Воительница только успела поднять голову, только успела взглядом поймать выросшее передней уродливое тело, как в один миг огромный шипастый кулак с гнойными наростами разбил ей лицо.

Она завалилась мне на ноги. Грудь её продолжала надуваться и сдуваться, а вот сознание, судя по всему, отправили в далёкую прогулку.

Сквозь сухие ветки деревьев я всматривался в голубое небо с палящим белым диском. Я уже не чувствовал боли. Не чувствовал жара. Не чувствовал злости или обиды. Мне стало всё равно.

Оставалось только молиться. Так меня учили жильцы нашего города, что беспомощно лежали в своих квартирах придавленные бетонными плитами соседских стен. Мы носили им водичку и слушали их молитвы обращённые к небу. Они плакали и молись. Рыдали, моля о спасении. А мотом замолкали.

Нужно помолиться. Нам всем нужно помолиться…

Какая ирония. Я не знаю ни одной молитвы, но сумел запомнить сотни километров текста льющегося водопадом из колонок моего магнитофона. В голове всплыло четверостишье одной прекрасной песни:

Смотрю я в небо, лёжа на земле,

Немеет тело, пересох мой рот,

Пока лежу, забыт и одинок.

И вдруг раздался знакомый булькающий голос:

— Без слёз издам я свой последний стон!

Он закончил за меня четверостишье, а потом как взревел на весь лес:

— От куда ты знаешь эту песню?!

Я лишь промычал:

— Дрюня…

Тело Инги вдруг отключилось. Сознание потухло, но не умерло. Где-то глубоко в женском мозге оно продолжало теплиться, пуская по телу лёгкое покалывание. Эти еле заметные уколы я явственно ощущал своим скользким и длинным телом внутри влажных фекалий.

Я замер. Притаился. Если бы у меня были глаза — я бы их закрыл, зажмурился со всей силой, как тот мальчик, что прятался под кроватью в своей разрушенной квартире от парочки мародёров с напрочь выжженными в голове моральными и этическими ценностями. Я боялся разрушить неосязаемую магию защиты от агрессивного окружающего мира. Боялся потерять те зыбкие ощущения лёгкого покалывания.

А потом я взмыл в воздух — в прямом смысле.

Булькающие голоса кричали над моей головой:

— В дом! Несите их домой!

И я поплыл по воздуху. Плыл долго, ощущая то подъёмы, то падения. А затем покой, в который я проваливался сам, не в силах больше сдерживать накрывающих меня одну за другой волну эмоций.

Я не боялся, что больше не открою глаз. Я боялся открыть глаза и увидеть неизбежность мук и страданий обрушившихся на Ингу.

Когда холодный пот уже не в силах был бороться с окутавшим тело Инги жаром, я нашёл в себе последние силы уцепиться за те самые лёгкие покалывания. Выкрутил себя как мокрое полотенце и выдавил в кишки остатки молофьи.

Веки мои закрыты, но даже сквозь них я вижу, как ярка вспышка света раскрылась широким зонтом и вмиг потухла. Так повторилось раз десять, после чего холод пробежался по мои ногам, перекинулся на тело, брызнул в лицо. Я открыл глаза. И тут же их зарыл. Под широким скалистым сводом зародилось облако зелёного тумана. Хватило одной секунды, чтобы оно расползлось до размеров огромного персидского ковра и снова вспыхнуло, ярко осветив пещеру.

Я снова открыл глаза, опустил взгляд. Зелёная вспышка. Мои ступни блестят от пота. Я лежу на бревенчатой кровати вдоль сухой каменной стены. Прохладный воздух сквозит по полу. Всюду жужжат мухи. На мне нет ни одеяла, ни рубахи. На мне нет ничего. Я голый, лежу тут, словно труп в морге перед вскрытием. А возможно, и после. Тут как посмотреть.

«Выпустите меня!» вдруг пронеслось у меня в голове. Но это явно были не мои слова, и даже не мои мысли. Предсмертная агония, вызвавшая в теле Инги галлюцинации? Бред какой-то…

Где-то вдалеке под потолком зародилось новое облако зелёного тумана, быстро разрослось на глазах и взорвалось, осветив всё вокруг. Эти вспышки накладывались друг на друга с такой частотой, что пещера оставалась во мраке буквально на какие-то мгновения. Я мог видеть всё. И мог прекрасно слышать растянутую тонкой струйкой через всю пещеру вонь скисшего болота. В очередной раз я мысленно собирался поблагодарить Бориса за его тренировки, но меня остудили. В прямом смысле.

Плевок холодной воды разлился по всему телу. А затем я ощутил прикосновение. Покрытая убогими струпными наростами ладонь легла мне на живот и потянулась в сторону лобка.

— Я уже и забыл, какая на ощупь молодая кожа. Гладкая. И хрупкая — как фольга.

Говорящий был спокоен, без какой либо агрессии. Булькающий голос успокаивал. Он не стал далеко заходить, сразу убрал руку, чуть я открыл рот.

— Молчи, — сказал он, — не трать слова впустую. Запас у тебя невелик. Ты потеряла много крови, но беспокоиться не стоит. Смерть — лишь вопрос времени. Пару лишних часов я тебе подарил.