дорт — убей, но только по отношению к убийству мужчины (не мальчика и не подростка)

батард — убей, по отношению к животным, напоминает наше «зарежь». К птицам и прочей живности применяется оно же. К трусам, предателям и вообще жертвам, которые не достойны, с точки зрения убийцы человеческого звания — тоже оно, это вот прям тяжкое оскорбление. Если жертва выжила, то мстит кровью до последнего крикнувшего «батард»

греют его — Эйдэн не знает слова «плавят»

Глава 9

Великое Ницто

Я ехала молча, как мышка, старалась держать спину и не прислоняться к груди Эйдэна, по возможности. Спасибо ворону: он не стал дожидаться ответа. Тогда, утром. Видимо, его вопрос всё же был риторическим. Но сейчас, когда мы скакали верхом, и мужчина полуобнимал меня правой рукой, я никак не могла избавиться от мыслей, что там, под кольчужной или латной — не знаю как правильно — рубашкой, находится живая человеческая, тёплая грудь. Кожа, может быть такая же приятная наощупь как та, к которой я прижималась ночью. А может и просто такая же. Не то, чтобы я раньше не знала об этом, просто — не задумывалась о таких вещах. И опять же, вот эта полоска тёмных коротких волос ниже пупка и… выше запястий тоже — волосы, и почему-то это волнует, а ещё жилистые руки, перевитые венами. И зачем я вчера смотрела на тренировку, спрашивается? Лучше бы отвернулась.

Со мной никогда раньше не было такого, чтобы я теряла голову от мужского голого тела. Правда, обнажённых тел со мной тоже раньше не было, ведь все мужчина — от мальчиков до стариков — при мне ни разу не снимали рубашки, да и рубашку-то, если разобраться, я видела лишь сквозь прорезь дублета.

Может, ночью никого не было? Может, горячий мужчина мне приснился? Ну, девичья фантазия после любования на полуобнажённого воина? Мало ли что случается во сне?

— Ты цего притихла? — вдруг поинтересовался Эйдэн.

— Сплю, — буркнула я и тут же поняла, что это не было самым разумным ответом. — Что значили слова Второго ворона о том, что грядёт Тьма?

Мужчина помолчал, видимо, размышляя, стоит ли отвечать.

— Можешь не говорить. Понятно, женщина для вас — это ж что-то вроде куклы. Ну или курицы, которая постоянно несёт яйца. Нет, правда, я понимаю: ты же не виноват в том, что варвар, и что так у вас принято считать. Впрочем, не только у вас, честно тебе скажу. Но вам, конечно, сложнее поверить, что женщина — тоже разумное существо, способное…

Гарм на моих коленях фыркнул, а потом зевнул, обнажив молочно-белые клыки. Встряхнулся и снова засопел. Я замолчала, сообразив, что мои слова не имеют смысла.

Мы ехали по горной тропинке, заметённой снегом. Кони осторожно переступали в нём, их ноги утопали по колено, а заледеневшие хвосты стелились по сверкающей поверхности. В лучах солнца горные шапки слепили глаза. Тёплый плащ ворона сейчас был особенно кстати: он защищал мою спину одной полой, а другой прикрывал ноги.

— Я видел гибель мира, — вдруг заговорил Эйдэн, голос его звучал хрипло. — Видел владыку тьмы, видел его войско. Это страшнее смерти, сиропцик. Это ницего.

— В каком смысле?

— Великое Ницто. Владыка идёт, а под ним рушится земля, и неба за ним больше нет. Ни звёзд, ни бескрайнего моря — ницего. И река падает в пустоту, и степь падает в пустоту, и ницего больше нет. Мои люди бежали на запад. Моего края больше нет. Нигде.

Мне стало жутко.

— Это какие-то легенды, да?

— Мои глаза это видели. Мой отец — третий ворон Эрган — бросил вызов владыке и повёл своих людей в битву. И все сгинули. Боя не было, девоцка. Ницего не было. Люди просто исцезли. Перестали быть. За владыкой идут мёртвые, призраки и те, кто раньше жил лишь в сказках. Это было год назад. Я отдал приказ уходить. Мы взяли жён, детей и стада и ушли на запад, на юг. Я рассказал кагану о том, что видел. Каган велел бросить меня в яму смерти. За трусость. Он послал Седьмого ворона с войском на восток, но из тысяци тысяць вернулся лишь Кариолан. Так твой жених, девоцка, стал Седьмым вороном.

— А тебя выпустили из ямы?

— А меня выпустили из ямы, — весело кивнул Эйдэн и засвистел.

Лошади выбрались на каменистую кручу, и жеребец Третьего Ворона, коротко заржав, бросился галопом вперёд.

— А яма смерти…

— Довольно неприятное место, сиропцик, — рассмеялся мужчина, и я поняла, что об этом рассказывать он не хочет.

Голова раскалывалась, глаза болели невыносимо. Я ткнулась ворону в плечо, и тот вдруг набросил полу плаща на мою голову. Перед моими глазами поплыли огненные круги, но стало легче.

— Тебе не больно смотреть на снег? — простонала я.

— Нет. Но ты не смотри.

А я поняла: всё дело, вероятно, в узких глазах.

До самого привала мы больше не разговаривали.

Нянюшка права? Мир гибнет? Просто рушится, как трухлявая доска, изъеденная короедами? А… как же апокалипсис, четыре всадника и… Но если так, то Кариолан прав: какой смысл поспешно жениться? И какой смысл в воронятах?

Я вдруг вспомнила брошенное Эйдэном: «если». «Если мир погибнет, то погибнут и воронята» — справедливо заявил мой жених, а Третий ворон в ответ бросил лишь одно ёмкое слово: «если». То есть, мир можно спасти?