Ефим посмотрел на бумажку в пять злотых, но так и не решился её взять.

— Бери, — сказал ему поручик, — это уже твои деньги. Если расскажешь что-нибудь интересное про Блазовского и его компанию, то получишь ещё столько же, ну, и насчёт поддержки я не шутил. Я из жандармского управления, решив все вопросы с уголовным сыском, пойдёшь ко мне. Задачи ставить тебе буду тоже я, отчитываться станешь также мне, ну и остальное узнаешь позже. Учти, работать надо на политический сыск, а не на уголовный. Это совсем другой уровень.

— Хорошо, — решился Трутнев, — что вы хотите узнать?

— Да рассказывай всё, с самого начала: как познакомился, какие дела вёл, как в долги попал, ну и дальше, по порядку.

Ефим на минуту задумался, а потом стал говорить. Рассказывал он очень долго, но его никто не перебивал, лишь задавали уточняющие вопросы. Записей тоже никто не вёл.

Кошко, несмотря на свой затрапезный вид доброго Чеширского Кота, обладал феноменальной памятью, а Радочкин, хоть и не имел такого рода достоинства, зато обладал даром, благодаря которому ему и не требовалось запоминать всё дословно, он хорошо ощущал правильность и правдивость каждого сказанного слова. Кроме того, его память была просто натренирована, и по возвращении к себе в кабинет, он скрупулёзно записал всё, что рассказал Трутнев, в части его касающейся.

Внимательно выслушав своего нового агента, поручик убрал револьвер, который всё ещё держал в руках, обратно во внутренний карман, а вместо него достал бумажник.

— Я думаю, Дмитрий Анатольевич, премию этот гражданин заслужил.

— Согласен, — кивнул в ответ Кошко, — но пока небольшую.

— Понял, вот ещё пять злотых, любезный юноша. В сумме вы сегодня выиграли пятнадцать злотых.

— Почему пятнадцать, когда вы мне заплатили только десять? — вскинулся в ответ Ефим.

— Как почему? — усмехнулся Радочкин, — а долг в пять злотых?

— Вы шулерствовали.

— Это несерьёзный разговор, господин Трутнев.

— Гм, — Ефим ничего не стал доказывать и молча взял деньги. Две красненькие купюры с изображением Павла Первого тут же исчезли в его кармане.

— Я приду.

— Ждём-с, — улыбнулся Кошко.

— Я могу идти?

— Можете. Афанасий!

В комнату тут же просунулась голова того, кто привёл Трутнева.

— Проводи человека на выход, он свободен.

— Слушаюсь, — и, поманив за собой Ефима, голова исчезла.

Трутнев поднялся и быстро вышел из комнаты.

— Ну, что же, Ростислав Игоревич, вербовка, я считаю, прошла успешно.

— Надеюсь, но рыбка ещё не попалась до конца в сети, и может выскользнуть.

— Того, что он тут нам наговорил про своих бывших друзей, уже хватит, чтобы оказаться лунной ночью подо льдом Невы. Он не понимает, с кем связался, и не поймёт, пока не узнает от нас больше. Видимо, он показался для своих «друзей» слишком незначительным, и они решили пока всё оставить, как есть, но в дальнейшем они о нём вспомнят.

— Возможно.

— Так и получится, помяните мои слова, господин поручик.

— Хорошо, Дмитрий Анатольевич, но мне пора, я вам позвоню.

— Звоните, мне передадут о том, если вы вдруг не застанете меня на месте. А я ещё немного здесь побуду, дела-с уголовные.

— Понимаю, — Радочкин крепко пожал руку Кошко и уже почти ушёл, когда вспомнил, что не получил ответа на последний вопрос о Дегтярёве.

— Дмитрий Анатольевич, так что вы думаете о Дегтярёве?

— Что я думаю?! Учить его надо, и учить разному, его удел — не инженерное дело, и не военное, а разбираться в вашей кухне, да помогать нашим советом, но для этого ему придется пережить множество неприятных историй и где-то отучиться, что даст ему специфические навыки, которыми владеете, скажем, вы. Поэтому я пока ума не приложу, что с ним делать.

— Понятно, я подумаю над вашими словами. Всего хорошего! — и поручик ушёл.

И вновь я стою на железнодорожном вокзале Крестополя, держа под руку любимую маму. Морозно, редкий, крупитчатый, белый снежок сыплется сверху, как манна небесная, устилая бетон перрона и каменную мостовую перед вокзалом ровным слоем мягкой снежной пыли.

Люди и лошади с повозками оставляют на ней разнообразные вмятины, тут же изгаживая и расчёркивая белое полотно следами и отпечатками колёс и шин. Машин в Крестополе всегда имелось немного, и только вокзал иногда становился их сборищем, но ненадолго, когда отходил павлоградский поезд или московский, во всё остальное время вокзал замирал и жил своей тихой и незаметной для большинства жителей города жизнью.

— Сынок, ты письма отправляй почаще. Телеграммы дорогие, поэтому пиши мне каждый день!

— Хорошо, матушка, каждый день не обещаю, но постараюсь писать раз в две недели.

— Спасибо, сынок! — мать приникла ко мне, отчего мне пришлось наклониться.

Некоторое время матушка стояла, прижавшись ко мне и спрятав лицо на моей груди, потом отстранилась, вытирая слёзы, часть из которых всё равно осталась на моём форменном пальто.

— Будь осторожен, я переживаю за тебя, — сказала мать, перекрестив меня, шепча при этом какую-то молитву.