Мария вдыхает, встречается с ней взглядом.

— Меня обвиняют в убийстве отца, — выдавливает она.

В камере на мгновение воцаряется тишина. Затем Соня цокает языком.

— Убила? Своего папашку? — на лице вспыхивает интерес. — Это оригинально. Обычно за всякую мелочь сажают.

Мария сжимает зубы.

— Я этого не делала. Он оставил мне всё наследство, хотя я бастард. Это кому-то не понравилось.

Соня хмыкает, сдвигая ноги на нары и подтягивая колени к груди.

— Конечно, конечно. Ты невиновна, я невиновна, здесь все такие белые и пушистые, аж глаза слепит.

Мария не отвечает.

Её пальцы сжимаются в кулак, ногти впиваются в ладони. Соня наблюдает, ухмыляется.

— А знаешь… — протягивает воровка, — если уж тебя обвиняют в убийстве, то могла бы и сделать это. Наследство-то большое?

Мария резко поднимает голову, глаза вспыхивают. Соня лишь хохочет, её смех отскакивает от стен, кажется слишком громким.

— Не переживай, некромантка! Я сразу тебя почуяла. Тут таких, как ты, не боятся. Только вот жить в этой тюрьме долго не принято. Особенно, когда у кого-то есть веские причины, чтобы ты отсюда не вышла.

Сонька многозначительно подмигивает. Мария ловит себя на том, что холод пробирается под кожу. И это не только из-за сырости.

За дверью раздаётся шаги. Кто-то идёт. Тяжёлый звук сапог приближается.

— Ну что ж, — протягивает Соня, ухмыляясь. — Похоже, по твоему душу…

Залязгали железные запоры, двери со скрипом распахнулась.

— Гаврилова! На допрос!

Мария вздрогнула, еще никогда и никто не обращался к ней по фамилии ее рода — Гаврилова…

А, вон как вышло! Обратились. Только по очень скорбному и тяжелому делу.

Когда бы лучше, не отождествляли ее с этим древним могущественным родом, ведь происходит это с негативным оттенком относительно нее, словно она порочит их честь.

Она соскользнула с нар, и пошла к выходу.

Марию вели по узкому коридору с облупившейся краской на стенах. Лампочки под потолком едва светили, из-за чего проход казался бесконечным.

У неё пересохло во рту. Время словно растянулось — каждый шаг отдавался глухим эхом. Позади шагал конвоир — мужчина лет сорока, сутулый, с тёмными мешками под глазами, пахнущий чем-то тяжёлым, металлическим.

Марии не нравилось это место, эта обстановка. И она все время боялась, что из-за нарастающего напряжения внутри себя начнет преображаться в нечто…

И тогда вообще перестанет контролировать ситуацию. Она до крови закусила губы и шла вперед.

Дверь в конце коридора скрипнула, и её подтолкнули вперёд. Кабинет был просторным, но угнетающим — стены цвета увядшей охры, длинный стол с лампой, отбрасывающей резкий, неуютный свет. За столом сидел человек в тёмном костюме, безупречно выглаженном.

Следователь.

Он был худощав, почти измождён, но с цепким взглядом серых глаз. Лицо его было выточено, словно маска — резкие скулы, узкий нос, тонкие губы, плотно сжатые.

На столе лежала папка с её делом, аккуратно закрытая, будто специально оставленная на виду, чтобы она гадала, что там.

Следователь медленно поднял глаза, затем жестом предложил сесть. Мария села, стараясь не выдать дрожи в руках.

— Давно не виделись, — негромко сказал он. — Хотя, пожалуй, мы с вами вообще не были знакомы.

Голос у него был холодный, ровный, без эмоций. Он говорил, тщательно подбирая интонации. Мария промолчала.

— Вы удивлены, Мария Алексеевна? — продолжил он. — Или уже успели предположить, зачем вас пригласили?

Как мечтала она девчонкой, что ее признает род Гавриловых, а признали чужие люди по долгу службы…

Она гордо вскинула подбородок.

— Я не приглашена. Меня притащили.

Лёгкая улыбка скользнула по его губам, как тень.

— Прекрасное замечание. Но вы здесь. А раз так, давайте говорить.

Он придвинул к себе папку, медленно открыл. Мария уловила знакомые буквы, даты, своё имя.

— Что ж… Начнём с простого. Где вы были позавчера вечером, после восьми?

Она не дрогнула.

— Дома. В особняке барона Архипова.

Следователь медленно поднял на неё взгляд. Марии показалось, что он видит её насквозь.

— Дома, значит… У барона Архипова. Кто может это подтвердить?

Она сжала пальцы под столом.

— Конечно дома.

— Интересно, — он чуть склонил голову. — А ваши соседи говорят, что стучались к вам, но никто не открыл.