Сумеречный дирижёр, активация.

А недремлющий Суворов водрузил мне на голову терновый венок.

Моё сознание прекратило существовать, вернее, было сфокусировано сразу в миллионах мест, я видел прошлое, ощущал его, миллионами глаз и проживал столько же жизней.

Я замерзал и мучительно умирал от голода в Ленинграде, я получил смертельное ранение навылет в висок под Смоленском. В брянских лесах, без обуви и знаков различия бежал в чащу, чтобы умереть или чтобы брянские крестьяне подхватили меня, и я стал грозой немецких тылов.

Я сгорал в небе над Крымом. Я расстрелял немецкого генерала, случайно, во время диверсионной вылазки. Миллионами рук я копал противотанковые рвы, окопы, блиндажи, щели и землянки, я клепал диски для ППШ, резал колючую проволоку и сам же на ней погибал, умирал от дизентерии, от ран, меня раненого и слабого от лихорадки вытаскивали на снег, чтобы на моих глазах повесить семью, что спасла меня, включая двух маленьких девочек-близняшек.

Меня забивали прикладом и кололи штыком, накрывало взрывной волной, рассекало тугой очередью пулемёта, давило в песчаном ростовском грунте гусеницами.

Я умирал, умирал, умирал. Все мои пути вели к смерти, но не один не вёл к забвению, каждый мёртвый, тонущий на переправе при форсировании Днепра, под завалами разбиваемых в крошево харьковских зданий, замерзающих в сталинградских коммуникациях, каждый всё помнил, каждый жаждал мщения и тот факт, что Война закончилась, не мог потушить этот холодный гнев мёртвого.

Мои миллионы мук, страданий, боли, тягот, напряжения мышц и невыразимое количество нечеловеческого упрямства проходили сквозь меня, как тысячи составов через самую широкую во вселенной железную дорогу.

— Во всём враждебны мы.

За Свет и Мир мы боремся,

Они — за царство Тьмы.

…

Сзади моё плечо держал Локи.

Я глуп и самонадеян, я запустил реакцию такой силы, что участие в ней в качестве крошечного катализатора убивает меня, сжигает до угольков и только божественное вмешательство смешного, неблагородного, обманчивого, озорного Локи не давало мне рассыпаться на атомы.

Другое моё плечо держал Темник. Он тоже лечил меня и мана уходила в меня, как в бездну. В каком-то смысле я и был бездной.

Олег пел, пел и пел. Не уверен, что он помнил все слова до единого наизусть, но когда на твоей стороне играют боги, всякое возможно.

Мамаев курган сам по себе стал местом смерти и захоронения нескольких десятков тысяч человек.

И эти человеки, теперь уже восставшие, стояли в полный рост, блистая новенькими касками, поправляя свои промасленные трехлинейки, стояли рядами и как попало, стояли и смотрели на Олега, а он им пел.

Невесть откуда взявшийся туман уносило клочьями.

Олег замолчал.

Это была самая громкая песня за всю историю человечества, без всякого интернета, но с другой магией, её было слышно от Мамаева кургана и до Трептов-парка со зданием имперского собрания, то есть на тысячи километров.

— Поздравляю, царь Кощей, ты совершил самое массовое поднятие в нашей истории. Система уже написала тебе сколько?

Я запрокинул горящее лицо вверх. Всю кожа словно вскипела на мне.

— Четыре миллиона восемьсот тридцать две тысячи… двести девяносто семь восставших, преимущественно солдат, сержантов и старшин, офицеров РККА и Советской армии, некоторое количество союзников, партизан, добровольцев, незначительное количество воинов прошлых эпох.

Локи попивал виски, мёртвые его не пугали, а я жестом попросил Темника помочь мне.

Легко, словно я похудел после длительной и смертельно опасной болезни, а мой доспех и правда болтался на мне как на скелете, Темник приподнял меня и подсадил на основание памятника «Родина-Мать зовёт».

Сев по-турецки, а стоять я просто не мог, я с трудом сфокусировался и извлёк божественный пехотный нож.

— Ну, ты что-то такое уже делал один раз, — пробормотал я и неторопливо поцарапал по бетону борозду круглой формы.

Замкнув круг, пусть и кривоватый, я выдохнул.

Олег первым, а потом и остальные с любопытством забрались следом.

— Что ты делаешь, царь? — сдержанно спросил Локи.

— Есть штуки, Локи, которые не знают даже боги.

— Да ну? — недоверие бога можно было нарезать толстыми ломтями.

— Всё дело в последнем камне обучения. Камней обучения же много, они дублируются, дают представления о десяти тысячах профессий, статусов, титулов, жизненных ролей и путей, которыми можно пойти.