Но барышне на выданье этого делать нельзя. Она не имеет права гулять одна, только с гувернанткой или подругой, но лучше с гувернанткой, так как Дарья ей не нравится, а Марфа слишком болтлива и глупа. Глупа не в том плане, что совсем ничего не понимает, а эмоционально глупа, не воспитана. Это большой минус, и если она так легко добывает информацию о других, то что мешает этой курносой купчихе добывать информацию и о ней, а потом этим торговать? В таких делах семейные корни дают своё, она же купчиха в пятом поколении, и всё делает не потому что, а для того, чтобы…

Но в академии больше подруг у Женевьевы не имелось, так что придется оттачивать своё мастерство умолчания и уклонения. А это окажется весьма хорошей школой, ведь дальше она столкнётся с гораздо более искушённой публикой, что по одной только фразе могут сделать далеко идущие выводы, и при этом в том круге молчать нельзя, иначе просто перестанут общаться. Раз ты молчишь, значит, обманываешь.

И всё же, Женевьева сомневалась, как ей поступить?! Ладно, поедет она завтра с гувернанткой и посмотрит. Если удастся увидеть Дегтярёва, значит, тоже купит билет и слетает на дирижабле, если нет, то развернётся обратно и уедет на следующий день домой, или в этот же день, как получится. Окончательно приняв для себя непростое решение, она успокоилась и даже улыбнулась. Всё же, она молодец: и сессию сдала хорошо, и вообще. А вот как сдал сессию Дегтярёв, она так и не узнала. Надо было об этом у Марфы спросить, но она не удосужилась. Скорее всего, сдал он её с отличными результатами, это же Дегтярёв, упрямый и умный!

На следующий день Женевьева не стала долго нежиться в постели, наслаждаясь, что не надо рано вставать и идти на занятия, а, повалявшись чуть дольше обычного, вышла к восьми утра на завтрак. Быстро закончив необходимые утренние дела, уже в девять утра она вместе с гувернанткой садилась в повозку к извозчику, намереваясь ехать в сторону Марсового поля. Извозчик, дождавшись, когда барышни усядутся, лихо свистнул и, тронув поводьями лошадь, заставил её потянуть за собою сани.

Какое-то время мы быстро шли с Петром, не разговаривая ни о чём, и мне, и ему было неловко, так опростоволоситься перед барышнями! И ведь всё произошло совершенно случайно, ну как так?! Но долго хранить молчание мы не смогли, и одинаковую мысль минут через пять озвучил Пётр.

— Эх, и как неожиданно они появились.

— Ага, — вздохнул я в ответ, — очень неожиданно. Что делать будем, поедем за билетами?

— Уже всё настроение испортилось, давай завтра уже с утра сгоняем, и всё, а сейчас в кафе пойдём?

— Давай, только куда пойдём?

— А, уже всё равно.

— Ну, если всё равно, то лучше попроще, и не в центре.

— Согласен.

Так мы и сделали. Поймав извозчика, уехали ближе к академии и, разместившись в каком-то небольшом ресторанчике, славно пообедали-поужинали. Много заказывать не стали, настроение оказалось не ахти, а один бокал красного сухого никак не повлиял на наши мозги. Зато и денег немного потратили. Ничего знаменательного в этот день с нами больше не произошло, и на следующее утро мы отправились на Марсово поле, найдя обыкновенного извозчика. На эфиромобиль тратиться не стали, перегорели.

Усевшись в возок, я крикнул извозчику.

— А прокатите-ка нас с ветерком?!

— А и прокачу, коли деньги на то есть. А рубль дадите, отроки?

Я переглянулся с Петром, пока извозчик, хитрого вида мужик, одетый в толстый меховой армяк, с ехидцей смотрел на нас.

— Дадим, — выкрикнул Пётр, — с каждого по полтиннику! — и полез за ним в карман, я тоже.

Получив два серебряных кругляша с портретом Павла Пятого, извозчик крякнул, свистнул и, хлестнув несильно лошадь плетью, крикнул.

— Н-н-но, родимая, пошла, пошла!

Сани тронулись, и вслед за лошадью, что стала быстро набирать ход, покатились в нужную сторону. За краями саней пролетали мимо стены домов, одинокие прохожие, а также попадающиеся навстречу всякого рода автомобили и экипажи с санями. Ветер свистел у нас в ушах, лошадь, быстро перебирая ногами, хрипела, выдыхая целые клубы пара и напоминая нам живой паровоз. Сани летели за ней, словно птица, скользя по накатанному, потемневшему от грязи и сажи, снегу.

Глядя, как мы несёмся, у меня захватывало дух и в груди возникло чувство восторга, хотелось сорвать свою фуражку и махать ею от переполнявших душу чувств. Пётр, скорее всего, испытывал тоже подобные эмоции, судя по его восторженному лицу. Если бы мы выпили, то, наверное, так и сделали, но мы опьянели только от восторга, не утратив от этого самоконтроль, и сдержались.

До Марсового поля мы домчались буквально за полчаса, но на подъезде к нему лошадь споткнулась, сани пошли юзом и ударились в едущие рядом другие сани, отчего все пассажиры обоих экипажей вывалились на снег. От резкого удара мы с Петром вылетели из саней, мир несколько раз перевернулся у меня перед глазами и остановился. Пару мгновений я помедлил, а потом быстро вскочил.