Полки Военного Совета не торопились, их вполне устраивало бегство врага. «Дай выход врагу из местности смерти, или он будет сражаться отчаянно» - писал древний полководец и генералы Амаро чтили его наставления: потому что это было разумно.

Но Рифейну, Дингане, Патруму нужно было, чтобы силы амаро и Юга уничтожили друг друга. И потому, как ни медлили командиры Военного Совета, позволяя султанцам сбежать, завтра-послезавтра их передовые порядки появятся в долине Акамагасэки. И тогда битва станет неизбежной.

А потом придет время Дингане добить уцелевших... И тогда армия Султана сгинет без следа, а силы военных кланов будут сильно – если не фатально – подорваны.

Воодушевленный этими мыслями, спустившись со стен, Рифейну настойчиво напомнил любезному владетелю замка Акамагасэки данное обещание показать, наконец, Озму, а точнее – рабыню по кличке О...

***

Когда в комнату Рифейну зашла О, он сначала обомлел, а потом смеялся так, что с трудом устоял на ногах...

***

Надо сказать, что усевшись на княжение в замке Акамагасэки, Патрум ри-Патрум решил не ломать сразу тысячелетние устои и не шокировать новых подданных.

Многие столетия в Амаро не было рабства и существовали запреты на публичную наготу.

Скульптор рассудил что к рабству амаро все равно придётся привыкать - не откажутся же Дети Волка от самого выгодного своего промысла. Хотя мысль эта была спорной, но отпускать своих рабынь он не собирался.

А вот с публичной наготой история была совсем иной.

Амаро были ни то, чтобы застенчивы. Скорее, для них очень резко существовала грань между тем, что происходит на людях - и тем, что происходит "за закрытыми дверями". И не было для амаро любого сословия ситуации страшнее, чем "потеря лица".

Но даже в самой интимной ситуации амаро полную наготу женского тела воспринимали как нечто настолько запретное, что даже ходящие по рукам "срамные картинки" (а куда же без них!) никогда не показывали женщин обнаженными полностью, даже в самые пикантные моменты.

И не было ничего более срамного, чем малейший намек на лобковые волосы.

А потому публичное обнажение было хуже любого извращения. И практикующий такое - отверженный отщепенец.

Не стоило претендовать на звание пророка, чтобы предположить, что амаро будут ревниво следить за новой военной знатью из числа Детей Волка и будут предпринимать раз за разом попытки насмеяться над обычаями и привычками новой власти. За это следовало карать - но и повода лишний раз давать не стоило.

Оттого и вызывать постоянное возмущение наготой рабынь не было никакого смысла.

Тем более, был не менее древний пример Юга, где за стенами дома хозяин мог творить любое непотребство.

Но на улице рабыня должна быть обута и одета, а одежда не должна скрывать внешних примет рабства - ошейника, клейма на плече и бедре. Прочие рабские признаки - гладкий лобок и подмышки, проколы на лице и теле, татуировки, пунцовые от рабского вина губы - правила приличия предписывали скрывать. Но правила приличия тем и отличаются от законов, что соблюдать их скучно, а нарушать бывает так увлекательно. До определённых пределов пренебрежение приличиями каралось лишь пересудами.

Особенно преуспевали в завлекательном демонстрации притворно сокрытого торговцы удовольствиями: не было лучшего способа сообщить о прибытии свежего товара, чем провести через город новую рабыню, чьё прозрачное одеяние не мешало звону вдетых повсюду колокольчиков, или юного раба, поводок которого был пристегнут к суровому узилищу для его причиндалов. Обнажение лобка такого раба оправдывалось тем, что лишь так возможно сковать его срамной уд небывалых размеров. Такая демонстрация всегда способствовала прибыли.

Закон, в отличии от правил приличия, был суров и требовал безусловного соблюдения. Раб или рабыня, скрывшие клеймо и ошейник, считались беглыми и должны были быть публично наказаны - или, в зависимости от обстоятельств и умысла, казнены в назидание.

При этом циничный закон Халифатов требовал ещё и взять с хозяина беглеца-беглянки штраф за отсутствие присмотра за своим имуществом, и плату в пользу кади и палача, которым добавилось работы.

***

Оттого домашние рабыни Скульптора теперь щеголяли по замку одетыми, оттого и рабыня, вошедшая в комнату, была одета в южное платье без рукавов, с короткой, выше колен юбкой, и с глубоким квадратным вырезом. Высокий разрез обнажал клеймо на правом бедре.

Когда рабыня вошла, приветствовала своего хозяина и поклонилась его гостю, Рифейну сначала не понял, что же он видит - а потом разразился таким заливистым смехом, что долго не мог остановиться.

Рабыня же, поняв что смеются над ней, налилась пунцовым румянцем. но вынуждена была молчать, опустив глаза.

***

– Я был честен, Рифейну, и дал ей целых три шанса. Надо лишь избавиться от результатов моей магии - и получить столько букв, сколько необходимо, чтобы вернуть свое имя...