Она ушла, а я глянул на Добрыню. Он кивнул, сжав рукоять топора. Печенеги — это плохо, но пока они не лезут, я не буду их трогать. Пусть думают, что мы их не заметили.

К вечеру мы встали на привал у старой дубовой рощи, который рос посреди поля. Я обошел лагерь, проверяя, как люди устраиваются. Галичане Такшоня пели песни, киевляне чистили копья, дружина ставила шатры. Я сел у костра, грея руки, когда ко мне подошел Ярополк.

— Думаешь о Киеве? — спросил он, садясь рядом.

— Думаю, — кивнул я. — А ты?

— Это мой дом был. Отец там правил. А теперь…

— Киевляне пошли с тобой после смерти Игоря, поэтому, формально ты возвращаешься домой.

— Уверен Сфендослав уже накрутил бояр и вече выбрало его своим князем.

— Есть такие сведения? — напрягся я.

— Да, сообщили уже доброжелатели.

А это плохо. В глубине души я надеялся на то, что удастся обойтись малой кровью.

Ярополк замолчал, глядя в огонь. Я не стал его трогать — у Ярополка свои счеты с Киевом, но он со мной. Мы посидели молча, пока ночь не накрыла поле.

Третий день принес первые вести из Переяславца. Мы шли через холмы, когда сзади послышался скрип телег. На холме я рассматривал наше войск, а когда обернулся в хвост колонны, увидел как обоз догонял нас. Пять возов, груженных кувшинами с горючей смесью, самострелами и болтами к ним, тащили усталые кони. С обозом скакал гонец — тот же русый парень, что приходил раньше. Он спрыгнул с коня, поклонился и заговорил:

— Княже, от Степана вести. Две деревни с нами — Осиновая и Каменка. Сами пришли, просят защиты.

О как! Цепная реакция пошла? Думаю, если сами придут, то меньше налогов платить будут. Интересно.

— Сколько людей?

— Восемьдесят рук. И еще зерно дали, пять возов. Степан велел сказать, что идет дальше.

— Молодец. Передай Степану, пусть не останавливается.

Гонец поклонился и умчался обратно.

Я подошел ближе, потрогав один из кувшинов, который лежал в телегах, аккуратно укрытый соломой и грубой мешковиной. Глина была шершавой на ощупь. Внутри плескалась горючая смесь, от которой даже через запечатанную пробку тянуло резким запахом. Рядом, в плетеных корзинах, лежали болты для самострелов — тяжелые, с широкими наконечниками, выкованными так, что могли пробить щит или кольчугу, если попасть в нужное место. Кузнецы из Переяславца постарались на славу: каждый болт был отшлифован, а железо закалено до синевы на краях. Самострелы тоже впечатляли — деревянные ложа, дуги натянуты так туго, что звенели, если задеть пальцем. С каждым разом они выходили лучше — опыт давал о себе знать.

— Раздать часть дружине, — велел я, кивнув воинам, стоящим рядом. — Пусть несут с собой, привыкают. Остальное оставьте в телегах, но следите, чтобы не растрясли кувшины. Нам еще Киев брать.

Он расхохотался так громко, что кони неподалеку шарахнулись, а потом хлопнул себя по бедру с такой силой, что звук эхом разнесся по лагерю.

— Ну ты даешь, княже! — выдохнул он, все еще посмеиваясь. — Люблю, когда все просто: не открыли ворота — спалил, и дело с концом!

С этими словами он пришпорил коня и ускакал к своим галичанам, что уже начали распрягать лошадей и шумно спорить, чья очередь чистить копья. Я проводил его взглядом, качнув головой. Такшонь был как ветер — шумный, быстрый и непредсказуемый, но в бою от него толку больше, чем от десятка обычных воев.

К вечеру мы встали на привал у ручья. Ветви деревьев свисали низко, касаясь воды. Красивое место.

Лагерь разбили быстро — воины уже приноровились к дороге, действовали слаженно. Шатры выросли за полчаса, костры затрещали, выбрасывая искры в темнеющее небо. Я сидел у огня, подбрасывая в него сухие ветки, когда ко мне подошла Веслава. Ее плащ был слегка припорошен пылью. В руках она держала короткий лук. Она скептически относилась к самострелам. И в чем-то была права — хороший лучник в разы лучше стреляет, чем самый лучший арбалетчик. Это касается и точности, и скорострельности, и дальности. Вот только учить одного хорошего лучника нужно годами, а арбалетчика и за месяц можно подготовить до приемлемого уровня.

— Печенеги ушли дальше на юг, — доложила она, присаживаясь рядом и грея руки у костра. — Следы старые, дня два назад прошли. Кони их тяжелые, копыта глубоко в землю вдавили. Видать с полоном идут.

— Хорошо, — ответил я, глядя на языки пламени. — Но не расслабляйся. Мутные они, эти степняки. Как бы засаду не устроили где-нибудь у переправы или в лесу.

Она кивнула, задумчиво постукивая пальцами по колену.

— Дозоры усилила, — добавила она. — Двое моих уже на той стороне ручья сидят, смотрят. Если что, дадут знать.

— Умница, — сказал я, бросив в огонь еще одну ветку. — Главное, чтобы не выскочили из ниоткуда.

Веслава хмыкнула и ушла к своим разведчикам.

Ночь прошла тихо, только ветер шумел в ветвях. Я спал крепко.

Утро четвертого дня встретило нас мелким весенним дождем. Я проснулся от стука капель по шатру, вылез наружу и вдохнул сырой воздух. Лагерь уже оживал. Обоз стоял у ручья, телеги блестели от влаги, но кувшины и болты были укрыты кожей — не промокнут. Я умылся холодной водой из ручья, чувствуя, как она бодрит, и пошел к Добрыне, который стоял у костра, грея руки.