— Возьмись ты за нож, направь на подругу, я лично убил бы тебя. — Говорит Добрыня. — А сейчас я вижу, ты достойная, ты можешь помочь нам…

— Помочь в чём? — Освобождаясь от пут, глядя на старика как на святого, с дрожащим голосом спрашивает Рабнир.

— В создании единого племени, где каждый имеет право на любовь, на самца, а с ним и на детей, — говорит со снисходительностью Добрыня. Старый прайдоха уже победил Медоед в словесной схватке. Как политики его мира, он пообещал невозможное, предложил неосуществимое, в обмен лишь взяв то немногое, что мог предложить воин — его жизнь. Добрыня не любил эту методику мотивации, подчинения, не любил, но ради Рабнир прибегнул к ней, ведь она и вправду для него стала надеждой, страстно желаемым, будущим агентом.

Той же ночью. Шатёр Агтулха Кацепта Каутля.

Прихватив «принцессу» за основание двух хвостов, словно за поводья, дёргаю её, проталкивая член всё глубже и глубже в её мокрую пещерку. Соки ручьём льются по её ляжкам, шлепки становятся всё более громкими, а она, даже не пытаясь сдерживаться, кричит, требует:

— Жёстче, резче, толкай, ещё, ещё!

У входа в шатёр уже торчало пять любознательных кошачьих голов, шестая и седьмая просунулись под стенами, ещё несколько любопытных глаз проковыряли в кожаных стенах дырки, наблюдая сбоку. Нас облепили со всех сторон, я чувствовал их взгляды, а с ними ощущал, как узенькая щёлочка принцессы всё сильнее обхватывает мой член. Я ощущал, как упругая, молоденькая попка всё ускоряется, всё чаще устремляется навстречу моим бубенцам, бьётся о пах. Двуххвостая Кисунь оказалась настоящей шлюшкой, наркоманкой с зависимостью к мужским членам и не обладающей хоть какой-то стойкостью и переносимостью к половым актам. Я ещё и не близок к кульминации, а она, вся вспотевшая, дыша так, словно её по всему миру гоняли, на дрожащих коленях уже говорит о третьем своём «кончаю».

Упав на одеяло, Кисунь дрожит при каждом вздохе и выдохе, повторяя раз за разом:

— Истинное блаженство…

Ага… конечно, истинное, если она так каждые две-три минуты будет подвывать, то я вообще не знаю, когда кончу. Взяв её за руку, встаю на кровать, а после, словно она живой манекен, переворачиваю на спину. Мелкая засранка от удовольствия аж глаза закатила, да язык свой длинный вывалила.

Её относительно остальных кошек небольшая грудь отлично ложится в руку. Длинные волосы, как и хвост, позволяли тянуть и натягивать за всё, что хочется, а выбритая, гладкая промежность, как и обезумевшее от наслаждения лицо, радовали мой глаз. Ещё разок присунув Кисунь в миссионерской позе, чувствуя, что представление для публики заканчивается, конец близок. Я вытаскиваю член из Кисунь, делаю шаг назад, словно в приступе, схватившись рукой за свою голову, произношу заранее оговоренные слова:

— Проклятье… оно начинает действовать, госпожа…

Кошка еле шевелится, с затуманенными глазами, вообще несоображая, что делает, раздвигает сначала ноги, а потом пальцами свою розовенькую пещерку. С неё течёт, прям сочится, словно она не сдержалась и… Нет, не похоже. Там всё пульсирует, её дырочка так и манит, сводит с ума, сжимается! Она не собирается мне помогать, или просто не может. Видимо, как оговорено, легко и просто мы не закончим. Сука…

Встав напротив входа, так что мой член, как и взгляд, направлен в сторону наблюдающих, я хватаю Кисунь за ноги, сворачиваю её тело в рог, так что зад оказывается над головой, а потом, с чавканьем её вагины, начинаю долбить со всей присущей мне жестокостью. Все видят, куда и как я присовываю; все здесь свидетели исполнения моих обязательств. Любовные соки Кисунь летят во все стороны: ей на грудь, лицо, она восторженно кричит, а кошки, те, что у дверей, так же пуская слюни, начинают постанывать. Наши зрительницы яростно дрочат сами себя, пока их принцессу имеют, словно похотливую шлюху.

— Я кончаю! — Закрывая руками лицо и пряча его от собственных соков, пищит двуххвостая.

— Кончаю… — послышалось со стороны выхода незнакомый женский голос…

Наконец-то! — Вогнав член по самые бубенцы, прижавшись к её лону, я задрожал в экстазе. Повиснув на кошке, чувствую, как под тяжестью моего тела её спина сгибается всё сильнее, так до тех пор, пока хвостатая не оказывается в положении, когда сама себе может отлизать. Боже… что я сейчас сделал, при стольких подсматривающих, так жестоко с принцессой. Опять по деревне поползут дурные слухи, не создаст ли это новых, дополнительных проблем? Отпуская ноги Кисунь, что едва дыша, закрыв глаза, ещё дергала задом на потеху зрительницам, гляжу в сторону опустевшего кувшина с водой. Взяв его в руки, подняв над головой, проглотив последние капли, протягиваю пустышку к входу. Зеленые глаза, чётко видимые на фоне звездного неба, исчезают, спустя пару минут появляются с разного рода посудой, заполненной водой.

— Вот, пейте, наш мустанг… наш… гепард… — На правах сильнейшей, зашла в шатёр одна из рослых, зрелых кошек. На вид ей лет тридцать пять. С лица смущённая, раскрасневшаяся, словно выпускница, застукавшая физрука и математичку.

— Благодарю, — переняв пластиковую бутылку, явно производимую не в их мире, ответил я, откручивая пробку.

— Не благодарите, Агтулх… лучше, можете и меня, как госпожу? — С глазами, полными женской зависти к всё ещё дрожащей на кровати Кисунь, говорит пышнохвостая. Грудь её в разы больше, чем у Кисунь, зад более мощный, мясистый, а вот между ног, да и подмышки, слишком махнатые.

— Извини, проклятье… — Вдоволь напившись и разлив воду себе на голову, смываю пот со лба, бровей и глаз. Прохлада от чистой, пресной воды потекла по телу. Лёгкий ветерок неожиданным порывом ворвался в шатёр, колотнуло, на спине высыпала гусиная кожа.

— Ох… я не о том, всё понимаю… я знаю о проклятье и не прошу о столь великой чести. Могли бы вы меня просто, хотя бы разочек, ну… так же ударить… шлёпнуть, как… как дочь госпожи шлёпали. — Подставив мне свою попку, с задранным хвостом, сжатым до предела анусом и мокрой, влажной в свете факелов щёлочкой, просит киска.

Я голый, холодная вода и ветерок слегка переохладили тело. Согреться мне не помешает. Шлепок, со всего плеча, по правой булке, да так, что у меня аж ладонь припекло.

— Мама! — Пискнула кошка, вставая на цыпочки.

Ещё один шлепок, но теперь по левой, дрожащей дольке. Более нежный, не отрывая руки, что от ягодицы скользнула к черному входу и ниже, к махнатой киске.

— Спасибо за воду. — Палец прошёлся вдоль половых губ, зацепив тонкую паутинку просочившихся соков. Женщина повернула голову через плечо, с надеждой посмотрела в мою сторону. Поцеловав её в щечку, вернув руку на её попку, подталкиваю кошку к выходу. — Штору задерните, и тем, кто через стены подглядывает, велите расходиться. Иначе я спать не смогу, да и ритуал может не состояться… Не забывайте, я же проклят, не хотелось бы, чтобы окружающие пострадали.