Однако Полина решительно покачала головой, проявляя достойную своей матери твёрдость:

— Нет, папа. Ничего и никогда уже не будет как прежде. И ты это знаешь. Не хочу возвращаться туда, где мне всё будет напоминать о прошлом. Здесь я нашла смысл своей жизни. Я помогаю людям — учу детей, использую свою магию для защиты, а не для салонных фокусов.

Её глаза блеснули, и я увидел в ней не просто аристократку, бежавшую от гнёта матери, а сильную женщину, нашедшую своё призвание.

Князь Оболенский тем временем осматривал укрепления Угрюма. Его опытный взгляд оценивал новые бастионы, расширенные стены, систему обороны. Я видел, как менялось выражение его лица — от любопытства к осознанию и, наконец, к уважению.

— Впечатляет, — наконец произнёс он, повернувшись ко мне. — Создать такой форпост на границе, с такими ресурсами и за такое короткое время… Немногие способны на подобное.

— Это только начало, — ответил я просто.

Оболенский понимающе кивнул, и в его глазах я увидел то, что ожидал — признание. Не формальное, не вынужденное, а искреннее. Один сильный человек, признающий силу другого. Укрепления Угрюма говорили сами за себя — я создал здесь не просто деревню, а настоящую приграничную крепость, полноценную силу, с которой теперь придётся считаться всем соседям.

И с этого дня мои отношения с княжеской властью выходили на новый уровень.

Мы вышли из автомобиля на свежий воздух, пахнущий гарью и кровью. Последние отблески сражения ещё висели в воздухе — дым от горящей техники, стоны раненых, звон металла, когда бойцы собирали трофейное оружие. Мой острог выстоял, но цена была высока — разрушенные укрепления, повреждённые дома, раненые и, возможно, убитые. Я глубоко вдохнул, пытаясь сосредоточиться.

Борис тут же подбежал ко мне, его лицо было измазано сажей, а на плече виднелась окровавленная повязка.

— Воевода, мы сдерживали их больше двух часов, пока вы не вернулись, — доложил он, скосив взгляд на Полину и её отца. — Идёт подсчёт потерь. Доктор Альбинони уже занимается ранеными.

Я положил руку ему на плечо, чувствуя, как он слегка напрягся от боли.

— Ты молодец, — сказал я твёрдо. — Организуй сбор трофеев и опись потерь: и наших, и у наёмников. Пусть охотники обойдут периметр и проверят, не затаился ли кто-то из нападавших.

Ко мне подошёл Захар, хромая на правую ногу. Его седые волосы растрепались, а на щеке виднелась глубокая царапина.

— Ох, беда-то какая, Прохор Игнатьевич, — покачал он головой. — Стена в частично обрушилась, два дома сгорели, дюжина повреждена. Люди напуганы.

Я кивнул, мысленно оценивая предстоящий объём работ.

— Организуй расчистку завалов и подготовку тел погибших к погребению. Распорядись подготовить тела наёмников к сожжению за пределами острога. Выдели отдельную команду на ремонт стены — это приоритет.

Полина стояла рядом, её взгляд беспокойно метался по острогу, где ещё недавно она преподавала детям, а теперь повсюду были следы разрушений. Я видел, как дрожали её руки — сказывалось магическое истощение и напряжение после боя.

— Полина, тебе лучше помочь Альбинони, — мягко сказал я. — Твои целительские способности сейчас нужнее всего там. Это не просьба, а приказ, — добавил я, видя, что она хочет что-то возразить.

Она бросила беспокойный взгляд на отца, но потом кивнула.

— Конечно. Я смогу помочь, — она поцеловала отца в щёку. — Мы поговорим позже, папа.

Когда она ушла, мы с Германном остались наедине. Он смотрел на удаляющуюся фигуру дочери с плохо скрываемой тревогой. В его взгляде читалось столько невысказанных вопросов.

Некоторое время мы молчали, пока наконец Белозёров не заговорил:

— Какие у вас намерения относительно моей дочери, Прохор Игнатьевич? — его голос звучал нерешительно, но в глазах читалась искренняя озабоченность.

Я замолк, собираясь с мыслями. Как объяснить этому человеку, что его дочь нашла здесь своё призвание? Что она перестала быть избалованной аристократкой и стала настоящим боевым магом?

— Полина останется здесь столько, сколько захочет, — ответил я прямо. — Она ценный член нашего общества — учит детей, использует свой дар для защиты. И я никому не позволю оскорблять её имя.

Намёк на нашу былую близость не ускользнул от внимания графа. Он нахмурился.

— Вы знаете, что в свете будут говорить? Если о поступке моей супруги всё же узнают, репутация нашей семьи будет подорвана. Если к этому добавится ещё и…

— К этому ничего не добавится, — отрезал я. — Князь Оболенский пока что не бросал слов на ветер. Если он пообещал, что о ситуации не узнают, значит, о ней не узнают. Что же касается Полины, повторюсь, я лично позабочусь о том, чтобы никто не смел порочить её имя. Что бывает с теми, кто не верит моим словам, можете поглядеть на примере Льва Осокина.