В загоне клубились, резвились, метались, летали и крутились волчком несколько десятков мячей. Они походили на лохматые хэллоуинские тыквы. Невольно возникал вопрос: а чем вдохновлялись те, кто придумал рисовать на тыквах злобные рожи?..

— Зачем это, тренер? — Руперт перешел на тот пренебрежительно — снисходительный тон, который использовал для общения со мной на поле.

— Давай-давай, — я подтолкнул его к раздаточному окошку и нажал кнопку.

Как объяснил мне Кунг-Пао, всё делалось очень просто.

При нажатии кнопки в садок падала прессованная порция излюбленного мячами корма. По-моему, в составе упоминались толченые жуки, огненные пчёлы и песчаные блохи. Те, что были ближе к садку, чуяли корм — и стремились его заполучить.

Как только в садок залетал мяч, крышка захлопывалась и его можно было тащить…

Сытый мяч некоторое время пребывал в благодушном настроении, и милостиво соглашался поиграть — вместо того, чтобы жевать всё, что окажется в досягаемости его зубов.

— Играть можно только хорошо накормленным мячом, — наставлял меня Кунг-Пао, когда привёл к загону в первый раз. — Одной порции хватает часа на полтора-два, потом надо унести усталый и проголодавшийся мяч и снова накормить…

Смотрел цыплёнок на них так же, как бабушка смотрит на любимого внука.

Мяч, почуяв корм, мгновенно залетел в садок и принялся с аппетитом хрустеть.

Руперт демонстративно спрятал руки в карманы джинс и отвернулся.

— Ящер твердолобый, — буркнул я и сам потянулся за садком.

Главный прикол — не дать мячу сбежать. Поле огорожено специальной, тончайшей и практически невидимой сеткой, которая не даёт мячам вырваться и на радостях пуститься терроризировать город.

Хотя инциденты время от времени случаются, — признался Кунг-Пао. — Байкеры, например, принципиально не признают сеток, и их мячи кусают всех, до кого могут дотянуться.

А Законникам просто жалко денег. Они и на собственный стадион не раскошеливаются из жадности…

Держа садок с мячом на вытянутых руках, я повернулся к Руперту и кивнул в сторону поля.

Закатив единственный глаз, тот пошел впереди.

— Сначала я думал, что тебе не даёт нормально прицелиться увечье, — сказал я ему в спину.

Дракон на миг остановился — мне показалось, что затылок его пронзил меня свирепым взглядом.

Громко посопев, он всё-таки пошел дальше.

— Но Лилит сказала, что ты играл за Сынов. И был лучшим бомбардиром команды.

Он не обернулся. Пёр, как бульдозер на поле ромашек… Пока не дошел до ворот. Там дракон резко развернулся и уставился на меня.

На мяч он смотреть избегал.

— Что ты от меня хочешь? — рявкнул Руперт. — Я старался! На изнанку выворачивался. Я не понимаю, почему…

Я молча открыл крышку садка, и мяч, рыча, как рассерженный шмель, вылетел на свободу.

— БОЕЦ КОММОД, СМИРРНА! — заорал я во всю силу лёгких.

Руперт, не раздумывая, вытянул руки по швам и задрал подбородок так высоко, что на виду остались одни ноздри.

— Боец Коммод! Через пять секунд мяч должен оказаться в сетке противника. Приступить к выполнению задачи.

Мой дед был большим любителем собак. Больше других он почитал туркменских алабаев.

Ошибаются те, кто считает алабаев тупыми, — говорил он. — Просто они не любят выполнять команды, в которых нет смысла.

«Сидеть», «Лежать» — это для простаков, вроде немецких овчарок. Честных служак, для которых голос хозяина — истина в последней инстанции.

Другое дело, команда «взять», — говорил дед. — К этой команде можно подойти творчески, с огоньком…

В данный конкретный момент меня интересует, кто такой Руперт: алабай, или овчарка?

Руперт нацелился на мяч так, словно тот являлся вражеским перебежчиком. Его единственный глаз светился, зубы сверкали в жестоком оскале, пальцы на руках вытянулись, а ногти обратились в чёрные кривые когти.

Как коршун, обрушился он на мяч, и прижав тот к животу, вместе с ним залетел в ворота.

— Для начала неплохо, — поймав вырвавшийся мяч на носок бутсы, я подкинул его повыше. Лохматый шар разразился довольным уханьем. — Но в следующий раз постарайся остаться за пределами штрафной.

Руперт отряхнулся, и угрюмо подошел ко мне.

— Зря стараешься, тренер, — буркнул он. — Это могло сработать один раз.

— Ничего. Я изобретательный.