила по голове, нежно похлопала по спине, успокаивая.

Плакать захотелось ещё больше.

— Пекас, не греши, — тихо попросила Феня. — Разве же она чего натворила? Ничего. Если злые люди великих богов не боятся, да чёрные дела делают — так им и отвечать. Помочь надо Ульне, а не шпынять девку. Уж без того мы делов наделали, пока росла.

— Чем? Как? — рассердился дед. — Помочь! Помочь мы можем, да кабы так просто было. С нашей девкой не знаешь, чего завтра ждать.

Наверное, ему надо было найти виновного во всём, что произошло. Иначе совсем обидно получалось — хозяйство разорено, а виноватых нет.

— Дать ей ещё добра? Нельзя, она купить должна. Купить ей не на что.

Не на что, все медяшки у меня закончились. Продуктов тоже мало, да какие там продукты. Для птицы и свинок есть немного еды, но на всю зиму не хватит. Значит, их я содержать тоже не смогу. Не будет птицы — не будет яиц и, хоть иногда, нежного куриного мяса. В погребе, правда, есть запас овощей, довольно приличный. Только если я, и без того тонкая, как тростинка, буду до следующего лета питаться одними овощами — не то, что чугунок не подниму, я ног с лавки не скину.

От печальной перспективы громко заурчал желудок.

— Ульна, ты сегодня ела? — спросила Феня.

Я отрицательно покачала головой. Какая уж тут еда.

— Даже накормить её не могу! — воскликнул дед и закрыл руками лицо.

Какой он, однако, эмоциональный стал! Раньше два слова скажет — и всё, норма. Додумывай сама, чего хочешь.

А Феня-то, Феня!

Она подошла к деду, легонько прижалась щекой к его щеке. От этой немудрёной ласки дед вздрогнул и залился краской, как институтка на первом балу.

Мамочки мои, да у них же — любоооовь! Настоящая любовь-морковь, когда всё только — только начинается и пробуждается, когда птицы поют громче, солнце светит ярче, а ветер теребит локоны возлюбленной!

Правда, локоны немного припорошены годами, но Пекас и Феня сейчас точно переживают свою лучшую пору.

От умиления захотелось расцеловать их обоих. Великие боги! Пусть моим близким будет хорошо! Пусть они будут счастливы, хотя бы сейчас, на закате жизни.

Я довольно улыбнулась. Никакой ещё не закат, живут здесь долго!

— Пойдём к колодцу, девонька, покормлю тебя там, — вздохнула Феня. — Пекас, принеси из дома похлёбки. Да хлеба не забудь и взвара ей. Пусть досыта покушает, каждый раз к колодцу не находишься.

— Фенечка, зачем колодец? — не поняла я.

Чего я там не видела? Не хватало ещё сидеть на виду у прохожих, на площади на колоде, и жевать остывшую похлёбку.

Пекас сочувственно посмотрел на меня:

— Ульна, тебе нельзя помогать, но подаяние дать можно. И взять ты его тоже можешь — великие боги позволяют любому. Пошли на площадь, мы теперь только там можем тебя накормить.

Понятно. Как нищая, я имею полное право принять продуктовый паёк. Или надо для полноты эффекта с протянутой рукой сидеть? Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но мне — молодой, здоровой и неглупой?

Я повязала чистый фартук и надела единственные уцелевшие башмаки. Под погром они не попали, потому что вчера я их надела в храм. Что же, на площадь, так на площадь. Пошли.

Кажется, с моим появлением жизнь в селе забила ключом. Во всяком случае, теперь у колодца собирались не несколько баб, которым откровенно нечем заняться, а чуть ли не треть всех хозяек.

Сегодня, по причине отличной погоды и горячих, в прямом и переносном смысле, ночных событий, у колодца дамы и девы общались активно, и даже яростно.

— А я говорила и говорить буду — сама она подожгла! Специально! Потому и тушила нога за ногу, как улитка ползала, — вещал знакомый громкий голос моей несостоявшейся свекрови.

— Да не мели ты языком, можно подумать, ты одна на пожаре была! — отвечала ей женщина средних лет, тетешкая на руках то ли внука, то ли сына. — Ульна за водой бегом гоняла, что та собака бегала, аж язык на плече!