— Я не пил, — поспешил заверить Алексей.

— Ты молодец, тебе в конце месяца премию выпишу. Мстислава Мстиславовна, разговор есть, дело важное. — Я прислонился к разделочному столу напротив боевой бабушки. — Ты, помнится, про шуликунов рассказывала.

— Про шуликунов? — Мстислава выпустила облако дыма. — Было, было… Ох, помню, впятером стояли, а их — полчища. Они ж что крысы. Только крыс бить — как семечки щёлкать, а эти твари умнее, быстрее. Чуть чего — врассыпуху, чтоб одной Костомолкой, или, там, Петухом не накрыть. Соображают, негодники. Визжат, верещат — уши вянут. А бошки у них — ух, до чего острые! Один как прыгнет! Как башкой мне своей — прям в сиську! Шрам остался…

— Это я помню, — поспешил я заверить Мстиславу, которая вознамерилась показывать шрам. — Размяться не желаешь? У нас нынче ночью как раз битва с шуликунами намечается.

— Много их? — сверкнула глазом Мстислава.

— Неизвестно. Людей похитили, твари. Двух девчонок, да двух мужиков взрослых. Средь бела дня.

— Ишь ты… — Бабуля выбила трубку в недопитый чай — к которому мигом потеряла интерес. — Вот засранцы, распоясались! Надо тряхнуть, никак иначе. Идём.

— Да ты погоди. Ты расскажи сперва…

— Ха! — прищурилась Мстислава. — Ты за кого меня, за дуру держишь? Я ему сейчас всё расскажи, а он — и был таков! Мол, ты, Славка, старая, сиди дома, рубахи штопай. Да я вам такую штопку устрою! Оплот спалю.

— Не надо оплот палить, — вздохнул я. — Понял, принял. Поехали.

Глава 11

— Ехать? — озадачилась бабка.

— Ну. Я тут не один, а с транспортом. Так что придётся минут двадцать друг к дружке интимно поприжиматься. Только имей в виду, на всякий случай: если что-то эдакое почувствуешь — это рукоятка меча.

Мстислава посмотрела на рукоятку меча, торчащую у меня из-за плеча и хмыкнула, принимая правила игры.

Тварь не проявила восторга по поводу того, что придётся везти в обратный путь двоих. Однако ничем, помимо угасшего взора, этого не выдала. Разговор возымел действие на примитивный разум.

Всё-таки интересное существо. По всем признакам — тварь, но особенная. Учится, выводы делает. И никакой агрессии к людям как таковым не испытывает. Человечину, во всяком случае, жрать ни разу не пыталась, даже когда самоходом бегала, до нашего знакомства. Уже тогда предпочитала куриные яйца.

Очень бы хотелось мне узнать тайну происхождения Твари. Но копать в этом направлении пока что вообще недосуг. Есть более приоритетные задачи. Всегда, блин, есть более приоритетные задачи…

Мстислава села впереди, я — сзади. Схватил поводья.

— Ну, погнали обратно в Караваево, — велел я, и Тварь сорвалась с места.

— Караваево? — переспросила Мстислава. — Ишь, как!

— Знакомое?

— А то ж! Там ведь мы с шуликунами и бились. Годов с полста назад… Видать, не всех тогда перебили, раз опять полезли.

— Ну, теперь сделаем красиво.

— То к гадалке не ходи — сделаем!

* * *

Когда мы вернулись, Афоня уже протрезвел. В немалой степени этому способствовала жена. Молоденькая, но уже такая, что её хотелось назвать не девушкой, а женщиной. С полным уважением. Днём она была у соседки, но вернулась, когда дошли слухи, что благоверный напился с говорящей лошадью. Лошади женщина нигде не обнаружила, так что оправдания Афони не сработали.

Через забор, сидя на Твари, я увидел, как афонина лучшая половина с двух рук из двух бутылок выливает в снег медовуху. Тварь тоже это увидела и мелко затряслась, как «Жигули» на низком старте.

— Почто?! — завопила кобыла. — Чем вам медовуха-то виновата?!

Женщина подняла голову и уставилась на лошадь.

— Ой. И вправду — разговаривает…

— Нинок, — бубнил топчущийся рядом с женой Афоня. — Ну, ты чего… Я ж — так только, разочек.

— А ты молчи! — прикрикнула на него Нинок. — Отец у меня тоже — «разочек» да «разочек». Так и помер, до сорока лет не дожил, царствие ему небесное.

— Да я ж…

— Молчи, сказала! Забор лучше почини.

Афоня понуро поплёлся в сарай — должно быть, за инструментами.

— Хорошая баба, правильная, — оценила Мстислава, сверзившись с лошади. — Мужику спуску давать нельзя. А то на шею сядет, ножки свесит — и поминай, как звали. Уж и не мужик вовсе.

— Эти такие, — немедленно проявила женскую солидарность Нинок. — Ну да ничего, где наша не пропадала.

Мы зашли на двор. Тварь приблизилась к пропитанному медовухой снегу и замерла. На меня не косилась. Я внимательно смотрел на неё.