— Идите по палатам. Инъекции после обеда.

И закрыла дверь изнутри на ключ.

Минуту мы в изумлении дырявили взглядами деревянную ручку.

— А чего это? Иньенкции? — тихо подал голос Сэм. Вообще-то он был Семён, но когда только появился в больнице, то потратил целую неделю на то, чтобы уговорить всех называть его Сэмом. Ему очень нравилось представлять себя героем «Сверхъестественного». За что мы иногда называли его за глаза Супернатуралом. Или просто Натуралом.

— Ну, уколы типа! — закатила глаза Соня.

— Ладно, ребят, пошли, — сказал я. Правда, остался стоять на месте.

Собственно, не сдвинулся никто — всем было интересно, что там сейчас происходит в процедурном.

Мы замолчали и прислушались. Миха прилип ухом к двери.

Соня фыркнула:

— Подслушивать нехорошо, вообще-то!

Мой друг только отмахнулся.

Соня снова фыркнула и сложила руки на груди. Через какое-то время она тоже прижалась ухом к замочной скважине.

— М-может, с-такан принести? — предложил Хали-Гали.

Соня и Миха вдвоём зашипели на него, чтобы закрыл рот.

На какое-то время мы замолчали. Повисла тишина, но скоро из десятой палаты вывалился Рита. Он ржал, как лошадь Пржевальского, и подушкой отбивался от наседавшего на него Олега.

Вообще-то Риту звали Эрнест, но это имя никак не шло широкомордому пацану с носом-картошкой и коротким ёжиком на голове. Эрнест вечно ходил в одежде фирмы «Puma». Майки, штаны, шорты, носки — всё было «Puma». А если представить, что лого написано не латиницей, а русскими буквами, прописью, то получается «Рита». Так и прозвали.

Рита размахивал во все стороны подушкой, а прямо на него дуром пёр Олег, охаживая «морковкой» из свёрнутого полотенца.

— Халитов! Краско! А ну, марш в палату, и чтоб тихо сидели мне по кроватям! — разразилась криком Сова.

Мы не знали, как зовут постовых медсестёр, а спросить имя — никому не хватило ума. Поэтому мы называли их Сова, Стрекоза и Молоденькая. Молоденькая, конечно, была самая добрая из них.

И красивая.

— Я что сказала? Ушли отсюда! Краско, ещё раз подушку в руки возьмёшь, я тебе клизму сделаю!

При упоминании про клизму пацаны перестали галдеть и послушно убрались из коридора.

Сова посмотрела на нас. Её огромные глаза на ещё более огромном пухлощёком лице превратились в две маленькие щёлочки.

— А вы чего тут трётесь? Вам же сказали, что колоться после обеда!

Переглянувшись, мы разошлись по своим палатам.

Собственно, мы ничуть не жалели, что только зря проторчали у процедурного. Во-первых, ошеломительное появление странной девчонки того стоило. А во-вторых, уколы после обеда значило, что можно сократить для себя тихий час.

Честно говоря, ничего не имею против него. Я даже в чём-то любил сон-час за то, что однопалатники ведут себя тише обычного и можно спокойно почитать. Но хоть немного нарушить привычный распорядок — это святое, иначе можно околеть от скуки.

Когда мы вошли в палату, Миха поплотнее закрыл дверь. Слава богу, она была глухая и деревянная, а не со стеклом, как в десятой палате. Бедные парни, не повезло так не повезло.

Миха плюхнулся на кровать и заложил руки за голову.

— Вот облом, так и не узнаем, чего там ещё натворила та деваха! — сокрушался он. — Представляете, если она тоже там их всех положит?

— Кто положит? Кого положит? — высунулся из-за кроватной спинки Глюкер. Когда мы вошли, он рылся в своей тумбочке, наверное в поисках еды.

— Да подожди, — отмахнулся я и сел на свою кровать, которая как раз стояла напротив Михиной. — С фига ли она там кого-то перебьёт? Она ж тебе не спецназ.

Мишаня хитро прищурился.

— Этого мы пока не знаем.

Я хохотнул.

— Пацаны, вы вообще о чём?

Я посмотрел на Глюкера. Наш разговор так сильно его заинтересовал, что этот парень даже не заметил, как уселся прямо на пол, обнимая полиэтиленовый пакет с изображением конкретно так откормленного Пикачу.

Сжалившись над бедолагой, я рассказал о появлении загадочной девицы.

— Во дела, — проговорил Глюкер, всё ещё сидя на грязном полу. На нём были только трусы, и при своей довольно грузной комплекции Глюкер смахивал на пупса.

Вообще-то его звали Марк. Кличка прилепилась после того, как Марк сходил пару раз на уколы. Ему кололи что-то такое, после чего он подолгу мог лежать, уставившись в одну точку. С лёгкой руки какого-то остряка, который назвал его «Марик-нарик», Марка окрестили сначала Нариком, а потом как-то перешло в Глюкера. Наверное, от слова «глюк». Такое прозвище поначалу очень бесило Глюкера, а потому и прилипло намертво.