— Как давно это началось? — тихо спросил я, глядя на графиню, теперь бормотавшую что-то себе под нос.

— Полтора года назад, — ответил Белозёров. — Головные боли, перепады настроения… Я не придавал этому значения. Думал, просто нервы. После вашей… вашего знакомства с моей дочерью ситуация обострилась.

Как он элегантно выразился.

Матвей Филатович приоткрыл окно и прошептал приказ Трофимову, который понятливо кивнул, подошёл к Лидии, и сделал инъекцию ей в шею. Через несколько секунд истеричные крики стихли, сменившись бессвязным бормотанием.

— У меня есть предложение, — заговорил Оболенский, когда убедился, что графиня успокоилась. — Очевидно, что графиня Белозёрова невменяема. В таком состоянии она не может отвечать за свои действия. Предлагаю взять её под княжескую опеку и отправить на принудительное лечение в специальное учреждение.

Германн кивнул:

— Я готов компенсировать все финансовые потери, причинённые действиями моей жены, — его взгляд был прикован к обездвиженной Лидии. — Я не мог её остановить… но я отвечаю за её действия как глава семьи.

Из тебя глава семьи, как из осла — полководец.

Возможно, Германн Климентьевич и являлся хорошим человеком, но вот возглавлять свой род он оказался совершенно не способен. Для этого требовались жёсткость и непререкаемый авторитет. И того, и другого отец Полины был лишён.

Я посмотрел на девушку, затем на разрушения в Угрюме, на тела наёмников, раскиданные по полю боя. Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я хотел справедливости — графиня должна была ответить за смерти моих людей, за разрушение домов, за сам факт нападения на острог под моей защитой. С другой…

— А что с судебным разбирательством? — спросил я прямо, глядя Оболенскому в глаза.

— В случае принятия нашего предложения, — ответил князь, — формального разбирательства не будет. Это позволит избежать… нежелательной огласки.

Я перевёл взгляд на гидромантку, которая всё ещё сидела с опущенными глазами в ожидании моего решения, прижавшись к отцу.

Что будет с репутацией Полины, когда эта история выплывет наружу? Если станет известно, что её мать развязала настоящую войну и в результате была признана сумасшедшей… светское общество жестоко. Они будут шептаться за её спиной, сомневаться, не унаследовала ли дочь материнское «безумие». Непристойно выносить семейный сор из избы, но ещё хуже — позволить невинному человеку пострадать от последствий чужих действий.

Убить графиню я не мог — это разрушило бы мои отношения с Полиной, которая уже доказала свою ценность. Но даже если не думать о практичной стороне вопроса, чисто по-человечески эта девушка была мне симпатична и от неё я видел лишь поддержку. Однако и оставить Белозёрову-старшую безнаказанной тоже было недопустимо.

— Психиатрическая лечебница под княжеским надзором, — медленно произнёс я. — С постоянной медикаментозной терапией. Чтобы ни единая душа не узнала о случившемся.

В чём-то это наказание хуже смерти.

Оболенский кивнул.

— Это останется конфиденциальной информацией, — заверил он. — Официально графиня отправится на длительное лечение за границу. Никаких подробностей, никаких скандалов.

Я снова взглянул на Полину. Она благодарно подняла на меня взгляд, понимая, что я стараюсь защитить её.

— И от вас, Германн Климентьевич, я ожидаю полной компенсации за все наши разрушения и потери.

Белозёров облегчённо выдохнул:

— Разумеется. Вы получите справедливую компенсацию.

— И у меня есть условие, — твёрдо добавил я, глядя на Оболенского. — Графиня должна оставаться в изоляции. Никаких посещений, кроме ближайших родственников, никаких послаблений в лечении или обеспечении безопасности.

Всем было понятно, что я имел в виду: держать Лидию подальше, на сильных препаратах, не позволяя ей когда-либо снова стать угрозой. Мне совершенно не нужно, чтобы через полгода она сбежала и снова начала строить против меня козни.

— Это… разумная предосторожность, — согласился князь. — И я весьма вам благодарен, боярин. Моя кузина своими действиями фактически поставила наши княжества на грань войны, — Матвей Филатович потёр переносицу. — Если бы не быстрое разрешение ситуации, последствия могли быть катастрофическими.

— Она крупно вас подставила, — согласился я.

— И поставила меня в весьма непростое положение, — подтвердил князь. — За что я теперь, несомненно, в долгу перед вами, Прохор Игнатьевич, — его слова прозвучали, как завуалированное обещание.

Я кивнул, принимая это как факт. Долг такого человека, как Оболенский — серьёзный политический ресурс, и мы оба это понимали.

Германн повернулся к дочери:

— Доченька, дорогая, ты можешь вернуться домой, — произнёс он. — О ней позаботятся, жизнь наладится. Всё будет как прежде.