— Второй воин, я против, давай лучше я. — Отодвинув кандидатуру командира, говорит более молодая и менее опытная самка, получая в ответ лишь насмешку.

— Ты насморка от сыпи не отличишь. Сгинь с глаз моих. — Говорит Второй воин, явно насмехаясь над третьей. — Если здесь эпидемия, то встречать её должна старшая, готовая к смерти.

— Не дури! — Воскликнула молодая из племени.

— Стисни зубы и умолкни. — Клацнув зубами, со злостью заявляет Второй воин. — Ты скоро ощенишься, а мою молодость уже обсуждают боги. Я проверю тело, скажу, что увижу, а ты уведи охотниц.

Оспаривать смелость второго воина никто не посмел. Решимость с которой она шла на свою жертву, на возможную смерть, заслуживала высшего уважения воина. Поэтому смелые и храбрые Чав-Чав, даже те, кто происходили в отряде из племени Медведей, не посмели противиться, дали своему командиру свершить предначертанное.

Чав-Ган скидывает со спины колчан, в котором держала стрелы, разматывает его и рвёт сильными когтями на лоскуты. Один идёт на лицо, дабы вместе с воздухом проклятые, лопнувшие миазмы не проникли в её ноздри и рот. Потом остатки кожи рвёт на куски, коими собиралась коснуться мёртвого, посиневшего тела. Вокруг вились опасные насекомые, на шее трупа повисли змеи, а из глаз вываливались белые личинки мух. Покойник уже давно томился на солнце, и от того выглядел ещё более гнетущим и опасным. К нему Чав-Ган подходила максимально осторожно, полушагом, оглядывая почву, ветви, как ломанные, так и те кусты, что на вид не тронуты. Сердце её бешено колотилось; ей сразу показалось, что покойник — это тот, кто не должен был быть убит, кто… в последнюю очередь должен был встретить смерть здесь. В теле убитого она видела самца, и чем ближе приближалась, тем сильнее её охватывал ужас, паника и понимание того, что пред нею и вправду самец. Убийство самцов — величайший грех; ни один из существующих по обе стороны хребта законов не допускал подобного, и, вне зависимости от вида, рода, всегда грозил одно: смерть. Самцы нужны по обе стороны гор, морей — куда ни плюнь, без них жизнь погаснет, и тут такое…

Гнев охватил Чав-Ган, но пока она не стянула с того штаны, пока не увидела корень, уважаемый воин не имел права говорить о величайшем грехе. Изучив тело, отсутствие меха, хвоста или же его «короткость» в виду вмешательства насекомых и животных, Чав-Ган начинает оглядывать голову, короткостреженный, лысые пальцы, стопы. Всё странное, всё неместное, и ещё одежда на ногах — синяя, плотная, с трудом режется даже черным когтем. Сначала Чав-Ган думала, что это очередная иноземная разведчица, прибывшая на деревянном морском демоне, но когда срезала кожную тканевую броню, затем лёгкое, провонявшее исподне, охнула, ужаснулась и упала на землю.

— Что там, Второй воин, что вы видите? Скажите, скажите прежде чем неведомая беда сомкнёт ваши уста! — В ужасе кричит Третий воин, верная Чав-Ган девушка, что лишь за свои старания, будучи дочерью второй воительницы, стала её заместителем.

— Это самец! — Завопила в ужасе Второй воин. — Тревога, на границе земель убили самца!

С восходом солнца начинался третий день в нашей колонии-поселении мягкого режима. Сегодня мы с дедом запланировали много всего: от улучшения быта наших женщин до массового производства рыболовных снастей, улучшения инструментов, необходимых в повседневности, и даже поиска участка под огород. Добрыня — я недооценивал этого деда, его выносливость и то невероятное желание работать, которым он обладал. Никто из нас — ни спортсменки, ни офисные работницы, ни я — не могли похвастаться таким ярким блеском в глазах, этой нечеловеческой жадностью к труду и обустройству быта, которыми обладал Батя.

Разделать рыбу куском фюзеляжа от самолёта? Не проблема. Соорудить для девочек безопасную рыбацкую удочку, построить пирс? Раз плюнуть. Ещё до обеда он стал для меня настоящим богом, а для местных кошек — бедой, неконтролируемой и опасной. Вся опасность заключалась в том, что Добрыня считался сильнейшим в нашем поселении. Без шуток, этот дед с лёгкостью мог заткнуть за пояс меня, положить полдюжины баб, и, честно говоря, не факт, что даже толпой мы его побороли бы. Единственное, чего ему не хватало, это выносливости. Всё же сверхчеловеку было много лет, поэтому тут и отдышка, и редкие, почти незаметные жалобы на колени, поясницу, локти. Дед сжимал зубы всякий раз, как наклонялся, копался в земле. Я видел, как ему больно, но он и слова о своих проблемах не сказал, ни разу не пожаловался, настолько гордым и сильным человеком был наш сибиряк.

Отдав кошкам половину вчерашней пойманной рыбы, мы выменяли её на веревки. Из веревок и листьев пальм вили пол, точнее настил, которым собирались улучшить жилище девочек-волейболисток. Хоть те и хотели помочь, быть полезными, но их не подпускали к нам. Кошки ревниво держали их подальше, лишь изредка, «неся волю племени», допуская к нам Марию.

— Бать, слушай, а ты где служил-то, откуда столько всего умеешь, знаешь… — Кладя в сторону очередной плетеный квадратик, попытался невзначай разведать обстановку.

— Поживи моё, — прокряхтел дед, — а так, ГРУ, и не распрашивай, вообще ничего не говори про службу, не надо тебе этого знать.

— Извини. — Понимая, что мог ляпнуть лишнего, сунув нос куда не надо, тут же заткнулся. Меня всегда такие дядьки слегка пугали. Не скажу, что я из трусов, или, постоять за себя не могу. Просто, если я сделан из теста, он — отлит из чего-то очень и очень крепкого. В общем, разные мы, поэтому и как наладить контакт, не знал.

— Не извиняйся, — пробубнел дед. — Ты ж ничего не сделал.

— Изв… — блять, — хорошо.

— Мягкий ты, видно сразу, не служил. Косец?

— Не-а, — качнул головой и не соврал. Сразу после школы, вместе со всеми в военкомате стоял. Ни разу, даже не на секунду, откосить не помышлял. А всё равно не взяли. — Астма.

— Ой бля. — Выругавшись, тот на меня поглядел: — А сейчас-то как, нормально? Баллоны есть?

— Да нормально, — пожал плечами. Последний приступ у меня этак в году… года два назад был. Да и то, кажется, на фоне испуга. — А баллон в сумке был, а сумка в самолёте, а самолёт вон там, — указал взглядом на необъятную синеву, — в море.