Едва я заговорил о проклятье, со всех сторон послышался шорох и быстрое топанье ног. Марафон постельных сцен окончен, Агтулх велел расходиться. Разогнав зрительниц и плотно завесив единственный вход и выход, нас оставили с Кисунь наедине. Из её промежности до сих пор вытекало семя, перемешанное с соками. Она постепенно налаживала дыхание, дышала всё ровнее и спокойнее, потихоньку приходила в себя. Её беззащитность, покорность, эти два мягких хвостика, идеальное тело и мягкие ушки, которые я с интересом сейчас мял, сильно заводили. Такая робкая, податливая, покорная, с сильной мамой, а значит и крышей за спиной. Возможно, она мой путь к вершине пищевой цепи; через неё я надеялся начать формировать новое общество, продвигать новые правила, а с ними всё больше и больше очеловечивать племя Кетти. Наверняка старуха Олай тоже не станет просто стоять в стороне. Используя опыт прожитых лет, вполне может осознавать, что случится, если её дочурка влюбится в меня и начнёт действовать против интересов маменьки. Поэтому сейчас мне стоит как можно качественнее шлифовать Кисунь, обрабатывать как в постели, так и умственно, и с этим потихоньку, помаленьку начинать влиять на мать, а с ней прощупывать почву, воздействовать на все кошачьи правила и устои.

— Резкие перемены… — залюбовавшись улыбкой на лице Кисунь, сунул ей в рот указательный палец, почувствовал зубки, и как та, язычком ощутив инородный предмет, начала его посасывать. — Резкие перемены опасны, не так ли, моя принцесса?

Я запускаю во влажные уста второй палец, прихватываю за язык, приложив немного усилий, вытаскиваю кончик из рта, а затем тяну его по направлению к члену.

— У меня вот-вот возникнет проблема. Я укрою нас одеялом, а вы, будьте любезны, возьмите на себя ответственность своим ртом, исправьте положение. — Кисунь, испустив из тела некий едва заметный глазу свет, окружила шатёр странной, неестественной дымкой. Она не имела запаха, воздействовать на неё физически, взмахом руки или головы, также не удалось. Барьер?

— Прочь, я сказал! — Встрепенувшись и почувствовав кого-то в диапазоне, рявкнула принцесса.

— Ой… — Кто-то болезненно ударился головой о деревянный каркас шатра, затем кинулся бежать куда-то подальше.

Это точно какая-то магия, барьер, а стало быть, эта двуххвостая владеет магией, паранормальными способностями. Любопытно.

— Что это сейчас было? — Глядя на личико, застывшее у моего «корня», спросил я.

— Пробуждённые способности, — ответила Кисунь. — Раз в десять уровней боги даруют способность. Кто-то получает невероятную силу, затем ловкость, регенерацию, а кто-то — силу, превосходящую понимание обычных смертных. Мой милый Агтулх Кацепт Каутль, я владею силой духов, потому будь спокоен: что бы ни случилось, я смогу тебя защитить, устранить угрозу до того, как она возникнет на твоём горизонте.

— А-а-а… — Состроив морду послушной, умной наложницы, целую её в лобик, кладу кошке руки на голову и корешком своим затыкаю рот. Не отвлекайся, исполняй обещанное. Без старосты, старейшины, не помню, какой у её матери титул, эта девочка просто кошка с необычными способностями и двумя хвостами. Та же Укому смотрела на неё с вызовом, местные также особого доверия и уважения не выказывали. Она та, кем я её считал, вырощенная в тепличных условиях, мамина принцесса. Чем-то отдельным, нерешительностью, похожа на наших избалованных девочек. Её характер, податливость, то, как легко ей управлять, само по себе не клеится с типажом местных сильных и независимых воительниц. Должно быть, это общая черта для всех миров, всех умелых и сильных родителей. Я до сих пор помню, как говорил в интернете один шейх: «Плохие времена создают сильных людей. Сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена создают слабых людей. Слабые люди создают плохие времена». Мать Кисунь для меня сильная личность, загадка: я никогда её не видел, хотя уже знал, что Укому её правая рука, личная прислужница. Укому знала, как ко мне относиться, на какой дистанции держаться и всё делала правильно. Ведь Укому сильная, независимая баба. Её не склонить к чему-то рисковому, тому, что ей кажется лишним. Так же с Ахерон, она другого поколения, консервативна, ограничена в принятии решений, ведь застала прошлую эпоху Кетти. Из рассказов о которой я знал, как кошечек, сильно и больно их драли, рвали и убивали Чав-Чав. Ахерон и Укому олицетворяли настоящую власть на этом полуострове. Их жесткость, незыблемость, ровна готовности перегрызть глотку, если кто-то встаёт против их решений. Другое дело Кисунь: она просто песта — избалованное дитя, совсем не понимающее, что, используя положение матери, она подставляет под удар не только себя, но и хвостатую старуху, всё племя.

Думая об старосте и её приближённых, я нахожу ситуацию максимально странной.

Странно, очень странно, особенно с фактом нахождения рядом с Кисунь, строгой Укому. Может, это не я, грозный и умный самец, а мамочка Кисунь всё давно просчитала, ожидала такого, и теперь мы занимаемся своим делом именно под её дудку? Очень похоже на то. Чёрт, не знаю, местные нравы, их взгляды на жизнь и быт слишком отличаются от наших, и понять ход их мыслей, словно попытаться предсказать порядок падения капель дождя. Капли в любом случае упадут, омоют всё вокруг, но где и какая первая, а какая вторая коснётся земли, только Богу известно. Как бы ни пытался, этой ночью так и не смог понять, что есть правда — любовь, а что обычные животные инстинкты, которые в визите ко мне испытывала местная принцесса Кисунь.

Ночь, на удивление прохладная, вынудила жаться к её тёплому меху, посреди тьмы и пения непонятных крикливых птиц слушать ласковое, нежное мурчание на ухо. По утру один хвост Кисунь лежал под моей головой, второй прикрывал грудь. Закинув на меня ногу, обняв, малышка, пуская слюни, до самого восхода не переставала мурчать, язычком своим шершавым касаясь то моего плеча, то щеки, то уха. Улыбка ни на секунду не сходила с её лица, не открывая глаз, словно пропала разумом где-то в нирване, она провела меня через эту прохладную ночь, а по утру, страстно поцеловав, пообещала вернуться. Кисунь, её тело, да и она сама, выглядели поразительно бодрыми, словно на пампе, подкаченными, ещё более сильными и привлекательными, чем до нашей встречи. Словно другой человек… хотя, нет, словно персонаж, которого в игре бафнул бард, она, преисполненная какими-то своими силами, отправилась вершить мирские дела. Кисунь выглядела счастливой, хоть этой ночью я использовал её исключительно для удовлетворения её похоти, защиты наших девочек, но и своей заинтересованности скрыть не мог. Мелкая шалава подарила мне сказочную, очень нежную ночь, за которой последовал очередной день, наступление которого я решил отсрочить, полежав в кровати до полудня.

Хе-хе-хе, когда ещё такое будет, я чуть ли не бог, все любят, вылизывают и облизывают, во всех смыслах этих слов. Почему бы и нет…

— Рота, подъем! — Когда я только проводил Кисунь, стал сладостно дремать, с ведром воды и командирским выкриком ворвался Добрыня. — Боевая тревога! — В тот же момент на меня летит ведро ледяной пресной воды. Основной удар на себя приняло одеяло, но по лицу студёная нормально попало.

— Дед, ты чё?! — Охренев, перекатываюсь на сухую половину, вижу, как старику одна из послушных кошек подносит второе ведро. — Всё-всё, встаю, встаю, дай штаны надеть… — Старого не остановить, ехидно скалясь, он перетаскивает ещё один большой кувшин, похожий на бабушкин вазон.

— Батя, не надо…

— Надо, Федя, надо. — Очередной холодный водяной накат, сон как рукой сняло, а с ним исчезла вся доброжелательность и хоть какие-то симпатии к этому старому хряку.

Да за что, блять?! Про себя орал я, ебнувшись с кровати и перенимая из рук кошек полотенце.

— О, вижу, теперь бодрячком, — смеётся дед, возвращая сосуд кошкам, — и без всяких этих ваших вредных энергетиков, кофе. Ну что, Лёх, чувствуешь прилив энергии? Появилась жажда убивать?

Убивать… Да, дед, уж прости, но после такого…