Шрифт:
Внутри было тише, чем в склепе, и пахло старыми страницами, пылью, воском и чем-то ещё — лёгким запахом прошлого, которое здесь отказывалось умирать. Полки тянулись вверх, как голодные руки. Книги спали в своих гнёздах, и стоило лишь шепнуть — они бы проснулись. Свет из высоких окон ложился на пол полосами, будто кто-то резал день на части.
Здесь было безопасно. Почти. Если не считать мыслей, что теперь разгуливали в моей голове, как псы, сорвавшиеся с цепи. Если не считать ощущение взгляда, что всё ещё жёг затылок, даже здесь, за толстыми стенами из знаний, молчания и пыли.
В библиотеке было холодно, но не так, как снаружи. Здесь холод был иной — не от камня, не от сырости, а от времени. От знаний, которые остались без читателя. Стены дышали заплесневелыми откровениями. Воздух пах чернилами, воском и вещами, которые лучше было бы забыть. Велария не было. Я отметил это сразу. Не потому, что ждал — а потому что боялся, что увижу. Странно, как часто эти две вещи совпадают.
Мы с Юной прошли мимо столов, где некогда толпились ученики, а теперь царила только тишина. Я кивнул ей на свободный стол в углу, у стены, под высоким окном. Свет падал туда так, будто сам выбирал, кому сегодня позволено думать.
Она села, не говоря ни слова. Я тоже. Некоторое время мы молчали. Слова, как всегда, приходили слишком медленно — или слишком быстро, чтобы их поймать. Но молчать дальше было нельзя.
— Прежде чем ты скажешь то, ради чего привела меня сюда, — начал я, глядя на её руки, сложенные на столе, — позволь сначала мне. Просто выслушай.
Она кивнула. Едва заметно. Почти по-птичьи.
— Мне... тоскливо, Юна. С тех пор как ты начала отдаляться. — Я сжал кулак, чтобы не выдать дрожь. — Будто что-то ценное вытекло сквозь пальцы, и я даже не заметил, когда. Я не хочу настаивать, не хочу требовать, но... ты исчезала. А я не знал, как с этим быть.
Юна посмотрела на меня мягким взглядом.
— На то были причины, — сказала она. — Но это не твоя вина. Просто... мне нужно было разобраться в себе. Во всём, что происходит.
Я кивнул, чуть упрямо.
— Это из-за того эльфа?
Она моргнула. Потом чуть склонила голову — и вдруг, к моему удивлению, улыбнулась.
— Нет, глупый. Даже не близко. — Она чуть рассмеялась. — Наоборот. Благодаря тебе все начали смотреть на нас — на эльфов, полуэльфов — иначе. С уважением. Впервые за долгие годы... С того момента, как пал Эль`Дарсин, и нас начали допускать в Академию, впервые я чувствую, что могу быть собой.
Я кивнул. Что-то защемило в груди.
— В Алханроэле, знаешь ли, почти нет эльфов, — сказал я. — Но к ним относятся как к обычным людям. И за горными цепями, далеко на юге, в землях, что забыты картографами, эльфы живут бок о бок с людьми. Без обид и без этой…вражды…
Юна приподняла бровь.
— К чему ты это?
Я отвёл взгляд. Почесал висок. Чувствовал, как уши начали гореть. Дерьмо.
— Я просто... подумал. Что если однажды ты захочешь. Ну, то есть — если всё пойдёт не так, как ты планируешь. Или если ты решишь, что хочешь чего-то другого. То ты могла бы жить в Айронхилле. С отцом. С братом. Это большой город. Там найдётся место.
Она немного растерялась. Улыбка стала осторожной, как шаг по льду. Но потом она перевела взгляд на окно.
— Ты странный, Максимус. И милый. И очень, очень неловкий.
Я открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ — может, отыграться шуткой, может, уйти в сарказм — но она была быстрее.
— Послушай. Есть кое-что, что я должна тебе рассказать. Это может показаться сказкой. Но я слышала это от отца. Много лет назад. А вот буквально пару недель назад я нашла это здесь, в библиотеке, и теперь всё чаще думаю, что это было не просто сказание.
Она вытащила из сумки свиток. Потёртый, с рваными краями и вязью, которую в Академии уже почти не преподавали.
— Пророчество. Старинное. В нём говорится о герое. Я... не уверена. Но всё слишком похоже…на тебя…
Она развернула свиток, и я увидел строки, написанные выцветшими чернилами. Она прочитала вслух:
“Говорят, в званный час между упорядоченными и разрушенными мирами явится некто, чьё имя никто не назовёт, но чьи поступки останутся в памяти тех, кто выживет. Он придёт в облике юноши — с телом смертного, но с глазами того, кто видел века. Его взгляд будет тяжёлым и молчаливым, как у человека, вернувшегося с войны, которую он ещё не начинал.Он будет с волосами цвета земли и взглядом спокойным, чуждым возрасту и происхождению. Его поступь — выверенная, как у воина, но мысли будут выдавать в нём того, кто не принадлежит этому времени.В его поступках будет проявляться знание, которое он не изучал. Магия признает его своим, ещё прежде, чем он осознает её. Оружие в его руках станет продолжением его воли.Внутри него будет борьба. Множество начал, множество голосов, множество сил, спорящие за право вести его. Одни голоса будет звать к свету, другие — к падению. Он не сразу поймёт, какой из них его собственный.Он будет воспитан в Железном доме — там, где куют волю. Сам он станет прочнее стали. Он будет чужаком. Люди почувствуют в нём что-то древнее, даже не зная, почему им хочется следовать за ним.Он не принесёт спасения старому порядку. Напротив — он станет причиной раскола. Но через этот разлом начнёт складываться новый порядок.В его присутствии соберутся те, кто был отвергнут. Он не будет звать их, но они придут. Он не предложит им веру, но они поверят. Потому что в нём будет то, чего им не хватало — цель.Когда взойдут Пять Солнц — знамение эпох, — и ни одно из них не даст тепла, тогда откроется Путь. Но пройти по нему сможет лишь он. Не избранный. Не спаситель. А тот, кто был нужен.”
Я молчал. Потому что в голове зазвенело. И потому что где-то внутри меня — в том месте, которое даже я боялся трогать — что-то шевельнулось и прошептало: «Она права.»
— Всё это звучит... невероятно, — проговорил я, не отрывая взгляда от свитка. — Будто сказка, написанная кем-то с богатым воображением и слишком большим запасом чернил.
Юна молча кивнула, но в её глазах теплилось что-то большее.
— Ты и правда думаешь, что это обо мне? — спросил я, почти шёпотом. — Что я... этот герой?