Они появились почти сразу. Добрыня вышел из-за алтаря, где, похоже, спал прямо на полу, судя по смятому плащу в руках. Веслава вынырнула из тени у входа, лук уже висел на плече. С каких пор она кинжалы поменяла на лук, интересно?

Я коротко объяснил, что к чему: самострелы готовы, надо наладить производство, подключить дружину. Добрыня кивнул, не теряя времени.

— Два десятка людей дам, — буркнул он, потирая шею. — Пусть таскают дерево, режут заготовки. А я с кузнецами останусь, прослежу.

— А я? — Веслава шагнула вперед, уперев руки в бока. — Опять на стене торчать?

— Нет, — усмехнулся я. — Ты с Алешей возьми пяток воинов, устройте полигон за храмом. Надо дружину учить стрелять из этих штук. Чем быстрее освоят, тем лучше.

Она кивнула, сверкнув улыбкой, и ушла звать Алешу. Удалось еще около тридцати горожан-ополченцев привлечь. Естесствено в храме они не поместились, поэтому оборудовали рядом мастерскую. К полудню там было не протолкнуться. Дружинники таскали бревна и доски, которые нашли в старых сараях у стен, кузнецы пилили и строгали, а Добрыня ходил между ними, раздавая короткие команды.

Я помогал, где мог — подтаскивал заготовки, проверял тетивы, даже сам подпилил пару механизмов, пока пальцы не заболели. К вечеру у нас было пять самострелов, к ночи — еще пять. Десяток, как и обещал Трофим. Они лежали в ряд у алтаря.

За храмом, на пустыре, Веслава с Алешей устроили полигон. Они врыли в землю старые щиты, которые нашли в арсенале, и поставили их в ряд — мишени. Десяток крепких парней с топорами за поясами, по очереди брали самострелы и стреляли. Сначала выходило криво — болты улетали в траву, один даже застрял в ветке дуба, вызвав хохот у остальных. Алеша, красный от досады, орал: «Держи ровнее, дубина!» Веслава подходила к каждому, поправляла руки, показывала, как целиться. К вечеру дело пошло: болты начали втыкаться в щиты, а один парень — здоровяк с рыжей бородой — пробил мишень насквозь с двадцати шагов.

— Видишь, княже, — сказала Веслава, подойдя ко мне, пока я смотрел на их тренировку. — Учатся. Скоро будут стрелять не хуже меня.

— Не зазнавайся, — хмыкнул я, но улыбнулся. — Главное, чтобы в бою попали.

— Попадут, — уверенно ответила она, глядя на дружинников. — Дай еще день, и они варягов с моста посшибают.

— Я бы и месяц дал, да вот враги не будут ждать, — улыбнулся я, — хотя что-то они притихли. Это тоже не есть хорошо.

Мы работали весь день, и результат был перед глазами: самострелы готовы, люди учатся. Но что-то грызло меня изнутри. Три дня прошло с последней атаки, и тишина врагов казалась мне зловещей. Я поднялся на западную стену, чтобы проверить, что творится внизу. Лагерь киевского войска стоял, как и утром, — шатры, костры, копья. Но они не наступали. И варяги на востоке тоже молчали. Это было странно, слишком странно.

— Добрыня, — позвал я, спустившись обратно в храм. Он стоял у очага, подбрасывая поленья. — Что думаешь? Три дня без штурма. Они чего-то ждут?

Он повернулся ко мне, огонь осветил его лицо, тени легли в морщины, делая его старше.

— Ждут, княже. Или сил набираются, или договариваются друг с другом.

Мысль о том, что варяги и киевляне ударят вместе напрягала. И печенеги еще где-то там, за рекой ждут своего часа. Я подошел к алтарю, где лежали самострелы, провел рукой по гладкому дереву. Хватит ли их?

— Ладно, — сказал я наконец. — Продолжайте. Надо еще десяток к утру. И пусть дружина тренируется ночью, пока тихо.

К двадцати дружинникам собрали еще столько же ополченцев. В идеале нам нужны были сорок единиц. И если враги так и будут медлить, мы сможем их удивить. Но тут была проблема — через несколько дней будут проблемы с едой. И как быть — я еще не знал.

Я вышел наружу, вдохнув холодный воздух. Небо было черным, звезды прятались за облаками. Тишина давила. Мы готовились, но враги тоже не спали. Что-то назревало.

Вернувшись в храм, я рухнул на лавку и закрыл глаза, но сон не шел.

Очаг в храме давно прогорел. Сквозь щели в крыше сочился тусклый свет — утро четвертого дня осады, если считать с того момента, как войско киевлян встало под западной стеной. Я сел на лавке, потирая затекшую шею, и бросил взгляд на самострелы, что лежали у алтаря. Их стало больше — еще десяток. Кузнецы и дружинники работали всю ночь.

Я встал, подхватив топор, и вышел наружу. Воздух был сырым, густым от тумана, что стелился над рекой, скрывая ее воды под белесой пеленой. Я направился к западной стене, шаги гулко отдавались на камнях, еще влажных от росы. Дружинники у костров уже проснулись — кто-то точил меч, кто-то хлебал похлебку из глиняной миски, бросая на меня быстрые взгляды. Я кивнул им, не останавливаясь, и поднялся на стену.

Лагерь киевлян лежал внизу, как и вчера. Дым поднимался к небу, смешиваясь с туманом, а воины двигались неспешно, будто у них было все время мира. Я прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, что выдаст их планы, но увидел лишь тени в серой мгле. И тут мой взгляд поймал движение — всадник выехал из лагеря, низко пригнувшись к конской гриве. Он скакал не к нам, а на юг, туда, где за рекой прятались печенеги.

Гонец. Еще один.

— Добрыня! — крикнул я, не оборачиваясь.

— Княже, — он остановился рядом. — Опять скачут?