Но отец будто бы издевался, оставив жену своего настоящего наследника, а не того хлыща, который им считается, без медицинской помощи!

Я — сын одного из самых могущественных правителей нашего мира — сейчас был беспомощен, как новорождённый котёнок. Я не мог отправиться во дворец сам — боялся оставить Аню. Хотя и помочь ничем не мог тут. И извёлся уже от представления только того, что ей приходится испытывать. Но что можно сделать — в голову не приходило.

А тем временем за окном уже разливался кровавый восход…

Что идёт что-то не так я понял не сразу. Хотя Глафира, запинаясь, и сказала ещё в начале, что дитё великовато для моей жены и лекаря бы надо побыстрее. Но я ещё надеялся, что она как-то справится. Да только не справляется!

Особенно ясно это стало, когда ночная темнота стала густой, а плача ребёнка всё не было слышно. Потом я будто бы беспамятстве заметил, что она уже начинает рассеиваться снова, а крик Ани превращается теперь только в тихий стон. И когда солнце уже было чётко видно на горизонте, а я уже готов был отправиться во дворец и выбить лекаря у отца хоть кулаками, из-за двери вышла белая как мел повитуха.

— Дар… — вздохнула она тяжело, а у меня сердце едва не остановилось, потому что Ани я больше не слышал.

— ГОВОРИ! — заорал на неё, страшась ворваться в комнату и увидеть всё собственными глазами…

Глафира стала ещё бледнее.

— Я не могу ничего сделать, Дар. Никак не выходит помочь. Если хочешь, могу попытаться спасти дитя. Но без лекаря ей не…

— Ты не в себе, старуха?! — я едва не набросился на неё. — Ты что несёшь?!

Мы тут все люди простые. Общались без реверансов. К тому же многие видели, как правитель лично наведывался ко мне пару раз. Потому меня тут все знали, хотя и не догадывались о моём происхождении, но побаивались. Из-за того, что в моей мастерской было достаточно рабочих мест для местных парней, тоже уважали. Платил я справно. Помогал администрации иногда по мере сил. Да и тем, кто живёт худо — тоже. Вроде как благотворительность, но я себя не считал благотворителем каким.

У меня всё запросто — если могу помочь, то почему не сделать? Если уж сам знал, каково это — жить впроголодь. Тогда, в детстве, я ещё радовался приездам отца — он привозил еду и вкусные подарки. Но мать на моих голодных глазах их выбрасывала скоту. А его, не глядя на статус, вышвыривала вон. Потом отчим уже тоже не особо баловал-то.

Потому мне и было не безразлично, если у нас тут появлялась какая семья без средств. Мужей брал к себе на работу. Детям отправлял продукты. Жёнам — какую одежду да что для дома.

Поэтому даже пожилую повитуху звал просто по имени. И она была не против. Но вот так позволял себе орать впервые. Прежде из уважения к её возрасту ни разу и голоса не повысил. Но то, что она сказала, выбило меня из колеи.

Как это не могу сделать ничего?! Как это не помочь?! Она свихнулась совсем?!

Магия внутри меня закипела, желая вырваться и превратить повитуху в ледяной камень. Она видела в ней ту, что подписывает Ане приговор. И магия, и я — мы кипели от бессильной ярости и страха. Я едва сдерживал её, едва держался в себе, не позволяя опуститься до слабости — и поддаться запертой во мне разрушительной Силе…

— Дар, твой сын слишком велик для неё, — вздохнула она снова, конечно же не зная, что это вовсе не мой сын.

И я вновь едва не взвыл. Ребёнок какого-то мужика убивает мою жену! А я ничего не могу сделать! Если бы можно было…

Я замотал головой, стараясь отогнать жуткие мысли. Но они не уходили. За это время я привык к тому, что этот ребёнок будет моим. Что он вообще у меня будет. Если он Анин — то и мне не чужой. И я даже по-своему проникся к нему. Но если на кону стоит её жизнь, если можно поменять…

И всё же я озвучил это страшное. Шёпотом, конечно, чтобы Аня не слышала. И совсем не только потому что он мне не родной. Свой-то без неё не нужен… Ну как я теперь без неё-то?

— А если наоборот? — сглотнул, сжав кулаки. — Если её спасти, а его… — голос сорвался, я так и не смог произнести ужасное.

— Нет, не получится. Только как сказала, — Глафира тяжело опустилась на скамью. И только тогда я заметил, как дрожат её руки. — Я всё сделала, что могла. Что умела. Мне и самой тяжело такое говорить… Но в таких случаях уже давно без лекаря не оказывалась. Потому всегда всё заканчивалось хорошо. Теперь же… Ты бы… Ты бы пошёл к ней, Дар.

— Зачем? — уставился я на неё, как баран на новые ворота.

Ну она же там полураздета, наверное, а мы ещё с ней даже не были близки с тех пор, как поженились, а она потеряла память. Наверное, застесняется…

И по мутному взгляду повитухи увидел страшное. Она же меня к ней прощаться отправляет!

Я отшатнулся от неё, глядя огромными глазами.

— Ты… Ты не… Так нельзя! — заревел почти, саданув кулаком по столу.

И в тот миг же представил, что так вот отца бью. Если я думал, что ненавидел его раньше, то ошибался. Вот сейчас — теперь, ненавижу по-настоящему. Горячей, озлобленно ненавистью. Готовой даже на то, чтобы смещать с грязью его семью, отобрать всё у своих младших братьев — лишь бы ему тоже сделать так больно, как он смог сделать мне, оставив Аню без помощи!