Он заглянул в пару витрин расфуфыренных бутиков. Ему попался на глаза повседневный прикид из чёрного каучука. И тут же представилась реплика Эми в такой ситуации: Сколько потов сойдёт с бедолашной модницы?

А вот обрызганный из баллончика золотой и серебряной красками манекен в позе фанатки Faith No More, выгнувшись в хип-хоперской позе, танцует за колючей проволокой; на манекене были красно-чёрные мини и корсет. Не такой прикид я бы себе хотела, вообразил Прентис реплику Эми, терпеть не могу дизайнерского нижнего белья, которое и бельём-то трудно назвать... а сколько ж оно стоит...

Из бутика доносилась песня The Cars, запавшая Прентису в память: Надень эти глаза. Эми с ума сходила от The Cars. Рика Оцашека она характеризовала как «гротескно восхитительного». Прентис терпеть не мог голоса Оцашека, но сейчас обнаружил, к собственному изумлению, что подпевает. Он и не думал, что помнит слова песни. Теперь голос певца показался ему значительно приятнее.

Он сообразил, что проголодался и хочет пить, а ноги огнём горят. Да, в неважнецкой я форме, подумал он. Остановился у кафешки с претензией на парижское бистро, заказал суп, хлеб, бри и капучино. Эми нашла бы суп чрезмерно жирным, но Прентису он понравился.

Он ел и отдыхал. Немного оживившись после капучино, он заплатил по чеку и побрёл дальше по улице, остановившись пару раз у галерей. Одна была из тех, где торгуют копиями картин импрессионистов и проектами интерьеров, всучивая их людям без собственного художественного вкуса. Он увидел пару цветных офортов и узнал руку автора картинок в гостевой комнате Артрайта. Он подумал было позвонить Лизе и пригласить её пройтись по галереям вместе. Да ладно, не нуди.

Он переместился к следующей галерее. Здесь выставлялись работы местных геев, художников-неоэкспрессионистов, отмеченные кичливой печатью затаённой вины. На картинах были показаны акты соития и самоувечия. Он вспомнил изрезанные руки Митча.

Он поспешил к следующей галерее. Картины здесь были безвкусные, хотя и профессиональные, напоминая скорей политические карикатуры: Буш и Горбачёв дрочат друг другу над кучами спрессованных тел страдающих обывателей низшего класса.

Эти рисунки, сказала Эми, слишком дидактичны и лишены непреходящей ценности. На них проклятие проповеди.

Так сказала бы Эми, напомнил он себе.

Нашлась одна картина, исполненная скорей личного, а не политизированного содержания. Босоногая женщина выбралась на ограждение фривея, по всей вероятности, намереваясь прыгнуть в плотный стаеобразный поток машин внизу.

Глядя на картину, Прентис ощутил пробуждение воспоминаний. Чувственных воспоминаний: он припомнил свои ощущения в момент, когда Эми впервые от него ушла. Чувство измены, смешанное с облегчением. Или это ощутила Эми? Он не был уверен. Внезапно ему захотелось обнять её... он почти осязал её... он чувствовал вкус её губ, обонял характерные запахи её кожи и любимой губной помады.

А потом он ощутил ещё кое-что. Подозрение. Всё утро и большую часть дня это ощущение преследовало его. Он чувствовал себя загнанным, преследуемым. Разумеется, преследуемым Эми. Не то чтобы она вселилась в него, и он стал одержим ею... а скорее — как если бы она совсем рядом, заглядывает ему через плечо, шепчет на ухо, наполняет его давно забытой эссенцией своего естества.

Он вдруг увидел себя таким, каким был в день их окончательного разрыва. Увидел Тома Прентиса, рафинированного зануду, с издевательским превосходством порицающего её за «детское поведение», за чрезмерно пылкую реакцию на его интрижку. Он явственно различил мелькающие под маской светского хлыща страх и неуверенность. И отвращение к себе.

Он её бросил. Он отказался от неё, отпустил по водам, и её вынесло во тьму внешнюю лос-анджелесского мегаполиса. Она умерла там. В одиночестве.

Ему захотелось ударить по рисунку женщины на ограждении фривея кулаком и продырявить картину.

Он развернулся и поспешно вышел из галереи. Поискал бар. Таковой нашёлся за папоротниковой изгородью, там было много зелени в кадках, латунных украшений и абстрактных картин. Он встретил их с облегчением: абстрактное искусство сейчас представлялось ему более безопасным. Заказав двойной Jagermeister, он принялся размышлять над способами изгнания Эми из своего мозга. Ничего не придумав, он поднялся и прошёл к платному телефону на задах бара. Джефф разрешил пользоваться его автоответчиком. Набрав номер Джеффа, он нажал соответствующую комбинацию клавиш и выслушал скопившиеся сообщения. Три бесполезных для Прентиса, предназначавшихся Джеффу, а одно — важное, от Бадди.

— Том, это Бадди! Если я всё правильно понял, ты по этому номеру... э-э, я просто хотел тебе сказать, что звонил Артрайт, он хочет тебя слегонца поддержать материально...

Ага, подумал Прентис, Зак благодарит меня за отсос.

— Не знаю, как ты сподобился на такое чудо, — продолжал чирикать Бадди, — но Зак говорит, что на вечеринке хотел бы побеседовать с тобой детальнее; а какая это вечеринка, кстати, и почему меня не пригласили? В общем, я просто хотел тебе сказать, что ты сам предложений не принимай, только улыбайся и маши, и говори: Отлично, позвоните Бадди! О`кей? Лады. Услышимся, приятель. Не пропадай.